Сережик - Алексей Калугин

— Попробуй, может быть, у тебя тоже получится, — полушепотом произнес Сережик.

На мгновение я и сам поверил в то, что достаточно только пожелать, уверовать, и я смогу вылепить из зажатого в кулаке куска глины все, что только пожелаю. Но — нет. Я тряхнул головой, и наваждение рассеялось. Даже в детстве у меня получались из пластилина не солдатики, а кривоногие уродцы с торчащими в стороны руками. Я еще решительнее покачал головой и замазал свой кусочек глины в общий ком.

— Лучше покажи мне, как ты это делаешь, — предложил я Сережику.

Сережик уверенно оторвал кусок глины и несколько раз крепко сдавил ее между ладонями. Что произошло потом, я до сих пор не могу ни понять, ни объяснить, хотя после этого мне еще не раз случалось наблюдать за тем, как делает свои фигурки Сережик. Комок глины, казалось, завис между разведенными в стороны ладонями мастера — настолько быстро бегали по нему, придавая нужную форму, пальцы Сережика. При этом он не контролировал работу рук глазами, взгляд его был устремлен куда-то в потолок. Он как будто пребывал в состоянии медитационного транса. Глядя на него, я подумал, что он не прервет своего занятия, даже если запылают стены сараюшки.

Продолжалось это минуты две-три, не больше. Совершенно неожиданно стремительный бег пальцев остановился, Сережик раскрыл ладони и сам, как мне показалось, с удивлением посмотрел на то, что у него получилось. На ладонях сидел петух. Растопырив крылья, взъерошив хвост и запрокинув голову с роскошным, чуть завалившимся на левую сторону гребнем, он, казалось, готов был взбаламутить застоявшуюся тишину пронзительным криком.

— Вот так, — просто сказал Сережик и, сжав кулак, снова превратил петуха в бесформенный комок глины.

— Зачем ты это сделал?! — с досадой воскликнул я.

Мне было искренне жаль пропавшего красавца.

— Он мне не нужен, — ответил Сережик.

— Разве ты не сохраняешь то, что делаешь? — удивился я.

— Я леплю только жителей своей деревни. Остальное — это так, баловство.

— Но для деревни ты уже сделал всех, кто в ней живет.

— Людей то и дело приходится переделывать. Они все время меняются, становятся другими, не такими, как вчера. Вот, например, посмотри на себя.

Я нашел взглядом прямоугольник, обозначающий дом бабы Кати.

— Что ж, очень даже похож, — хмыкнул я.

Трудно было не узнать себя в сидящем, поджав ноги, человечке. Тем более что на одну его коленку был прилеплен крошечный кусочек бумаги, а в правой руке была тоненькая щепочка, изображающая авторучку.

— Таким я увидел тебя в тот день, когда ты только у нас появился, — сказал Сережик.

— А потом ты добавил бумагу и ручку, — догадался я.

— Нет, — отрицательно покачал головой Сережик. — Бумагу и ручку я дал тебе в тот же день, вечером. Мне было очень жаль тебя — ты сидел на крыльце такой одинокий и грустный. И я решил, что тебя нужно чем-то занять. Слепив тебя, я долго думал, чем может заниматься человек, просто сидящий на крыльце? И совершенно случайно мне попались на глаза клочок бумаги и щепка. А через пару дней ты действительно пошел в магазин и купил себе тетрадь и ручку. Здорово получилось, правда?

— Так ты считаешь, что это произошло по твоей воле? — чуть сдвинув брови, поинтересовался я.

— Нет! — едва ли не с испугом округлил глаза Сережик. — Я просто угадал, чем ты любишь заниматься.

Он взял в руки мою миниатюрную копию, поднял ее на уровень глаз и, медленно поворачивая, придирчиво осмотрел ее со всех сторон.

— Сегодня ты уже немного другой, — сообщил он мне.

— Разве? — вполне искренне удивился я.

— В тебе уже не осталось той страшной тоски, которая была вначале. Значит, тебя нужно сделать заново.

Он смял фигурку, замазал ее в общий комок глины и тут же оторвал от него новый кусок.

Повторилось то, что я уже видел: закатившиеся к потолку глаза Сережика, фантастически быстрый, причудливый танец пальцев над зависшим в воздухе кусочком глины и готовая фигурка в раскрывшихся, словно бутон цветка, ладонях.

Фигурка в точности повторяла ту, что изображала меня до нее, и в то же время она чем-то неуловимо отличалась от своей предшественницы. Может быть, Сережик был прав — состоянием души? Но какие оттенки настроения можно различить на крошечном личике?

— Вот так, — с удовлетворением произнес Сережик. — Теперь ты гораздо больше похож на себя. — И он поставил глиняную фигурку на положенное ей место.

— Как часто тебе приходится переделывать людей? — поинтересовался я.

— По-разному, — пожал плечами Сережик. — Все от человека зависит.

— А что происходит с фигуркой, если человек умирает?

— Я смешиваю ее с глиной.

— Ага, — понимающе кивнул я. — Прах к праху.

Мы немного помолчали.

Я думал о том, что Сережик, сам того не сознавая, открыл для себя удивительный способ психологической защиты от действительности, которая порою бывает жестока к умственно неполноценному пареньку. Вытесненный на обочину жизни, он создал для себя ее суррогат, свою собственную миниатюрную вселенную.

— Ты можешь приходить сюда, когда захочешь, — сказал Сережик.

— Спасибо, — улыбнулся я. — Ты говорил, что никому прежде не показывал свою деревню. Почему же для меня ты решил сделать исключение?

— Просто прежде я не встречал людей, которые так же, как и я, умели бы придумывать жизнь.

Удивительно, но похоже было, что Сережик думал обо мне то же самое, что и я о нем.

Пользуясь приглашением Сережика, я еще несколько раз побывал в его сараюшке. Но ходил я туда только в компании с хозяином.

Мне было удивительно и странно смотреть на то, как Сережик подолгу, замерев, сидит на корточках, разглядывая свою игрушечную деревню. Я пытался угадать, кого из ее глиняных обитателей он выберет для переделки на этот раз, но почти всегда ошибался. Наверно, я еще плохо знал местных жителей. Сережик же, выбрав кого-то по одному ему заметным признакам, сминал фигурку, сжимая порою кулак с такой силой, что глина выступала сквозь пальцы, смешивал получившийся бесформенный комок с глиной в тазу и вновь за считанные минуты воссоздавал разрушенный образ. Со стороны казалось, что Сережик священнодействует, выполняя некий таинственный, до конца не понятный даже ему самому религиозный обряд.

И еще — тишина. Странная тишина, заполняющая пространство между дощатыми стенами в те минуты, когда широкие, с большими плоскими ногтями пальцы Сережика совершали свой безумный танец, извлекая форму из куска теплой глины. Воздух превращался в теплое желатиновое желе, в котором вязли все звуки летнего дня: шуршание веток о крышу сарая, стрекот насекомых в траве, всплески ударяющей в прибрежные камни воды, глухое, надсадное жужжание одуревшей от жары жирной мухи. Порой мне становилось от этого не по себе. Тогда я тихо вставал и уходил, оставляя Сережика наедине с его созданиями. Снаружи все было как и всегда, и я мог сам над собой посмеяться, отыгрываясь за только что испытанный глупый, беспричинный страх.