Искатель. 1962. Выпуск №6 - Анатолий Днепров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Да…»
«Я хочу пожать руку доброму синьору».
Ее руки были холодны как лед… Мне стало не по себе. Вопиющие на всю вселенную нищета и убожество! Я вытащил деньги и протянул их Ренато.
«Вот вам задаток. Приходите завтра на Виа-Номентана, 14. Мы договоримся об остальном».
Художник посмотрел на меня с удивлением.
«Да, да, синьор Ренато. Я говорю серьезно. Приходите обязательно. Моя фамилия Кардуччи, профессор Кардуччи».
С этими словами, натыкаясь на простенки, лестницы и деревянные выступы, я выбежал из плавучей гробницы.
Вы, конечно, догадываетесь, что именно Ренато согласился принять участие в моем эксперименте. О, как я был тогда близорук, ослеплен неудержимым желанием поставить свой опыт! Я не представлял всех его последствий… Только сейчас, обдумывая подробности последующих событий, я прихожу к убеждению, что, может быть, дело вовсе не в самом опыте. Ведь я собирался сыграть симфонию жизни на человеческой душе, на чувствах человека. Но я не подумал, что у каждого человека чувства настроены на свой собственный лад и этот лад подготовила сама жизнь…
VЭто было ночью, точнее — в половине двенадцатого ночи. Моя лаборатория была пуста. Сотрудники давно разошлись по домам. Я никого не пригласил на это испытание. Точнее, я даже никому не намекнул, что оно произойдет.
Откровенно говоря, в тот момент, когда все отказались участвовать в эксперименте, мне с обиды показалось, что сотрудники работают со мной вовсе не ради науки, а ради тех лир, которые дают им возможность существовать так, как они считают нужным. Они охотно делают то, что не нарушает их обычного существования, но отнюдь не горят желанием познать неизвестное. Поэтому я и решил провести опыт без них.
«А это не страшно?» — спросил меня художник, немного смущаясь. Я заметил, что на нем был новый костюм и новая шляпа.
«Как Анджела?» — спросил я, пытаясь оставить его вопрос без ответа. Ведь я сам не знал, страшно это или нет.
«Она очень счастлива. Мы снова переехали в комнату синьоры Больди. Что я должен делать, синьор профессор?»
«О, ничего особенного. Побыть вот в этой одежде две минуты в одиночестве, в темной комнате».
«Всего лишь?»
«Да».
«И что будет после?»
«А после вы мне расскажете все, что вы чувствовали, переживали, может быть, видели…»
«Видел? Разве можно увидеть что-нибудь в полной темноте!»
«Ну, может быть, вам приснится сон или что-нибудь в этом роде».
«А почему вы думаете, что я обязательно усну за эти две минуты? Я не хочу спать».
«Я ничего не думаю, Ренато. Но такая возможность есть. Вы будете совершенно один в полной тишине, и может случиться, что вы уснете. Обязательно запомните все, что вам приснится!»
«Но если я не захочу уснуть, это будет хорошо или плохо?»
«Как получится… А сейчас раздевайтесь и натягивайте на себя костюм».
Он переоделся в камере. Когда он вышел, я не мог удержаться, чтобы не улыбнуться. Плотно облегающий фигуру зеленый резиновый комбинезон придавал ему вид артиста цирка, изображающего фантастическое пресмыкающееся. Кабель с огромным количеством тонких проводов волочился за ним, как хвост.
Я проверил приборы, включил электрокардиограф, электроэнцефалограф, прибор для измерения кровяного давления и прибор для записи напряженности мускулатуры. Я хотел, чтобы мой эксперимент сопровождался непрерывным объективным контролем за состоянием организма испытуемого. Я должен был знать, когда он будет спокоен, когда взволнован, когда усталым, когда подавленным… Данные записывались синхронно на магнитную ленту… Отдельный моток магнитной ленты я оставил для того, чтобы записать рассказ Ренато. Он так и не пригодился…
Я включил генераторы и подождал, пока режим электронных ламп не установился. Начала работать развертка электронно-лучевой трубки. Медленно завертелись диски прибора магнитной записи. На четырех осциллографических экранах поплыли зеленые волны. Это биение сердца, биотоки мозга, давление крови, напряжение мускулатуры. Опыт начался.
Мир искусственных ощущений обрушился на человека… Я с некоторым страхом посмотрел на слегка гудевший прибор, в котором теперь для Ренато была заключена вся вселенная…
Первые секунды были ничем не примечательны. Изолированный в камере человек пребывал в состоянии полного покоя, он ровно дышал, его сердце билось ритмично, кровь уверенно текла по артериям. Но вот я заметил, как слегка вздрогнул электронный луч на осциллографе электрокардиоскопа. Одновременно слегка поднялось кровяное давление и напряглись мускулы. Кровяное давление поднялось еще выше, а пульс начал частить. Я включил микрофон, установленный у изголовья койки, и услышал, что дыхание художника стало мелким, порывистым и частым, как у человека, который быстро бежит. Через несколько секунд симптомы возбуждения повторились, после снова сменились покоем, и так было несколько раз.
«Показания приборов могут регистрировать состояние человека, — думал я, — но как ничтожно мало можно узнать по ним о его внутреннем мире! Собственно, практически они не говорят ни о чем, а лишь фиксируют покой или возбуждение…»
В конце эксперимента, когда мне начало уже казаться, что мои предположения не верны, что ничего интересного из него не получилось, я вдруг заметил резкое изменение частоты биотоков головного мозга. С каждой секундой она становилась все более высокой. Пульс превысил сто пятьдесят ударов в минуту» а мускулатура совершала высокочастотные вибрации — такое обычно бывает только при сильном мышечном напряжении. Я слышал, как быстро дышал художник. Дыхание иногда прерывалось стоном, скрежетом зубов… Ренато заворочался на своей койке, попытался встать и вдруг закричал нечеловеческим голосом. Я испугался и хотел было прервать испытание, но возбуждение исчезло так же внезапно, как и появилось, хотя до самого конца опыта сердце продолжало стучать часто и сильно. По истечении двух минут я выключил генератор и контрольные приборы. Не успел я это сделать, как дверь кабины отворилась и в ней появился художник. Он быстро, без моей помощи, начал снимать комбинезон.
«Ренато, давайте я вам помогу», — сказал я, подходя к нему.
«Ничего. Я уже с этой штукой освоился», — сказал он, пытаясь расстегнуть «молнию», которая затягивала одежду сзади.
Он быстро надел свой костюм и, завязывая галстук, подошел ко мне. Сосредоточенное лицо его не выражало ни удивления, ни смущения, ни робости. Оно было, я бы сказал, очень деловитым.
«Ну как, Ренато?» — спросил я, усаживаясь в кресло и оглядывая его с ног до головы.
