Имитатор. Книга шестая. Голос крови - Рой Олег

– Тоже верно. Значит, говоришь, все-таки похожи?

– Еще как! И, кстати, ростом-то вы одинаковые.

– Это смешно, да, – Арина кивнула. – Дядя Федор до сих пор считает, что его актерская карьера не задалась из-за маленького роста.

– И двигаетесь вы похоже. Если его в девчонку переодеть, а тебя в пацана…

– Ладно, убедил. Генетика – как шило из мешка, где-нибудь да вылезает.

– Или не генетика.

– Или не она, – согласилась Арина. – Потому что похожих людей и вправду хватает. Даже конкурсы двойников проводят, это не с бухты ж барахты. А когда мы на больничных камерах как бы опознали Адриану…

– По инерции, Арина свет Марковна. Мы ж сколько времени ни о ком больше и думать не могли.

– Но что-то там все-таки такое было…

– Значит, когда Денис нарисует нам список потенциальных недоброжелателей, будет от чего отталкиваться. В смысле не только от возможных страстей-мордастей, он может и не чуять, что кто-то от него, красавца, без ума. Особенно если это не девочка, а мальчик. Ну как с тем курьером, помнишь? – она вспомнила и еще один случай, питерский, но тогда Стаса рядом не было, а «курьера» он собственными глазами видел.

– Точно так, моя прекрасная леди. Есть параметры вариабельные – и это далеко не только усы, спроси любого опера – а есть такие, что черта с два их поменяешь. Так что базовая физика – телосложение, рост, манера двигаться – у нас, получается, есть.

– И если кто-то из списка – косая сажень в плечах или колобковый колобок – таких можно с ходу исключать, – уже почти весело подхватила Арина и вдруг неожиданно для себя самой спросила: – Стас, а куда Стрелецкий подевался? Номер набираю – недоступен, говорят.

– Соскучилась? – опер изобразил ухмылку до того глумливую, что Арина чуть не рассердилась:

– Я серьезно. Хотела спасибо за шумилинское дело сказать, без него я на кладбище ни фига бы не нарыла. А он – недоступен. Даже забеспокоилась немного.

– Выдохни. Жив-здоров, но – недоступен, да. В тайгу он уехал.

– В какую еще тайгу? – переспросила Арина, решив, что это – неизвестный ей элемент оперского сленга.

Но Мишкин пожал плечами. Даже руками развел:

– Без понятия. Он так сказал. В тайгу, говорит, подамся, хорошо мозги прочищает. Ну что ты так на меня таращишься? В отпуске он. И – да, он на тебя запал. Сама, что ли, не видела?

– Да не так чтобы… Я думала, он просто… – она тут же вспомнила, как Пахомов предупреждал ее насчет «поаккуратнее с операми».

– Думала она! Говорят, девочки влюбленного опознают, когда он еще и думать в эту сторону толком не начал. А ты как слепая бываешь. Даже если он перед тобой голый плясать станет, не поймешь.

– Если голый, наверное, пойму, – засмеялась она.

– Ким не вовсе кретин, – подытожил Мишкин. – И про Дениса в курсе, в чужой борщ грязными лапами лезть не хочет. Да забудь, он взрослый мужик, разберется.

День второй

Во дворе Лелик сразу кинулся к детской площадке. Вскарабкался на горку, скатился, жужжа, как большой толстый шмель, полез на веревочную конструкцию, похожую на вывешенную для просушки рыбацкую сеть, не удержался, шлепнулся, но не заплакал – снова полез. И снова – на горку, потом на ажурный «мостик» вроде выгнутой дугой лестницы. Эля только тянула умоляюще:

– Пойдем лучше в парк! Там птички, цветочки, бабочки летают!

Но ему, в его неполные два года, было плевать и на птичек, и на цветочки. И на то, что в парке – зелень кругом, и воздух уж точно свежий. Не то что во дворе, где и машины ездят, и с улицы всеми этими выхлопными газами тянет, и кошки с собаками бегают и наверняка справляют свои надобности. Вот кто по этой горке до того лазил и скатывался? Кто знает, какая там зараза на этих веревках от чужих – наверняка грязных! – ручонок? А если, не дай божечки, свалится? И не удержишь, и не скажешь «нельзя». Потому что не послушает, мотнет головенкой:

– Мона!

Жужжать выучился, то есть с «ж» проблем нет, а вместо «можно» так и лепит свое «мона». И собака у него – то «ба», то «га», и птичка – «ти», а кошка – и вовсе что-то непроизносимое. Нет, она-то все понимает, конечно – как матери своего масика не понять! Но ведь пора ему и самому начинать разговаривать! Гера только надсмехается: перестань панику на ровном месте разводить, все дети разные. А что он скажет, когда обнаружится задержка развития? Скажет – ты виновата, ты ребенка запустила! Везде пишут, что с малышом, чтоб развивался, надо разговаривать. А когда? Дома – кухня: Лелику отдельно, Гере отдельно, ей самой как получится (на мужниной еде и разжиреть недолго, сам же нос воротить начнет), стирка (машинка сама себя не загрузит и белье потом не развесит), уборка – только поворачивайся. Вот в парке бы и поговорить: эта птичка называется «ворона», а этот цветочек – незабудка, смотри, какой красивенький, голубенький, как твои глазки!

Но до парка еще поди дойди! Нет, Лелику-то что, он в коляске едет. Коляска отличная, дорогая, Лелик в ней, как принц в карете, восседает, а если приморится, можно нажать в двух местах – спинка откидывается, и спи, пожалуйста. Но тяжелая. Да и Лелик – не мальчик-с-пальчик. Не толстый, нет, божечки упаси, но ведь не годовалый уже. Вон как карабкается каждый раз по всем этим… снарядам, век бы их не видать! Сердце обрывается глядеть. Но – «мона». Гера, как будто и не отец, как будто и не болит сердце за ребенка, всегда ему разрешает, и ей приходится. Говорит – отстань от мальца, отцепи его от своей юбки, пусть мужик растет, а не размазня сопливая. Синяк посадит – не беда, что за парень без синяков. Парень! Как будто Лелику шестнадцать лет, а не два годика! И тех еще нет! Он же – маленький еще! Лелик. Муж страшно злится: что за слюни разводишь! Ну Саша, ну Шура – а что еще за Лелик? Но он же правда маленький! Масик! Лелик!

И конечно, когда они добрались до парка, Лелик уже устал, из коляски выбираться не пожелал, засопел, задремал – какие там вороны и незабудки! Ну хоть так. Хоть воздухом нормальным подышит, а не всей этой химией.

Издали доносились едва слышные здесь возгласы – возле соседней аллеи разлеглось импровизированное футбольное поле, а рядом с ним – вытоптанный пятачок, где вечно скакали любители пляжного волейбола. Или, может, баскетбола? Эля их путала, а на ту аллею никогда не ходила. На этой даже бегуны и велосипедисты попадались редко. Вон на скамейке парень держит на коленях перевернутый скейт, ковыряется в его колесиках. На следующей скамейке две бабули чешут языками. На еще одной сидит, устало опустив плечи, еще одна пожилая тетка. Да нет, не такая уж и пожилая, в возрасте Элиной свекрови, а та – дамочка еще в самом соку. Характер бы ей еще поспокойнее, совсем житья нет! Бездельницей Элю в глаза обзывает! Типа ты только и знаешь, что одежками перед незнамо кем красоваться, нет бы лишний раз под плитой помыть! Одежками красоваться, как же! Лелику же надо гулять? Надо! Особенно сейчас. Нет, зимой тоже хорошо, зимой они станут снеговиков лепить и с горки кататься. Но сейчас – лучше.

Эля почти задремала, накрытая тишиной и безмятежностью. Прямо на ходу задремала. Девочки в группе «я мама!!!» многие писали, что засыпают на ходу – обычное дело. И надо стараться отдыхать, потому что зачем же маленькому вымотанная до предела мама? Маленькому улыбаться надо, разговаривать с ним, а поди поулыбайся, когда тебя бездельницей и дармоедкой честят! Эля спрашивала в группе – может, кто посоветует, как свекровь утихомирить – но кроме «на порог не пускать», ничего никто не написал. Некоторые наоборот своих свекровей расхваливали. Повезло. Посмотреть, что там у девочек новенького?

Она едва успела достать телефон и зайти в группу, как зеленую тишину аллеи прорезал женский крик:

– Стой! Держите ее! Она ребенка моего украла!

Эля вздрогнула, остановилась, принялась озираться. Украсть ребенка – это же… это же… Это кошмар! Что, если бы Лелика кто-то… нет! Даже и думать о таком жутко! Если бы не коляска, она бы, наверное, кинулась на помощь неизвестной женщине. Но никого с детьми вокруг не было. Только она сама да вдали, в темном тоннеле аллеи светилось бело-синее пятнышко еще одной коляски. Не сидячей, как у Лелика, а большой, младенческой.