Синий маяк - Ксения Литвинова

— Тебя каждую ночь так сторожат?

Я даже голову не стал поворачивать. Ясно, что чёрные вокруг шастают.

— Да, — отвечаю, — оборотни навещают регулярно. Что, прямо ими отужинаешь?

— Зубастые больно! — ворчит она, — я лучше в лесу порыскаю. Ну, глазеть будешь или отвернёшься? Ты как к превращениям относишься?

— Пока не решил. Превратись, тогда скажу.

В конце концов, она себя будет превращать, а не меня. Не каждый день видишь настоящую магию!

Превратилась… Резво так! Скок с карниза — и нет её. Только ветер от крыльев. Страшновато, но жить можно. Я же стоять остался, не упал! Только зря в жаровню вцепился. Ничего, подул на пальцы, прихватил одеяло и отправился включать маяк. Подлил синей воды в лампу, помахал Пером, чтобы свет загорелся. Налетайте, чёрные, развлечение вам! Поглядел, не плывут ли корабли? Нынче особенно хотелось, чтобы приплыли. Но их всё нет и нет. И волки внизу кишат. Вот куда отсюда денешься ночью? Да и днём тоже.

Не найдя решения, я сполз по стеночке на одеяло. Посидел немного, руки стиснул между коленей, чтобы не дрожали. Это уже совсем несерьёзно! Что я, мало тварей видел? Хоть сейчас гляди! Но я всегда старался держаться от них на расстоянии. И такие, как эта летунья, у нас не водились. Может, в её родных краях все на неё похожи? Там, где вокруг только пустые острова… Теперь они и сюда добрались. Надо что-то делать, а я сижу, вцепившись в Перо. Всё же оно тёплое, и свет от него мягкий, золотистый. Всегда убаюкивал. Правду сказать, у лампы не заночуешь! Жарко, и глаза режет. Лучше вернуться в кровать и сразу заснуть. Там и утро.

Заснёшь тут! А если моя нечисть не отыщет подходящей еды и вернётся некормленая? Я решил, по крайней мере, не раздеваться. И нож не выкладывать из кармана — вообще никогда. Спустился в потёмках по лестнице, лёг. Подскочил, заорал, чуть не скатился на пол.

— Опять подбираешься?!

Мрак непроглядный, но я же чувствую её рядом! Одна радость, что крылья исчезли. Но и платье тоже.

— Успокойся, я сытая, — незримо улыбается нечисть. — Так какой смысл тянуть с приятной частью? Не попробуешь — не узнаешь! Вдруг нам обоим полегчает?

И горячая, как печка! Это у неё сытость так проявляется?

— С чего я должен верить, что полегчает? — бормочу я, нащупывая ножик. — Я тебя в первый раз вижу! А сейчас даже и не вижу. Вдруг ты опять за кровью явилась?

Отодвинулась. Села, кажется. Волосы по всей постели рассыпались, а глаза посверкивают бледным огнём. Так иногда ночами светятся волны, из самой глубины. Сверху заметно, как в них шныряют медузы — видимо-невидимо. Самые крохотные с меня ростом. Красота несказанная! А тронь воду, и кожа сойдёт до мяса.

— Не стану я тебя кусать, — вкрадчиво обещает гостья, — разве что сам попросишь.

Да чтоб её! Хоть бы моргала. Я обмираю, предчувствуя неминуемый подвох.

— Зачем о таком просить?

— С магией у тебя посредственно, а так летать сможешь. Сотни лет напролёт.

Она это объясняет и легонько скребёт по простыне коготками.

— Ты столько живёшь? — не могу я поверить. — Поэтому такая умная?

— Не живу, а существую, — поправляет она, втянув когти, — и умная не поэтому. Если хочешь, я объясню, только тебе не понравится. Мы память выпиваем заодно с кровью. Обычно сущая чепуха перепадает. Забываешь её, как давний сон. Но случаются и полезные сны.

Вот это мило! Прямо оторопь берёт от таких откровений. Для чего она мне это рассказывает, за что?!

— А зачем… ― я не сразу заканчиваю вопрос, так как язык присыхает к нёбу. ― Зачем ты меня расспрашивала, если уже укусила?!

— Но ты же ещё не умер! — обижается гостья. — Так откуда мне про тебя знать?

Я откидываю голову на подушку и слежу за конусом синего света, скользящим по потолку. Собираюсь с духом для ответа. Но ответить могу только шёпотом:

— Завидное будущее предлагаешь! Каждую ночь жертвы. Сердце не бьётся, взамен снов — чужие жизни. И все мысли про кровь. Даже джема не поешь! Помереть лучше.

— Таков наш мир, — ухмыляется она, — выбор — роскошь.

Ну не паршивка, а?

— Я вот родилась мёртвой, — выдаёт она преспокойно, — худо-бедно справляюсь. Полы же помыла! И говорить могу, и думать. И женой быть могу.

Поверю на слово.

— Как бы не так! Где жена, там и дети. Что мне их, солить тут? Одно зверьё же кругом!

— Дети со мной будут охотиться, если что, — хихикает гостья, — да ты погоди до детей-то!

— И так нечисти полон лес! — повторяю я упрямо. — Куда ещё плодить? Лучше не подходи.

Она плечом повела — волосы на спину перебросила. А они так и льются на пол смоляным водопадом.

— Как близко не подходить? — уточняет. — Здесь не больно-то развернёшься!

— На расстояние вытянутой руки. Для начала.

А то мне всё время кажется, что она клыки нацеливает.

— На длину руки? — удивляется. — Чтобы детей не было?!

И опять хохочет. А у меня озноб по хребту от этого смеха. Уже и на пол спрыгнула, а всё смеётся.

— Ладно, — обещает, — не трону! Завтра начнём алфавит учить.

— Что учить?!

Она перестала смеяться, но, чувствую, опять подошла. Уселась у кровати и голову на подушку кладёт. Я отодвинулся — мы ведь обговорили правила.

— Буквы покажешь? — спрашивает. — Буду читать книжки и осваивать ваш язык.

— Не наш, а мой. Больше на нём никто не разговаривает, ― предупреждаю я, стискивая ножик.

— Ну вот я буду с тобой разговаривать, ― обещает гостья. ― Ты ведь мой муж, что бы это ни значило.

— Ничего это не значит, кроме вашей кровожадной магии.

В ответ доносится глухое шипение:

— Почему — нашей? Ты сам мне имя дал!

— Это не имя.

— И в дом позвал.

— Это не дом, это маяк.

— Но ты же зажигаешь маяк? — не сдаётся гостья. — Я на него и летела.

— Так ведь я не для тебя его зажигаю!

— Ну почём ты знаешь, для кого?

Синий луч ненадолго задевает окно и скользит по её лицу, а потом снова настаёт мгла. Лампа поворачивается бесшумно. Слышно только, как ветер плутает в скалах и беснуется внизу нечисть.

— Я вообще ни о чём не хочу знать, — произношу я сквозь зубы, — я спать хочу. Спокойно.

— Зачем же, — изумляется она, — ты спасаешь кого ни попадя?

— А зачем ты кусаешь кого ни попадя? Думаешь, только на тебя дурь находит?

— Как знаешь, — ворчит она, отползая. — Смотри не порежься ненароком, ножик уж больно острый. А