Обыкновенные девчонки (сборник) - Елена Ильина

— Ладно! — с удовольствием согласилась Наташа. — Но старушки пусть не считаются. Они очень медленно ходят.

— Хорошо. Пусть не считаются.

Они обогнали семерых взрослых (не считая двух старушек) и четырех школьниц. Одного мальчишку и одного лейтенанта им так и не удалось обогнать.

— Ну, вот мы и пришли, — сказала наконец Катя. — Видишь — вон там, на третьем этаже, четыре окна? Где ящики с цветами. Это — наши окна. Только цветов осталось мало. Я сегодня почти все отнесла в школу.

Катины окна смотрели на бульвар, желтый от осенней листвы, и поблескивали на солнце. Дом тоже был светло-желтый, с ящиками на карнизах. Из ящиков еще выглядывали кое-где реденькие лиловые и красные цветочки. Девочки постояли у подъезда.

— Ну, до свиданья, — сказала Наташа нерешительно.

— Погоди!

Катя на минуту задумалась. Если бы они возвращались из школы с Аней, Аня непременно зашла бы к ней, и они бы, наверно, целый час проболтали о том, что и как было сегодня в школе и что будет завтра и послезавтра… Ах, Анька!.. И чего она обиделась?

Катя невольно прищурилась и покачала головой.

— Ты что это? — спросила Наташа.

— Нет, я так, ничего, — чуть смутясь, ответила Катя. — Давай зайдем к нам. Теперь ведь еще совсем рано…

— Ой, что ты! — сказала Наташа испуганно, словно боясь, как бы Кате не удалось ее уговорить.

— Ну, на одну минутку! — настаивала Катя. — Твоя мама, наверно, и не знает, что у нас было только два урока, — она не будет беспокоиться.

— Да она на работе.

— Ну, тем лучше, — сказала Катя. — А у нас дома сейчас одна только бабушка. Идем, не бойся!

Наташа подумала немножко и согласилась.

Дома

Дверь открыла бабушка. Она была полная, низенькая, с тонкой сеткой морщин под глазами, а глаза у нее были черные, веселые и живые. Родилась она и провела юность на Кавказе.

— Бабусенька, это моя новая подруга! — сказала Катя.

Бабушка чуть улыбнулась и пригладила смуглой морщинистой рукой растрепавшиеся Катины волосы.

— Ну и хорошо, — сказала она. — Знаете, что старая пословица говорит? «Нет друга — ищи, а найдешь — береги». А где же Аня? Уж не обиделась ли она на тебя?

— Откуда ты знаешь, бабушка? — удивилась Катя.

— Поживи на свете столько, сколько я, — ответила бабушка, — будешь кое-что понимать. Ты уж смотри не бросай старого друга.

— А я и не бросаю, — сказала Катя. И чтобы перевести разговор на другое, спросила: — А Миши еще нет?

— Сейчас пойду за ним, — сказала бабушка. — А ты пока угости подружку. В буфете — хлеб, масло, яблоки. Да переодеться не забудь. Формочку повесь в шкаф.

Бабушка вышла в переднюю, а Катя убежала в другую комнату — переодеваться. Наташа осталась одна. От нечего делать она принялась оглядывать все вокруг. Комната очень понравилась ей, хоть и показалась не совсем обыкновенной. На стене, возле письменного стола, висела, как в школе, большая карта СССР. Полки вдоль стен были уставлены книгами с длинными, мудреными названиями на корешках. На письменном столе под стеклом были разложены фотографии. Наташа разглядела на них каких-то загорелых людей в больших белых шляпах. Они стояли возле палаток, или сидели у костра, или ехали куда-то на верблюдах. Очень интересные фотографии! Но еще больше понравились Наташе рисунки, развешанные над диваном. Это были картины не картины, а всякие узоры и яркие цветы.

— Кто это у вас так хорошо рисует? — спросила Наташа, когда Катя прибежала обратно.

— Это моя мама. — Катя была в летнем, очень коротком, выгоревшем от солнца платье. В обеих руках она держала по яблоку. — На, возьми.

И Катя протянула Наташе яблоко, холодное и румяное.

— А зачем у вас эта доска? — спросила Наташа, показывая на гладко обструганную доску, лежавшую на небольшом столе у окна.

— Сейчас объясню, — ответила Катя, надкусывая хрустящее яблоко. — Видишь ли, моя мама художница. Только не просто художница, как Васнецов или там Айвазовский, а по текстилю. К этой чертежной доске мама прикалывает бумагу в мелкую-мелкую клеточку и рисует всякие узоры. Эскизы — называется. Понимаешь? А на фабрике по этим эскизам печатают рисунки, вот что на материях, — понимаешь?

Она поглядела на Наташу, и ей, должно быть, показалось, что та не особенно хорошо поняла.

— Да вот постой, я тебе сейчас покажу образцы.

Катя выдвинула один из ящиков письменного стола и вынула из него целый ворох всяких лоскутков.

— Вот это маркизет, — сказала Катя, кладя на стол и разглаживая лоскут легкой ткани с темными крупными цветами, разбросанными по белому полю. — Это так и называется: «Цветной орнамент». Идет на летние платья.

Наташа удивилась и обрадовалась:

— У моей мамы как раз такое же платье! Ну прямо в точности! Значит, твоя мама нарисовала этот узор? Вот странно! А я думала, что все материи так и делаются на фабрике — сразу с узорами, что иначе и не бывает.

Катя засмеялась:

— Так многие у нас в классе думали. Все, кроме Настеньки Егоровой.

— Это какая же Егорова?

— Неужели не помнишь? Ну, та девочка, что летом малыша спасла. У нее мама — ткачиха на той же самой фабрике, для которой работает и моя мама.

Катя перебирала лоскутки, один другого наряднее.

— Вот этот яркий с полосками, — говорила она, — идет на халаты для Узбекистана. А вот этот — на обивку мебели.

Наташа погладила ладонью шелковистую ткань, идущую на халаты, а потом взяла в руки лоскуток ковра. На темно-синей плотной ковровой ткани пестрели желтые осенние листья.

— Как много лоскутков! — сказала Наташа. — Из таких что хочешь можно смастерить — и абажур, и коврик, и сумочку… А уж кукольных платьев сколько выйдет!.. Мама, наверно, дает тебе лоскутки?

— Да, некоторые, — ответила Катя. — Когда она приедет, я попрошу и для тебя. Она уехала в дом отдыха. В Крым. А мой папа знаешь где? Еще дальше, чем мама, — в пустыне, в Приаралье. Я его давно-давно не видела — целое лето!

Сказав это, Катя вспомнила, что Наташа своего отца никогда больше не увидит. Она испуганно посмотрела на подругу и спросила, чтобы переменить разговор:

— А ты еще играешь в куклы?

— Как тебе сказать… — ответила Наташа. — Играть не играю, а шить на них люблю.

— И много у тебя кукол?

— Нет, — сказала Наташа. — Я уже всех раздарила. Осталась одна-единственная. Целлулоидная, очень маленькая. Ее так и зовут — Дюймовочка.

Катя понимающе кивнула головой:

— Это как в сказке Андерсена.

— Ну да! Ее по этой сказке и прозвали. Только это не я придумала, а один доктор.

И Наташа стала рассказывать, как она лежала в больнице, как ей делали операцию и как мама однажды прислала ей в передаче эту самую куколку в больничном халатике и в косынке.

— Ее в больнице все-все знали! — рассказывала она с удовольствием. — И няни, и сестры, и даже старый доктор, Василий Тимофеевич. Он ей и прозвище такое дал — «Дюймовочка». Придет к нам в палату, остановится возле моей кровати и спрашивает: «Ну, как твоя Дюймовочка? Поправляется?» Я говорю: «Спасибо. Она уже совсем здоровая — гулять хочет». — «А ты как?» — «И я хочу». — «Ну вот и молодцы! Держи-ка! Я вам обеим по конфетке принес». И пойдет себе дальше. А я поставлю Дюймовочку на подушку и заставляю ее кланяться… — Наташа засмеялась. — Право, иной раз даже как-то жалко бывает, что мы уже большие и нам нельзя теперь играть в куклы.

— Нет, отчего же? — сказала Катя. — Большие тоже могут иногда в куклы играть, когда у них есть время. А можно нам с Аней завтра прийти к тебе — посмотреть Дюймовочку?

— Ну конечно, можно! — обрадовалась Наташа. — Вы когда придете?

Но Катя спохватилась:

— Ах, да! Ведь мы с Аней поссорились. Я и забыла!

— А из-за чего вы поссорились? — спросила Наташа и, не дождавшись ответа, прибавила: — Знаешь, я сегодня после первого урока хотела к ней подойти, а она отвернулась и убежала — как будто сердится на меня. Как ты думаешь, почему это?

— Так просто. Воображает, — ответила Катя.

Ей не хотелось объяснять, из-за чего у них с Аней произошла ссора. Но, к счастью, в эту самую минуту из передней донесся звонок. Она обрадовалась и бегом побежала отворять.

В дверь стучали, звонок заливался на всю квартиру.

— Да сейчас, сейчас, открываю, открываю! — кричала Катя. А в дверь, в нижнюю филенку, кто-то изо всех сил барабанил кулаками, а может быть, и пятками.

Наташа не выдержала и выглянула в переднюю. Она увидела на пороге круглоголового мальчика, в курточке с белым отложным воротником и в длинных отутюженных брюках. За ним вошла бабушка. Наташа заметила, что глаза у мальчика такие же черные, как у бабушки.

— Тише, Мишенька, успокойся! — приговаривала она.

Но Миша, видно, не мог успокоиться.