Лезвие бритвы - Иван Антонович Ефремов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Позавчера престол был, — подмигнул Гирину синеглазый парень в косоворотке, — горла-то, знаешь, как надрали. Не можем теперь петь. Дядя Михаил, — обратился он к старшому, — с нами Нюшка Столярова переезжает. Пусть поет, перевезем бесплатно!
— А я и так ее всегда бесплатно беру, — ответил бородач, — за отца. Нюша!
На оклик старшого обернулась стоявшая отдельно девушка. Гирин увидел скользящий взгляд темных глаз, взмах ресниц и несколько вьющихся прядок золотистых волос, выбившихся из-под косынки. Лицо девушки — широковатое, с высокими скулами — нельзя было назвать красивым, но в нем было что-то выделявшее ее из всех находившихся на пароме женщин. Тревожное, почти смятенное внимание, лукавство, доброта и горечь как-то странно перемешивались на лице девушки, мгновенно сменяя друг друга. Привлекательное, но неспокойное лицо.
— Петь, что ли, тебе, дядя Михаил? — спросила девушка.
Бородач ласково кивнул.
По тому, как насторожились девушки и подняли головы похмельные гребцы, Гирин понял, что Нюша должна быть певуньей. Он не ошибся. Девушка повернулась к низовью реки, взявшись за перила парома, поставила босую и мокрую ногу на перекладину. Минута молчания, и глубокий сильный голос — настоящее меццо-сопрано — пронесся по серому туманному простору реки.
Ночь темна-темнешенька, в доме тишина…
С детства знакомые слова старинной песни о тяжелой женской доле зазвучали с трагической силой и чувством. Гирин — сам любитель музыки и неплохой по студенческим меркам певец — замер. Пожалуй, он впервые слышал столь яркое исполнение «Лучинушки». Очень шла эта грустная мелодия к бессолнечному дождливому вечеру на широкой реке, к притихшей группе людей на стареньком, усыпанном трухою сена пароме, к размеренному аккомпанементу скрипучих весел. А голос Нюши несся и звенел над Волгой:
Я ли не примерная на селе жена, Как собака верная, мужу предана!Яростная тоска песни невольно заставляла Гирина сжимать кулаки. Девушка умолкла, низко опустив голову, и паромщики издали дружное «Уфф!».
— Да, поет… — неопределенно ухмыльнулся синеглазый гребец. — Ну-ка, Нюша, давай еще!
— Дай отдохнуть девке, ишь ты какой, — вступился старый паромщик, — пусть-ка другие теперь поют. — Глаза его озорно блеснули, уставившись на Гирина. — Вот тут студент, товарищ будущий доктор… (Гирин увидел, как Нюша вздрогнула и подняла голову.) Неужели не сможет показать, как в столице поют?
— Я не из столицы, из Ленинграда, — поправил старика Гирин, — и до доктора мне как до неба.
— Все равно, еще того лучше — первый город, — не смутился паромщик. — Айда качай, студент!
Несколько секунд Гирин размышлял, что же спеть своим случайным попутчикам. И, отвечая внезапному желанию исполнить серьезную вещь, которая подходила бы к настроению этого вечера на реке, но не была бы полна такой отчаянной тоски, как «Лучинушка» Нюши, Гирин запел серенаду Шуберта:
Песнь моя летит с мольбою тихо в час ночной…
Он пел, глядя на девушку, и замечал, как становилось строже ее лицо, а гибкая ладная фигура выпрямлялась, будто в стремлении подставить себя всю под звуки песни.
Никогда еще не пел он с таким воодушевлением, протестуя против дремучей деревенской судьбины, только недавно начавшей поворачиваться к настоящему свету.
Чувство неведомо откуда взявшейся силы помогло ему наполнить торжествующим властным призывом последние слова серенады:
И на тайное свиданье приходи скорей!
Приди, приди!..
— Эй, зазевались, ворочайся, а то придется бечевой подымать! — прервал молчание недовольный бас старшого. Гребцы начали поспешно рвать весла, и паром сошел со стрежня в тихий затончик под красными обрывами крутого берега. Еще несколько минут — и мочальные веревки были надеты на вбитые в дно колья. Гребцы потащили трапы для съезда телег.
— Здоров петь, студент! — крикнул ему синеглазый парень, как давнему знакомому. — Вот бы вас в пару с Нюшкой-то! Приходи, завсегда перевезем без копейки, только пой!
Гирин улыбнулся паромщикам и сунул гривенник в заскорузлую руку дяди Михаила, заканчивавшего сбор денег.
— Торопишься, доктор? — проворчал старик. — Тебе, чаю, в Никольское?
— В Никольское. А может, у вас там есть кто знакомый? — спросил Гирин.
— Тебе чего, на квартиру стать? А сельсовет?
— Так мне недели на две, хочется по сговору у хороших людей.
— Постой-ка! Нюша! — окликнул он уже спрыгнувшую на берег девушку-певунью. — Не возьмешь ли студента-то? Изба ведь большая да пустая!
Девушка залилась неожиданно темным, жарким румянцем.
— Да я бы рада… может, маме чего посоветует товарищ доктор… Только сами знаете, дядя Михаил, чем гостя-то пестовать, хозяйства нету.
Гирин не мог подавить в себе желание познакомиться с привлекательной и какой-то странной девушкой.
— Ну и что ж, — вмешался он, — разносолы мне ни к чему, а ведь молока да хлеба достанете? Если не стесню…
— Чего там, — явно обрадовалась девушка, — если только вам не покажется… ну, можно и перейти куда.
— Вот и сговорились, — довольно сказал старшой, как бы торопясь окончить дело. — Ты, доктор, ежели не торопишься, то посиди, покури со мной. Хочу еще спросить тебя насчет науки.
— Давай покурим… А как вас найти, Нюша?
— Как по этой дороге подойдете к селу, увидите крайний дом. Село невелико, один порядок, левая сторона долгая, правая короче. И тут сразу через ложбину справа бугорок, а на нем пятистенок с резным крыльцом.
— Гляньте, девки, Нюшка себе еще хахаля нашла! — вдруг визгливо крикнула одна из попутчиц, высокая, в темно-красном платке с цветами. — Сговаривается! Смотри, Нюшка, будет тебе от уразовского сынка выволочка! И студенту, я чай, достанется!
Девушка повернулась как подхлестнутая и быстро пошла в гору, скользя по размокшей желтой глине и не оглядываясь.
— Что вы, как вам не стыдно! — крикнул Гирин.
— Чего там, стыдно? Гулящая она! Иль тебе лестно?
