Великий государственник - Михаил Лобанов

И только нынешние разрушители нашего государства могли реабилитировать этих заговорщиков. Кстати, о реабилитации. Молотов в своих беседах с Ф. Чуевым (поражающий иногда окаменелостью своих взглядов, вроде слов о взорванном храме Христа Спасителя: «Да ну его к черту!») очень убедителен в таком эпизоде: «Ко мне подошел один гражданин, автор книжки о Тухачевском. Я ему: «А вы читали о процессах?» «Нет». Вот тебе и автор. «Он ведь реабилитирован». «Да, реабилитирован, но… А о процессах вы читали? Есть стенограммы процессов, это документы, а где документы по реабилитации?». «Глаза выпучил». Таким же методом «реабилитированы» все троцкисты–зиновьевцы. В бывшем КГБ еще при Андропове имелись сведения об «агентах влияния», орудующих в нашем государстве в интересах Америки. Список агентов так и не был обнародован, хотя вопрос о них ставился новым руководством КГБ перед Горбачевым, который в своем публичном выступлении заявил, что он отверг обвинения потому, что не хотел повторения тридцать седьмого года. Сам того не подозревая, Горбачев только подтвердил, каким спасительным для государства был тридцать седьмой, не допустивший того, что произошло теперь—государственный переворот с захватом власти внуками «жертв» тридцать седьмого года, американо–израильскими агентами, не скрывающими уже теперь (как не скрывается и легализованный шпионаж), что «перестройка» задумана и совершена в интересах Запада для экономического, национального, государственного закабаления России.

В середине, во второй половине тридцатых годов в идеологической жизни страны происходили примечательные события. В июле 1934 года Сталиным было написано письмо, адресованное членам Политбюро, — «О статье Энгельса «Внешняя политика русского царизма». Автор письма критиковал Энгельса за «русофобство», за его стремление представить внешнюю политику России в XIX веке как более реакционную, завоевательную, чем политика Англии, Франции и особенно Германии. Определился явный поворот руководителя партии от идеологии Коммунистического Интернационала («лавочки», по его словам) к национально–государственной политике. Тогда же был объявлен конкурс па учебник по истории СССР, за ходом которого внимательно следил сам Сталин, читая макеты подготовленных учебников, делал свои замечания. Так, прочитав учебник, написанный группой И. И. Минца, па полях тех страниц, где в вульгарно–социологическом духе Покровского деятельность ополчения Минина и Пожарского характеризовалась как контрреволюционная, Сталин с издевкой написал: «Что же, поляки, шведы были революционерами? Ха–ха! Идиотизм!». Член жюри конкурса (под председательством Жданова) Бухарин необходимость учебника видел в показе «образования и развития государства Российского» как некоего целого, как «тюрьмы народов». Исходившие от Сталина и Жданова указания касались таких вопросов, как недопустимость для историков следовать вульгарно–классовой схеме Покровского, антиисторической точке зрения на принятие христианства в древней Руси (игнорирующей исторически–культурное значение этого события), па «собирание Руси», образование и укрепление Московского княжества, значение Петровских реформ, воссоединение Украины с Россией, присоединение Грузии и России и т. д. — во всем этом сквозной проходила идея российской государственности.

Утвержденный в июле 1937 года учебник по истории СССР А. Шестакова ориентировал предвоенное и последующие поколения на преемственность старой государственности в единстве с социализмом.

Борясь практически со сторонниками троцкистской «перманентной революции», Сталин много внимания уделял и теоретическому обоснованию того, что можно назвать государственно–эволюционным развитием. Особенно это проявилось в последние годы его жизни. Так в статьях о языкознании в 1950 году Сталин, отвергая «теорию взрывов» в развитии языка, подчеркнул, что решающую роль в развитии играет постепенное накопление мелких изменений. Этой эволюционной идее он придавал универсальное значение.

И в проблемах социализма Сталин, как это не покажется странным его противникам, не был твердокаменным догматиком. М. Джилас приводит следующие его слова при встрече с югославами в послевоенное время: «В какой–то момент Тито сказал, что в социализме существуют новые явления и что социализм проявляет себя по–иному, чем прежде, на что Сталин заявил: «Сегодня социализм возможен и при английской монархии. Революция теперь нужна не повсюду Тут недавно у меня была делегация британских лейбористов и мы говорили как раз об этом. Да, есть много нового. Да, даже и при английском короле возможен социализм». «Как известно, Сталин никогда открыто не становился на такую точку зрения», — замечает автор, и это весьма знаменательно, свидетельствуя о том, сколько скрытого, загадочного «невысказанного» было в этой личности, ломавшего, как никто из марксистов оковы марксизма, когда они не отвечали исторической действительности, государственным интересам страны.

Одним из главных признаков тоталитаризма его исследователи считают: 1) стремление контролировать не только действия, но и мысли, сознание населения; 2) способность создавать для себя массовую поддержку во имя «тотальной», «общенациональной», идеологической цели. С этой точки зрения ни одна, пожалуй, страна не подходит под определение «тоталитарной», как США с их хваленой демократией, «правами человека», узурпацией право судьи называть другую страну «империей зла» и т. д. — стоит только вспомнить недавнюю «Бурю в пустыне» — войну в Ираке, с истреблением сотен тысяч мирных жителей, с математически точным попаданием в детский госпиталь, больницы—при «патриотическом» подъеме американского населения. Как должное был встречен в Америке расстрел парламента в Москве, никакого протеста не вызывает военное вмешательство НАТО во внутренние дела бывшей Югославии.

И, конечно, не было в истории тоталитаризма более зловещего чем тот, который несет в себе мировое правительство, который все более становится реальностью При нем но имя «мировой свободы» контролируемому во всем человеку некуда будет деться на земле без границ, без нации.

Но есть еще проблема тоталитаризма, от которой не уйти «свободному» Западу. Это—нравственный релятивизм, духовный «плюрализм», религиозная безответственность. Один из американских ученых об этом пишет: «Разрушение абсолютного принципа ответственности перед Творцом в немалой степени способствовало созданию современного государства. Большинство современных государств не считает себя ответственными ни перед кем. С этой точки зрения всякое государство становится авторитарным, а потому и тоталитарным». Известно, что причиной утверждения тоталитаризма является кризис либеральной демократии. Характерно, что к началу второй мировой войны в 17 из 27 европейских государств установились тотаритарные, авторитарные, диктаторские режимы. Некоторые объясняют успех тоталитаризма мифологизированностью массового сознания (близкому к религиозно–догматическому). Так или иначе, но та основа, на которой должна держаться либеральная демократия — «свобода личности», атомизированность общества обращается в песок в критические для нации времена, и благо, если народ находит в себе здоровые силы, чтобы выйти из состояния духовной энтропии.

Великая Отечественная война 1941—1945 годов против гитлеровской Германии—это и великая трагедия и величайшая героическая история нашего народа. Время только с большей очевидностью выявляет величие народного подвига. Какая–нибудь неделя потребовалась немцам для того, чтобы оккупировать Польшу (не говоря уже о других, более мелких европейских странах). Всего пару месяцев оказалось достаточным, чтобы пала Франция. Хваленая демократия, как продажная, растленная девка расстелилась перед Гитлером (и этот позор забыт на Западе, с отнятой памятью до поры до времени купающемся в своей самодовольной цивилизации). И только вторгшись в Россию, гитлеровские орды застряли в ее пространствах и были разгромлены.

Да, это была великая трагедия. Отступления первых месяцев войны с неисчислимыми потерями войск и техники. Катастрофы на Западном фронте в самом начале войны, под Киевом, впоследствии под Харьковом, в Крыму с разгромом целых фронтов. К февралю 1942 года число наших пленных было свыше трех миллионов. Последствия наших потерь в войне (до сих пор так и не установленных при обычно называемых 20—25 миллионов!), последствия самой войны для нашего народа так сокрушительны, что они сказываются до сих пор на новых поколениях (с ослабленными биологическими, духовными генами).

Историки еще не сказали своего основательного слова о войне. В «доперестроечные» времена официальная историография, кажется, не столько была занята серьезным исследованием реальностей войны, сколько услужением «вождям» (вроде прославления мифических заслуг Хрущева на Юго–Западном фронте, Брежнева на «Малой земле», Андропова в партизанском движении в Карелии). Теперь времена «Культа» вроде бы прошли, но в ходу другая ложь—еще более партийно–тенденциозная, на этот раз «демократическая».