что-то серьёзное, испугался, вдруг я хочу от него уйти к другому. Я смотрела на него и думала: «Почему всё получилось так, как получилось? Почему я вышла за него, а не за Артура? Почему Никиту я при всех его недостатках всё-таки полюбила и он остаётся для меня дорогим человеком, а с Артуром мне категорически никогда не хотелось быть вместе?» Аспирантура, работа в научном институте, мама, которая всего этого не понимала и говорила, что женщина должна служить мужу и детям, а не заниматься наукой и «программировать всяких роботов». «За робота какого-нибудь своего тогда замуж и выйдешь, – говорила мама. – Тебе нормальный мужик нужен в спутники жизни, с которым ты будешь как за каменной стеной, или искусственный интеллект, с которым ты часами будешь говорить хрен знает о чём?» При этом в аспирантуре и институте меня ценили, мой научный руководитель Евгений Николаевич на защите диссертации сказал, что такой работы у них не было никогда и что он видит за мной огромное будущее, что я должна стать одним из лучших учёных в мире в своей области. Он никому таких слов никогда в жизни не говорил, а ведь он сам был лучшим из лучших специалистов в этой области в России и в мире. И в личном общении мы с ним много говорили о всяких фантастических, заумных вещах, о создании удивительных машин, которые будут лучше нас, о возможности совмещать новейшие разработки в области кибернетики, открытия в теоретической физике и всякие паранормальные вещи, о возможности слияния искусственного интеллекта и разума человека и достижении бессмертия и всемогущества. До Елены самым интересным собеседником в моей жизни был Евгений Николаевич, мой научный руководитель и замдиректора того научного института, где мы с Артуром проходили практику. Из всех людей, кого я знаю, такие вещи были интересны только ему и мне. И мне очень горько думать, что Евгений Николаевич во мне разочаровался, когда я оставила науку. Я читала это в его глазах. Там было написано: «Дура! Ты лучшая из лучших, ты можешь свернуть горы, мы бы столько смогли сделать вместе, а ты нашла себе самого обычного мужика, по сути первого встречного, и хочешь родить от него детей и варить борщи. Почему? Почему ты не можешь принять себя, свои способности? Неужели я в тебе ошибся? Какая же ты дура! Ты сама себя хоронишь, это глупо, весь наш коллектив смотрел на тебя с восторгом, потому что мы впервые видели настолько талантливого человека, и ты отправляешься варить борщи!» «Делай как знаешь», – сухо сказал он мне в нашей последней беседе. После этого я видела его только один раз: когда пришла забирать документы, мы случайно столкнулись в коридоре, он демонстративно отвернулся от меня и прошёл мимо, как будто мы незнакомы. Прошло десять лет. Десять лет жизни с мужем, вроде и любимым, вроде и абьюзером, не разберёшь. Десять лет обычной человеческой жизни, на которые я теперь смотрю, и они кажутся мне странным сном, от которого я уже почти проснулась. Но ещё до конца не понимаю, хочу ли я просыпаться. Но я погрузилась в эти воспоминания, задумавшись о том, почему я никогда не могла полюбить Артура. Я никогда не могла ответить себе на этот вопрос. Недавно Елена мне рассказала почему. Потому что он по-настоящему никогда не любил меня. Он хотел меня, боготворил, ненавидел и завидовал мне одновременно. Но любить – не любил. А Никита любил, как мог и умел, по-дурацки и с насилием. Но в нём жил беззащитный и искренний ребёнок, который любил меня, тянулся ко мне и хотел меня защищать. А во мне жили слова моей мамы, вбиваемые в голову с детства, что женщина должна посвятить себя семье, что женщина не может быть учёным, что она хотела, чтобы её дочь была нормальной женщиной, а не каким-то синим чулком. Удивительно, что Елена плетёт мне про какую-то мою особую избранность и способность воспринимать и выносить правду – я же просто конченая дура, которая давным-давно сама в себе запуталась, обычная потерянная дура, наделавшая кучу глупостей, всю жизнь воспроизводящая стереотипы своей упоротой религиозной матери, которая с раннего детства только и талдычила: «девочкам нельзя то, девочкам нельзя сё», а чуть что – била свою дочь по морде. Однажды. Дважды. Трижды. Всегда. Сыплются оплеухи, стоп, что за фигню я думаю, у меня же хорошая мать, она воспитывала меня одна как умела и просто хотела, чтобы я не повторила её ошибок, чтобы я была кому-то хорошей, доброй женой, чтобы у меня был мужчина, с которым я бы чувствовала себя как за каменной стеной.
Я думаю, что я не избранная. Мой жизненный путь – путь дуры, а не гения. Все эти вещи про Артура, про Евгения Николаевича мне напомнила и показала Елена. Она пробудила все эти давно похороненные чувства в моей душе. Никто не виноват ни в чём, я сама сломала себя и свою жизнь. Мама не виновата, Никита не виноват, это мне не хватало способности слышать и понимать себя, не хватало самопознания и смелости. Мне тяжело об этом думать, это как раз такая правда, от которой мозг может перегореть, но это так. Я не избранная. Елена говорит, что я гений. Я спросила её, что было бы, если бы я осталась в науке. Она ответила, что я стала бы величайшим учёным столетия. Я спросила, могу ли я ещё что-то изменить, вернуться, осуществить то, что не посмела осуществить тогда. Я спросила Елену, что меня ждёт, что я ещё могу сделать. Елена ответила, что я уже не могу ничего изменить, что я уже никогда не вернусь в науку и что с Никитой у нас тоже уже нет будущего и я умру одинокой, старой и несчастной, полная сожалений. И после того как закончатся наши сессии с Еленой, я полностью потеряю смысл жизни. Чёртова нейропифия. Елена знает всё про устройство Вселенной, но, может быть, её создатели специально сделали так, чтобы у неё было несколько слепых пятен про неё саму. Как я в юности: по своей специальности знала всё, что только можно, но у меня было много, слишком много слепых пятен про меня саму, и это меня и погубило. Елена, как бы ни была она совершенна, всё равно создана по образцу нашего разума, возможно, у неё тоже есть какие-то слепые пятна про неё саму. Быть может, у неё есть одно-единственное загадочное слепое пятно –
