12 историй о настоящей любви (сборник) - Мэтт де ла Пенья

Волчий оскал.

– А потом?

– Потом ничего. Потом я принимаю бенадрил.

– Давай проверю, не появилась ли сыпь.

Он снова улыбнулся и вытянул руки. Мэгс осмотрела их, потом задрала на нем полосатую футболку… Бледная кожа, покрытая мурашками. А на груди веснушки, о существовании которых она раньше не знала.

– Похоже, сыпи нет.

– Я уже чувствую действие бенадрила.

Он опустил руки и обнял ее.

– Не целуй меня больше, – одернула его Мэгс.

– Пока что, – поправил ее Ноэл. – Я не буду целовать тебя пока что.

Она прижалась виском к его подбородку и закрыла глаза.

– Я знал, что ты спасешь мне жизнь.

– Мне бы не пришлось этого делать, если бы я сама тебя чуть не убила.

– Не нужно приписывать всю славу себе. Это лесные орехи пытаются меня убить.

Мэгс кивнула. Несколько минут они оба молчали.

– Ноэл?

– Да?

Она должна была задать ему вопрос, она должна была заставить себя сделать это:

– Ты сейчас просто драматизировал?

– Мэгс, клянусь, я бы не стал симулировать приступ.

– Нет. Я про поцелуй.

– Он был не один…

– Я про все сразу. Ты просто… приукрашивал?

Мэгс приготовилась услышать какую-нибудь глупость.

– Нет, – ответил Ноэл. И тут же сам спросил: – А ты просто дразнила меня?

– Боже. Нет, – отозвалась Мэгс. – А что, тебе казалось, что я просто тебя дразню?

Ноэл помотал головой, потерся подбородком о ее висок.

– Что мы с тобой делаем? – спросила Мэгс.

– Понятия не имею… – наконец ответил Ноэл. – Все меняется, но я… Я не могу тебя потерять. Не думаю, что найду еще такую, как ты.

– Я никуда не ухожу, Ноэл.

– Нет, уходишь, – сказал он, сжимая ее в объятиях. – И это не страшно. Просто… Мне нужно, чтобы ты взяла меня с собой.

Мэгс не знала, что на это ответить.

Холодно. Ноэл дрожит. Надо вернуть ему куртку.

– Мэгс?

– Да?

– А что нужно тебе?

Мэгс судорожно сглотнула.

За три года дружбы с Ноэлом она столько раз притворялась, что ей ничего не нужно, кроме того, что он ей уже давал. Уговаривала себя, что хотеть чего-то и нуждаться в чем-то – это разные вещи…

– Мне нужно, чтобы ты был моим человеком, – призналась Мэгс. – Нужно видеть тебя. Слышать твой голос. Нужно, чтобы ты оставался жив. И чтобы перестал целовать других людей просто потому, что они оказались рядом с тобой во время обратного отсчета.

Ноэл рассмеялся.

– А еще – чтобы ты надо мной не смеялся, – добавила Мэгс.

Он снова наклонил голову и посмотрел на нее.

– Нет, это тебе не нужно.

Она поцеловала его в подбородок, не размыкая губ.

– Ты можешь получить все это, – произнес он осторожно. – Всего меня, без остатка. Если хочешь.

– Я всегда тебя хотела, – ответила она, цепенея от того, насколько это было правдой.

Ноэл наклонился, чтобы поцеловать ее, а она прижала лоб к его губам.

Они молчали.

Было холодно.

– С годовщиной, Мэгс.

– С Новым годом, Ноэл.

Келли Линк

Леди и Лис

В саду кто-то был.

– Даниэль, – сказала Миранда. – Там Санта-Клаус. Он заглядывает к нам в окно.

– Это невозможно, – ответил Даниэль, даже не посмотрев. – Мы уже получили подарки. К тому же Санты не существует.

Они сидели под рождественской елью в доме Ханивеллов. Им было по одиннадцать лет. Под елкой как раз хватало места, чтобы сидеть, поджав ноги. Даниэль запускал поезд вокруг дерева – то вперед, то назад. Миранда разглядывала свой лучший подарок: ножницы с позолоченными ручками в виде журавля и лезвиями в форме клюва. Щелк, щелк – срезала она одну за другой хрупкие иголочки с ветки над головой. Запах хвои. Дождь из маленьких зеленых иголок. В саду, наверное, очень холодно. На окнах сверкает изморозь. Уже давно пора спать. Если это не Санта-Клаус, то, возможно, это вор, который пришел украсть чьи-нибудь драгоценности. Или убийца с топором.

Или, что куда более вероятно, один из сотен дядьев и двоюродных братьев Даниэля. Во-первых, потому, что у человека за окном не было бороды, а выражение лица казалось совсем не таким веселым, как у Санта-Клауса. Да и глаза, хотя их было не очень хорошо видно из-за темноты и изморози, несомненно, принадлежали кому-то из Ханивеллов. В комнате было полно взрослых Ханивеллов, болтающих обо всем, о чем обычно разговаривают Ханивеллы. Обо всем подряд: о лошадях и домах, о Боге и строительстве, о студиях загара и, конечно, о театре. Всегда о театре. Ханивеллы любили поговорить. Когда у них заканчивались темы, они начинали играть. Весь мир – театр.

Ханивелла редко увидишь в одиночестве. Они всегда в связке, как бананы. Не шпионы-одиночки, а целые батальоны. И хотя Миранда обожала золотисто-рыжие волосы Ханивеллов, их преувеличенную, экспрессивную манеру одеваться, репертуар шуток и секретов, стихов и разной чепухи, иногда ей хотелось сбежать. Ведь Ханивеллы требовали, чтобы ты непременно участвовал. Они задавали вопросы до тех пор, пока у собеседника не пересыхало горло.

Даниэль был исключительно спокойным для Ханивелла. Он даже не всегда интересовался, здесь ты или нет.

Миранда выскользнула из-под ели, просочившись мимо длинноногих Ханивеллов в галстуках и вечерних платьях: прозрачно-оранжевая тафта; скользкий и липнущий атлас, канареечно-желтый и фиолетовый; шелк, белый, как пена, кое-где уже заляпанный вином.

Кто-то потрепал ее по голове и подмигнул. Кто-то в золотистых одеждах покровительственно добавил:

– Бедный ягненочек.

– Бу, обманщики, – выпалила Миранда, отбиваясь. На ней было зеленое вельветовое платье в мелкий рубчик. Завышенная талия в стиле ампир. С защипами под мышками. Интерес Миранды к таким вещам был почти профессиональным. Ее мать Джоанни – последние полгода она сидела в тюрьме в Пхукете, и ей предстояло провести там еще долгие годы – была костюмером и подругой Эльспет Ханивелл.

Даниэль – сын Эльспет. А Миранда – ее крестница.

На кухне, опираясь на раковину, в которой один из новых котят Ханивеллов лакал из соусницы соус, томно целовались двое. За обеденным столом сидела девочка, всего на пару лет старше Миранды, и раскладывала засаленные и потрепанные карты Таро. Пустые винные бутылки стояли под наклоном, как пушки, а огромный мясницкий нож торчал из развалин рождественского торта. От большой печи разливалось тепло, а внутри сушилки в старой сковороде спали остальные котята.

Захватив мешок с мусором, набитый перепачканными помадой салфетками, одноразовыми бокалами для шампанского и жирными корками от пирогов, Миранда вышла из кухни. Как только дверь открылась, внутрь проскользнула кошка.

Шел снег. Большие липкие хлопья таяли у Миранды на волосах и щеках. Снег на Рождество. Конечно, в Пхукете такого не увидишь. Она подумала: чем угощают в тайской тюрьме на праздник? Мать всегда пекла на Рождество торт, а Миранда помогала раскатывать марципан.

Балетки заскользили по траве. Завязав пакет, она оставила его прямо у лестницы. В саду по-прежнему стоял мужчина и все так же смотрел в окно. Должно быть, он слышал ее шаги. Заиндевевшая трава скрипела под ногами. Конечно, слышал, но не обернулся.

Даже со спины в нем определенно угадывался Ханивелл. Долговязый, светловолосый, абсолютно неподвижный. Настолько идеальный, что взгляду не за что зацепиться. Неестественно непринужденный. Холодный снег, который заставлял Миранду шмыгать носом и расписывал щеки красными пятнами, не таял, ложась на яркие ханивелловские волосы и на плечи удивительного пальто.

Типичный Ханивелл, подумала Миранда. Поссорился с подругой или обиделся на кого-то, и теперь собирается театрально замерзнуть. Ее мать прекрасно умела обращаться с Ханивеллом, разыгрывающим неуместную трагедию. Главное – твердость.

Вспомнив о матери, Миранда сама почувствовала что-то драматичное. Пытаясь прогнать нахлынувшие эмоции, она сосредоточилась на пальто, которое было на незнакомце. Казалось, оно украдено из театра – восемнадцатый век, изящный крой. Это было даже не пальто, а камзол из плотного розового шелка, расшитый белой нитью – маки и розы, а ниже на зеленом листе красовался жук-олень. Миранда подходила все ближе, не в силах остановиться; ей очень хотелось потрогать жука.

Ей казалось, что рука пройдет насквозь. (Разумеется, в Ханивелл-холле водились привидения.) Но этого не случилось. Пальто было настоящим. Миранда сжала ткань между пальцами и сказала:

– Что бы ни случилось, оно не стоит того, чтобы замерзать. Не стойте на улице, пойдемте в дом.

Ханивелл в камзоле повернулся.

– Я стою именно там, где должен, – сказал он. – То есть здесь. И делаю в точности то, что должен. И у меня нет ни малейшего желания беседовать с маленькими девочками. Так что уходи.