The Cold War: A New History - Джон Льюис Гэддис

ЕВРОПЕЙСКИЙ

ТЕРРИТОРИАЛЬНЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ 1939-1947

Из этого следовало, что и другая капиталистическая сверхдержава, Великобритания, слабость которой Сталин постоянно недооценивал, рано или поздно порвет со своим американским союзником из-за экономического соперничества: "Неизбежность войн между капиталистическими странами остается в силе", - утверждал он уже в 1952 г. С точки зрения Сталина, долгосрочные силы истории компенсировали бы катастрофу, которую Вторая мировая война нанесла Советскому Союзу. Для достижения своих целей не нужно было вступать в прямую конфронтацию с американцами и англичанами. Он мог просто ждать, пока капиталисты начнут ссориться друг с другом, а разочарованные европейцы примут коммунизм как альтернативу.

Поэтому целью Сталина было не восстановление баланса сил в Европе, а установление такого же полного господства на этом континенте, к которому стремился Гитлер. Он признал в 1947 году в своем тоскливом, но показательном комментарии, что "если бы Черчилль задержал открытие второго фронта на севере Франции на год, Красная Армия пришла бы во Францию. . . . [Мы думали о том, что дойдем до Парижа". Однако, в отличие от Гитлера, Сталин не придерживался определенного графика. Он приветствовал высадку в день "Д", несмотря на то, что она не позволила бы Красной Армии в ближайшее время достичь Западной Европы: Разгром Германии был первоочередной задачей. Он не стал бы списывать со счетов и дипломатию в достижении своей цели, не в последнюю очередь потому, что рассчитывал - по крайней мере, на время - на американское сотрудничество в ее достижении. Разве Рузвельт не давал понять, что Соединенные Штаты не будут стремиться к созданию собственной сферы влияния в Европе? Таким образом, сталинское видение было грандиозным: мирное, но исторически обусловленное господство в Европе. Это было несовершенное видение, поскольку оно не учитывало меняющиеся послевоенные цели Соединенных Штатов.

III.

Чего хотели американцы после войны? Несомненно, безопасности, но, в отличие от Сталина, они были гораздо менее уверены в том, что им придется сделать для ее получения. Причина заключалась в дилемме, которую поставила перед ними Вторая мировая война: Соединенные Штаты не могли продолжать служить образцом для остального мира, оставаясь в стороне от него.

На протяжении почти всей своей истории американцы пытались сделать именно это. Им не приходилось особо беспокоиться о безопасности, поскольку океаны отделяли их от всех других государств, которые могли бы причинить им вред. Сама независимость от Великобритании, как и предсказывал Томас Пейн в 1776 г., проистекала из неправдоподобности того, что "континент [может] вечно управляться островом". Несмотря на военно-морское превосходство, британцы так и не смогли проецировать достаточную военную мощь через водные пространства протяженностью около 3 тыс. миль, чтобы удержать американцев в пределах империи или не позволить им доминировать на североамериканском континенте. Перспектива того, что это могут сделать другие европейцы, была еще более отдаленной, поскольку сменявшие друг друга правительства в Лондоне пришли к соглашению с американцами о том, что дальнейшей колонизации Западного полушария быть не должно. Таким образом, Соединенные Штаты имели возможность поддерживать обширную сферу влияния, не рискуя тем самым нанести ущерб интересам какой-либо другой великой державы.

Американцы действительно стремились к глобальному влиянию в сфере идей: в их Декларации независимости, в конце концов, было выдвинуто радикальное утверждение о том, что все люди созданы равными. Но в течение первых четырнадцати десятилетий независимости они не предпринимали никаких усилий, чтобы претворить это утверждение в жизнь. Соединенные Штаты должны служить примером, а остальному миру предстоит решить, как и при каких обстоятельствах его принять. "Она - доброжелатель свободы и независимости всех", - провозгласил в 1821 г. государственный секретарь Джон Куинси Адамс, но "она - защитник и поборник только своей собственной". Таким образом, несмотря на международную идеологию, американская практика была изоляционистской: страна еще не пришла к выводу, что ее безопасность требует трансплантации ее принципов. Ее внешняя и военная политика была гораздо менее амбициозной, чем можно было ожидать от государства такого размера и силы.

Только Первая мировая война позволила Соединенным Штатам вырваться из этого шаблона. Обеспокоенный тем, что имперская Германия может победить Великобританию и Францию, Вудро Вильсон убеждал своих соотечественников в необходимости американской военной мощи для восстановления европейского баланса сил, но даже он обосновывал эту геополитическую цель в идеологических терминах. Мир, по его мнению, должен быть "безопасным для демократии". Далее Вильсон предложил в качестве основы для мирного урегулирования Лигу Наций, которая навязывала бы государствам нечто подобное верховенству закона, которое государства - по крайней мере, просвещенные - навязывают отдельным людям. Идея о том, что только сила делает право, как он надеялся, исчезнет.

Однако и видение, и восстановленный баланс оказались преждевременными. Победа в Первой мировой войне не сделала Соединенные Штаты глобальной державой; напротив, она подтвердила для большинства американцев опасность чрезмерных обязательств. Планы Вильсона по созданию послевоенной организации коллективной безопасности выходили далеко за рамки того, на что были готовы пойти его соотечественники. Тем временем разочарование в союзниках, а также непродуманная и половинчатая военная интервенция Вильсона против большевиков в Сибири и Северной России в 1918-20 годах привели к тому, что плоды победы оказались кислыми. Зарубежные условия способствовали возвращению к изоляционизму: осознание несправедливости Версальского мирного договора, наступление глобальной депрессии, а затем появление государств-агрессоров в Европе и Восточной Азии убедили американцев в том, что им лучше вообще отказаться от участия в международных делах. Это был редкий случай отказа могущественного государства от ответственности за пределами своих границ.

Заняв Белый дом в 1933 г., Франклин Д. Рузвельт настойчиво, хотя и зачастую несистематично, добивался того, чтобы Соединенные Штаты стали играть более активную роль в мировой политике. Это было нелегко: "Я чувствую себя так, как будто нащупываю дверь в глухой стене". Даже после того, как Япония вступила в войну с Китаем, Рузвельт начал действовать. Даже после того, как в 1937 г. Япония вступила в войну с Китаем, а в 1939 г. в Европе началась Вторая мировая война, Ф.Д.Р. добился лишь минимального прогресса в убеждении нации в правоте Вильсона: ее безопасности может угрожать то, что происходит в разных концах света. Потребовались сокрушительные события 1940-41 гг. - падение Франции, битва за Британию и, наконец, нападение японцев на Перл-Харбор, чтобы заставить американцев вновь взяться за решение задачи восстановления баланса сил за пределами Западного полушария. "Мы извлекли пользу из наших прошлых ошибок", - пообещал президент в