Конрад Морген. Совесть нацистского судьи - Герлинде Пауэр-Штудер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наступило утро, когда я стоял на станции в Освенциме. Казалось, там, где происходит чудовищное, невыразимое, невообразимое, должны быть какие-то признаки этого, какая-то особенная атмосфера. Находясь там, я рассчитывал что-то такое заметить. Но Освенцим был маленьким городком с очень большой транзитной и сортировочной станцией вроде Бебры. Постоянно проходили поезда: эшелоны с войсками на восток, эшелоны с ранеными в обратном направлении, товарные составы — с углем, рудой, а также пассажирские. Из них выходили люди — как молодые и веселые, так и мрачные, наработавшиеся старики, как будто здесь было самое заурядное место в мире. Видел я и поезда с заключенными в полосатой форме. Но они покидали Освенцим.
Так вот, не заметить концентрационный лагерь вы не смогли бы, но снаружи он выглядел как обычные лагеря для военнопленных или другие концлагеря: высокая ограда, колючая проволока, сторожевые вышки, часовые, которые ходят туда-сюда. Ворота, рабочая суета заключенных, но ничего примечательного. Я отрапортовал о своем прибытии коменданту, штандартенфюреру Хёссу — приземистому немногословному человеку с каменным лицом. Я уже уведомил его о своем визите телеграммой и дал знать, что должен кое-что проверить. Он сказал что-то вроде того, что им поручено чрезвычайно трудное задание, с которым не у всякого хватит духу справиться, а затем спросил, с чего я хочу начать. Я ответил, что прежде всего намерен объехать лагерь. Перед началом расследования в концлагерях я всегда осматривал их, особенно основные объекты. Хёсс заглянул в расписание дежурств, позвонил по телефону, и пришел гауптштурмфюрер. Хёсс приказал этому человеку провезти меня по всему лагерю и показать все, что я захочу увидеть. Я стартовал с начала конца, то есть с железнодорожной платформы в Биркенау.
Она выглядела как любая другая платформа товарной станции. Там не было установлено ничего специального, не было принято никаких особых мер предосторожности. Я спросил своего проводника, как это обычно происходит. Он объяснил, что, как правило, об очередном эшелоне, чаще всего с евреями, сообщают незадолго до его прибытия. Тогда вызывают охрану, и она оцепляет колею и платформу. Затем вагоны открывают, прибывшие должны выйти и выгрузить свои вещи. Мужчины и женщины выстраиваются в две разные линии, затем выясняют, есть ли среди прибывших раввины. Их и других «нерядовых» людей тут же отделяют от остальных и доставляют в лагерь, в предназначенный специально для них барак. Позднее я лично убедился, что так все и происходило. Этих людей содержали в хороших условиях, им не надо было работать, ожидалось, что они разошлют из Освенцима по всему свету как можно больше писем и открыток, чтобы тем самым развеять всякие подозрения в том, что здесь творится что-то ужасное.
Потом отбирались специалисты, нужные лагерю, — Освенцим был связан с крупными промышленными концернами, — которых подыскивали заранее. А после этого работоспособные отделялись от неработоспособных. Первые шли пешком в лагерь, где становились заключенными, там их переодевали и распределяли по баракам. Оставшиеся должны были занять места в грузовиках и немедленно, без установления личностей, отправиться в газовые камеры Биркенау. Мой проводник как о чем-то смешном рассказал, что, когда нет времени или врача либо прибывших оказывается слишком много, для ускорения процесса им вежливо говорят, что лагерь находится в нескольких километрах и, если кому-то нездоровится или трудно идти, они могут воспользоваться возможностью доехать, которую предоставляет лагерь. После этого начинается массовый штурм грузовиков. Соответственно, те, кто не поехал, могут пешком пойти в лагерь, тогда как другие непреднамеренно выбирают смерть. [Пауза.]
От платформы мы отправились по дороге смертников в лагерь Биркенау, который находился в нескольких километрах. Внешне там не было ничего особенного: чуть покосившиеся от ветра высокие ограждения из проволочной сетки, часовые. Внутри располагался барак «Канада», где имущество жертв осматривали, сортировали и находили ему применение. От последнего эшелона там еще оставалась груда распахнутых чемоданов, белья, портфелей, а также оборудования для стоматологических кабинетов, сапожных мастерских, аптек. Несомненно, так называемые эвакуированные думали, что их повезут на восток, где они начнут новую жизнь, и поэтому брали с собой все необходимое. [Пауза.]
А дальше находились крематории. Это были одноэтажные здания с двускатными крышами, которые могли бы быть и заводскими складами или небольшими цехами. Даже дымовые трубы, широкие и массивные, не должны были броситься постороннему человеку в глаза, потому что они были очень низкими и лишь немного возвышались над крышей. Там, куда подъезжали грузовики, была наклонная площадка размером со школьный двор, засыпанная золой [неразборчиво]. Они заезжали таким образом, что наблюдатель, который видел колонну грузовиков, мог бы заметить, что они исчезали в яме, но не мог видеть, куда деваются привезенные — снова те же изощренные, но, в сущности, примитивные меры предосторожности, которые применялись во всей лагерной системе. [Пауза.] Во дворе была группа еврейских заключенных, носивших желтую звезду, с их капо[3], который держал длинную палку, и они тут же окружили нас. Они бегали по кругу, готовые выполнить любую его команду и ловя каждый его взгляд. В голове у меня мелькнуло: они ведут себя как свора пастушьих собак. Я сказал об этом проводнику. Тот рассмеялся и ответил, что так и надо. Вновь прибывшие должны успокаиваться, увидев своих единоверцев. Этой группе было приказано не бить прибывших. Им нужно было избегать всего, что может вызвать панику. Скорее, они должны были внушать некоторый страх и уважение, но в целом просто находиться здесь и сопровождать прибывших.
Позади двора были большие ворота, ведущие в так называемую раздевалку, похожую на раздевалку в гимнастическом зале. Там были простые деревянные скамейки, крючки для одежды, и каждое место было пронумеровано и снабжено жетоном с номером. Жертвам говорили, что они должны позаботиться о своей одежде и не терять жетоны, чтобы не возбуждать в них ни малейших подозрений буквально до последней секунды и завести обреченных в ловушку так, чтобы они ни о чем не догадались.
На стене была нарисована стрелка в направлении коридора, а под ней написано — кратко и убедительно: «В душевые», и эта надпись повторялась на шести или семи языках. Им также говорили: вы разденетесь, вас отведут в душ и продезинфицируют. И в этом коридоре были помещения без всякого оборудования, с холодным, голым
