Наваждение - Всеволод Соловьев

— Ты знаешь, я сегодня не спала почти всю ночь, — сказала она мнѣ:- все о тебѣ думала. Какой ты странный, изъ-за чего ты такъ на меня вчера разсердился?

— Оставь, не говори пожалуйста! — почти закричалъ я.

Она засмѣялась.

— А я спалъ и тебя во снѣ видѣлъ, — продолжалъ я: — но совсѣмъ не такою, какая ты есть на самомъ дѣлѣ.

— Какою-же ты меня видѣлъ:- хуже, лучше?

— Гораздо лучше…

— Я думала, что я для тебя и такая хороша, что ты меня такою любишь, какъ я есть.

— Нѣтъ, я не люблю тебя такою, да и къ тому-же я тебя совсѣмъ не знаю.

— Ты меня не знаешь? Вотъ пустяки! Я самая простая… я даже глупая… Вѣдь, я ужъ слышала, что говорятъ это…

Мнѣ сдѣлалось тяжело, опять тоска захватила меня, хотя я и самъ не зналъ ея настоящей причины. Я грустно смотрѣлъ на Зину. Она встала, подошла ко мнѣ и, глядя мнѣ прямо въ глаза, сказала:

— Какой ты странный! Ты иногда такъ на меня смотришь, что мнѣ становится страшно… мнѣ кажется, что или ты когда-нибудь убьешь меня, или я убью тебя.

На лицѣ ея дѣйствительно скользнуло выраженіе испуга. Она слабо вскрикнула и выбѣжала изъ комнаты.

«Сумасшедшая!» — подумалъ я. И вдругъ весь вздрогнулъ и похолодѣлъ; ея безумный страхъ сообщился и мнѣ на мгновеніе, я хорошо это помню.

Время шло, я совсѣмъ позабылъ о своихъ занятіяхъ, забывалъ о томъ, что скоро должны начаться мои университетскіе экзамены. Я весь уходилъ въ свою фантастическую жизнь и строилъ самые нелѣпые планы и работалъ надъ портретомъ. Пришелъ май, начались экзамены. Я понялъ, наконецъ, что рѣшается для меня серьезный вопросъ, и сдѣлалъ надъ собою послѣднее усиліе: не спалъ ночей, сидѣлъ за книгами, и первые экзамены прошли удачно. Я только усталъ ужасно.

Какъ-то поздно вечеромъ, часу уже въ первомъ, работалъ я въ своей комнатѣ. Всѣ наши спали. Кругомъ было совершенно тихо. На завтра предстоялъ трудный экзаменъ, я погрузился въ работу и ничего не слышалъ. Вдругъ кто-то дотронулся до моего плеча. Я обернулся — Зина. Она была полураздѣта, съ распущенными волосами.

— Что тебѣ нужно? Зачѣмъ ты пришла? — спросилъ я.

— Я хотѣла посмотрѣть, что ты дѣлаешь; все учишься, какъ тебѣ не надоѣло?

— Такъ зачѣмъ-же ты приходишь мѣшать мнѣ? И потомъ развѣ это возможно. Ты почемъ знала, что я еще не раздѣтъ? Тебѣ только непріятности будутъ, да и мнѣ тоже.

— Никто не видѣлъ, какъ я пришла: всѣ спятъ, — отвѣтила Зина.

— Тѣмъ хуже, — сказалъ я:- ради Бога, уходи скорѣй!

Но она не уходила.

Я пришелъ въ ужасъ, я совершенно понималъ всю невозможность и неприличность ея появленія и, главное, не видѣлъ никакой ему причины. Да и сама она не могла сказать, зачѣмъ пришла ко мнѣ. Я почти насильно вывелъ ее изъ комнаты. Она упиралась, подвигалась къ двери шагъ за шагомъ и все время смотрѣла на меня, но такъ смотрѣла, что мнѣ становилось жутко.

— Я не понимаю, зачѣмъ ты меня гонишь, — сказала она уже у самой двери: — если всѣ заснули такъ рано, то развѣ я виновата, что мнѣ спать не хочется, и неужели я не могу на пять минутъ зайти къ тебѣ?

Но я ужъ заперъ за нею дверь и вернулся къ своей работѣ.

Минуты шли за минутами, а я никакъ не могъ сообразить того, что читаю. Наконецъ, я увидѣлъ, что и продолжать безполезно: все равно ничего не буду помнить.

Проспавъ всего часа три-четыре, я проснулся съ тяжелою головой и во время экзамена мнѣ чуть не сдѣлалось дурно. Однако, все сошло благополучно, и я возвращался домой въ хорошемъ настроеніи духа. По обыкновенію, сейчасъ-же я кинулся къ мамѣ, которая каждый разъ со страхомъ и трепетомъ дожидалась моего возвращенія.

Объявивъ ей о «пятеркѣ» и обнявъ ее, я вдругъ замѣтилъ, что она какъ-то странно на меня смотритъ. Она какъ-будто даже совсѣмъ не обрадовалась и тотчасъ-же вышла изъ комнаты, сказавъ, что ей некогда. Встрѣтившаяся мнѣ въ корридорѣ Софья Ивановна тоже весьма странно на меня взглянула. Мнѣ стало вдругъ неловко, какъ провинившемуся, хотя я не зналъ вины за собою. Я начиналъ смутно догадываться въ чемъ дѣло. Вывести какую-нибудь сплетню и поднять исторію было величайшимъ наслажденіемъ для большей части нашихъ домочадцевъ. Вѣроятно, кто-нибудь видѣлъ Зину возлѣ моей комнаты, да я даже почти и зналъ кто ее видѣлъ — конечно, Бобелина — и вотъ теперь началось у насъ Богъ знаетъ что.

Разъясненіе дѣла явилось очень скоро. Предъ обѣдомъ мама вошла ко мнѣ, заперла за собою дверь и сѣла на диванъ съ грустнымъ и озабоченнымъ лицомъ, со знакомою мнѣ миной, которая обыкновенно являлась у нея во время различныхъ домашнихъ непріятностей.

— Скажи мнѣ, пожалуйста, André,- не глядя на меня, спросила она:- вчера, поздно вечеромъ, не приходила къ тебѣ Зина?

— Да, приходила, — отвѣтилъ я, и съ ужасомъ почувствовалъ, что краснѣю.

«Мама сейчасъ замѣтитъ эту краску и что она обо мнѣ подумаетъ!» пришло мнѣ въ голову, и я покраснѣлъ еще сильнѣе.

— Зачѣмъ-же она къ тебѣ приходила?

— А спроси ее! Я самъ удивился и сейчасъ-же ее вывелъ и заперъ двери.

Мама недовѣрчиво на меня взглянула.

Да, я не вообразилъ себѣ, а дѣйствительно замѣтилъ недовѣрчивость въ ея взглядѣ. Мнѣ стало обидно и больно.

— Мама! Отчего ты такъ странно глядишь на меня? Я говорю тебѣ, что сразу счелъ совершенно неприличною эту Зинину выходку и строго ей выговорилъ. Неужели ты въ самомъ дѣлѣ думаешь, что это я позвалъ ее, когда всѣ спали, да и она сама была почти раздѣта? Неужели ты считаешь меня или такимъ еще ребенкомъ, что я не понимаю, что прилично и что неприлично, или ужъ я и не знаю, кѣмъ ты меня считаешь!..

Мама глядѣла на меня не отрываясь, очевидно желая увидѣть изъ лица моего, правду-ли я говорю ей, или что-нибудь скрываю.

— Ну, если это такъ, — наконецъ проговорила она: — то я тебѣ, конечно, вѣрю; но меня не могло не поразить, когда Софья Ивановна разсказала мнѣ…

— А, такъ это Софья Ивановна! И, конечно, съ прикрасами и съ прибавленіями!.. Рады опять были сдѣлать исторію, а ты и разстроилась. Что-жъ, спрашивала ты Зину?

— Нѣтъ, я ей ничего не сказала, я хотѣла прежде поговорить съ тобою… Не обижайся, André, я тебѣ вѣрю, я знаю, мой милый, что ты не ребенокъ и все понимаешь, но давно я ужъ хотѣла сказать тебѣ, чтобы ты былъ осторожнѣе съ Зиной.

— Развѣ ты находишь что-нибудь неприличное въ моемъ поведеніи? — спросилъ я, опять краснѣя.

— Нѣтъ, ничего, я увѣрена, что ты смотришь на Зину какъ на сестру; но, вѣдь, ты знаешь, какъ подозрительны люди. Я ужасно боюсь, чтобы чего-нибудь не выдумали. Вспомни, голубчикъ, что Зину беречь надо; она бѣдная сиротка, безъ отца и матери, поручена мнѣ, и я должна отвѣчать за нее предъ Богомъ…

На глазахъ мамы навернулись слезы.

— Зачѣмъ-же ты говоришь мнѣ все это? — въ волненіи и смущеніи прошепталъ я: — развѣ я самъ не знаю. И въ твоихъ словахъ я вижу опять ко мнѣ недовѣріе, такъ говори лучше прямо!

— Нѣтъ, я тебѣ вѣрю, вѣрю, — поспѣшно отвѣтила мама и, наконецъ, я узналъ отъ нея въ чемъ все дѣло.

Оказалось, что утромъ Софья Ивановна, со словъ Бобелины, разсказала ей цѣлую длинную исторію. Бобелина увѣряла, что я и Зина ведемъ себя совсѣмъ неприлично, что она давно уже замѣчаетъ за нами и даже подсмотрѣла одинъ разъ въ щелку, какъ я во время сеанса за портретомъ стоялъ передъ Зиной на колѣняхъ и цѣловалъ ея руки; что Зина уже не въ первый разъ вечеромъ бродитъ по корридору и приходитъ въ мою комнату.

При этомъ разсказѣ мнѣ сдѣлалось душно и скверно. Бобелина лгала, но далеко не все… Я терялся и запутывался больше и больше. Моя совѣсть была совершенно чиста, а между тѣмъ отвергать многія подробности этого разсказа я не былъ въ состояніи. Дѣйствительно, я слишкомъ часто встрѣчался съ Зиной и всюду искалъ ее; дѣйствительно, вѣдь, одинъ разъ, въ тотъ памятный день, я стоялъ предъ ней на колѣняхъ и цѣловалъ ея руки. Я былъ увѣренъ, что Бобелина не видала этого, что она выдумала, но въ то-же, время она сказала правду, она угадала.

Теперь, именно теперь мнѣ нужно все разсказать мамѣ, открыть ей всю душу! Но опять-таки меня что-то останавливало. Къ тому-же изъ нѣкоторыхъ ея словъ я ясно видѣлъ, что она не пойметъ меня; то, что было моимъ мученіемъ и моимъ несчастіемъ, то, въ чемъ я не былъ виноватъ, она поставитъ мнѣ въ вину. Невыносимое, измучившее меня чувство сейчасъ-же явится въ невозможной уродливой оболочкѣ, и я зналъ, что не вынесу этого и что выйдетъ еще хуже.

Я такъ-таки ничего и не сказалъ мама и она ушла отъ меня. И я понялъ, несмотря на всѣ ея увѣренія въ томъ, что она мнѣ вѣритъ, я понималъ, что она подозрѣваетъ меня въ чемъ-то дурномъ и мучается этими подозрѣніями.

IV

Наконецъ мои экзамены благополучно окончились. Еще недавно я съ замираніемъ сердца думалъ о томъ времени, когда сдѣлаюсь студентомъ. Теперь наступило это время, а я не чувствовалъ никакой радости, — не тѣмъ совсѣмъ былъ занятъ. Наши переѣхали, по обыкновенію, на дачу, а меня отецъ отпустилъ немного попутешествовать. Я былъ этимъ очень доволенъ, съ жадностью ухватился за поѣздку и возлагалъ на нее большія надежды. Наединѣ съ самимъ собою, далеко отъ Зины, отъ всей этой измучившей меня жизни я, можетъ быть, сумѣю отрезвиться, лучше понять себя, и вернусь другимъ человѣкомъ; а это мнѣ такъ было нужно.