Дар мертвеца - Чарлз Тодд

Нашарив спички, Ратлидж зажег свечу на столике рядом с кроватью, затем встал и включил свет. На высоком потолке замерцала голая лампочка, в темноте она казалась особенно яркой. Ратлидж радовался свету, который нес с собой ощущение реальности, прогоняя ночь и страшный сон.

Он загасил свечу пальцами, посмотрел на часы, лежавшие рядом с медным подсвечником. Без пяти три. Во Франции он часто засыпал, сжимая в руке огарок свечи. Незажженный — зажигать свечу в окопе было бы безумием — огарок служил символом света. И теперь, вернувшись домой, он по-прежнему держал свечу рядом с кроватью как талисман.

«Я в Лондоне, а не на фронте, и никакой земли у меня над головой нет…»

Он снова и снова повторял одно и то же, взывая к своему здравому смыслу.

Его окружают знакомые, привычные вещи: резной шкаф у двери в гостиную, зеркало — глядя в него, он по утрам завязывает галстук, кресло, в котором сиживал еще его отец, высокие столбики кровати — в ней он спит с детства, шторы винно-красного цвета — их ему помогала вешать сестра. Все такое родное и привычное! Мебель и вещи сохранились с довоенного времени, как и его квартира. Здесь он словно в крепости, которая защищает его от военного ада. Его квартира как будто обещала, что когда-нибудь он снова станет прежним.

«Я слишком много работаю», — подумал Ратлидж, прошел к окну между кроватью и высоким комодом, остановился у стола и раздвинул шторы. Над Лондоном нависли грозовые тучи — серые, нагоняющие тоску. Он отвернулся, и шторы снова сомкнулись. «Франс права, мне нужно отдохнуть. Я отдохну, и все прекратится».

Его сестра Франс выразилась вполне недвусмысленно: «Иен, вид у тебя ужасный! Ты устал, исхудал и по-прежнему совсем не похож на себя. Попроси у своего старикашки Боулса, чтобы дал тебе отпуск. С самого первого дня, как ты вернулся в Скотленд-Ярд, ты работаешь за десятерых, а ведь врачи ясно сказали…»

Да, врачи много чего ему говорили. Но работа помогала ему забыться… пусть и не всегда.

«Неправда, такое не забывается, — возразил Хэмиш, который неустанно ворочался у Ратлиджа в подсознании. — Иногда… довольно редко… на месте воспоминаний появляется только пустота…»

— Я и на это соглашусь. Когда я так устаю, что валюсь с ног, наступает покой… точнее, наступал, — поправился Ратлидж. Повинуясь давней привычке, Иен отвечал вслух мертвецу, слышать которого мог только он. В пустой комнате голос Хэмиша с мягким шотландским акцентом раздавался так же ясно и четко, как его собственный, словно погибший друг стоял у Ратлиджа за спиной. Казалось, стоит Ратлиджу повернуть голову, и он его увидит. Иногда он в самом деле оборачивался, но, разумеется, у него за спиной никого не было. Правда, страх, что он и тут ошибается, иногда становился почти таким же реальным, как и голос.

Ратлидж велел себе забыть то, что видел во сне. Какие-то непонятные обрывки… их невозможно истолковать. Опустив голову, он понял, что стоит посреди комнаты и хмурится, вспоминая.

Тряхнув головой, он подошел к окну и снова выглянул на улицу. «В горах совсем не так мрачно, — заметил Хэмиш, как всегда, откуда-то сзади. — И дожди у нас чистые и свежие».

Благодарный за то, что Хэмиш его отвлек, Ратлидж кивнул.

Доктор из психиатрической клиники, знакомый Франс, говорил ему: то, что называется, за неимением лучшего термина, психической травмой, полученной во время боя, изучено еще не до конца.

— Понятия не имею, как будут развиваться события. Либо однажды вы поймете, что вы здоровы, либо травма останется у вас до конца жизни. Со временем вам либо полегчает, либо станет значительно хуже. Здесь мы ничего не знаем наверняка. Мои немногочисленные пациенты, страдающие так же, как и вы, смогли ужиться со своей травмой. Советую и вам последовать их примеру. О медицинской стороне дела не волнуйтесь. Живите полной жизнью и радуйтесь, что вы в состоянии нормально рассуждать, думать и действовать.

Ратлидж больше не знал, что такое «нормально». С начала 1916 года он переживал приступы неуверенности в себе.

Его война не кончилась ликованием и радостью.

11 ноября 1918 года в одиннадцать часов, когда умолкли пушки, он был в таком тяжелом состоянии, что едва понимал, где находится.

Его нашли только через месяц, оцепенелого, растерянного. В немецкой шинели он бродил по дорогам Северной Франции. Тогда он не мог даже сказать, как его зовут и кто он по национальности. В конце концов его отправили в распоряжение британского командования: один майор французской армии узнал в нем офицера связи, с которым познакомился в 1915 году.

Свои поспешили отправить его в госпиталь, где ему поставили диагноз — «военный невроз». Прогнозы были неясными.

Долгое время он жил как в тумане. Ничто не способно было вывести его из оцепенения и мрачного молчания. Постепенно он вспомнил, кто он и как его зовут. Иен Ратлидж, британский офицер, бывший инспектор Скотленд-Ярда. Он узнал свою сестру Франс, приехавшую его навестить. Вскоре ему ненадолго разрешили увидеться с невестой.

Но свидание с невестой закончилось печально. Когда он с ошеломленным видом попробовал взять Джин за руку, она отпрянула. Врачи подробно объяснили ей, как вести себя с женихом, и она дрожащим голосом рассказывала ему об общих знакомых, но глаза ее были полны страха. После первого свидания Джин приезжала еще раза два, а потом разорвала их помолвку.

Из адской бездны под названием Госпиталь для контуженных и пациентов с военным неврозом его вытащила сестра. По требованию Франс его перевели в частную клинику.

И тамошний врач по фамилии Флеминг безжалостно сломал его.

Ратлидж боролся, на каждом шагу сопротивлялся натиску доктора. Измученный и усталый, он понимал, что ему не тягаться с высоким, ширококостным доктором, который увидел в раздавленном войной человеке личность, достойную спасения, и потому не сдавался и давил, давил, давил…

В конце концов на свет всплыла правда о капрале Хэмише Маклауде. Сначала Ратлидж вспоминал какие-то обрывки, но постепенно все ожило, и он решил, что снова попал на фронт.

Потом Ратлидж чуть не убил Флеминга. Он отчаянно стремился защитить свое внутреннее «я», совершенно неприемлемое для здравого ума. Он возненавидел доктора, обвинил его в том, что тот вытащил его из забвения и напомнил страшные события в его военном прошлом…

Наступательная операция на Сомме 1916 года, в ходе которой англичане понесли огромные потери, началась в июле и тянулась все лето. Погибших было столько, что некому было убирать трупы, и мертвых бросали там, где они погибали. Живым приходилось мириться с удушающей вонью. Никого из тех, кто проводил в боях по нескольку недель, нельзя было считать вполне психически здоровыми. И все же, когда сломался капрал Хэмиш Маклауд, Ратлидж и его подчиненные были ошеломлены.

Ничто не предвещало такого исхода, не было никакого «первого звоночка». Маклауд, принявший командование после того, как умер сержант, раненный в живот, руководил своими солдатами необычайно искусно и храбро, всем им служил примером. Никто не поверил, когда он наотрез отказался вести солдат в очередную атаку на пулеметное гнездо, которое им приказали уничтожить.

На рассвете их полк должен был взять высоту, им предписывалось подавить пулеметный расчет противника. Они все оглохли — всю ночь велась полномасштабная артиллерийская подготовка. По ним били свои, и они дошли до последней степени отчаяния. Вражеских пулеметчиков как будто что-то охраняло. Они хорошо окопались, и к ним невозможно было подобраться.

Измученный, бледный капрал покачал головой и отказался подчиняться приказу. «Не хочу, чтобы наши погибали зря… Я туда больше не пойду. Это безумие». Лица у стоящих за его спиной солдат были мрачные, пустые.

Ратлидж сам не знал, как им с Хэмишем до тех пор удавалось выжить практически без единой царапины. Он понятия не имел, хватит ли сил у него самого в шестой раз перебираться через колючую проволоку. Но другого выхода не было. Один пулемет по огневой мощи превосходил сорок бойцов. Один пулемет скашивал целую шеренгу солдат. Его необходимо было вывести из строя.

Ратлидж уговаривал Хэмиша, угрожал ему, взывал к его патриотизму, но сдержанный горец только качал головой. Его лицо, как и лицо самого Ратлиджа, искажали горе и страдание, он как будто без слов умолял его понять.

На войне нет места состраданию. Нет места жалости. Чтобы спасти тысячу жизней, приходится пожертвовать одной. Ратлидж предъявил Хэмишу ультиматум: либо он через час ведет солдат в очередную атаку, либо его расстреляют за трусость.

Ратлидж точно знал, что Хэмиш не трус, знал и то, что под непрерывным огнем люди ломались.

Ратлиджу пришлось исполнить свою угрозу. Команда, поспешно собранная в предрассветном сумраке, расстреляла капрала Хэмиша Маклауда. Но он не умер, и Ратлиджу пришлось добить его, нанести завершающий смертельный удар. Сразу после этого немцы начали обстрел, и их завалило землей. Похороненный заживо, ослепший, оглохший, Ратлидж выжил только потому, что его защитило тело Хэмиша. Горькая ирония судьбы…