Мои жизни, мои смерти, мои реинкарнации - Сулимов Дмитрий Викторович

Ты отлучаешь себя от этого мира, полностью передавая всего себя — свою плоть, свою жизнь, свою душу, — воле Его. Тебя, как личности — уже нет. Ты — уже не человек. Ты — дыхание Бога. Всё, что произойдёт — должно произойти, и останется ли живым твоё тело — пред ликом Его не имеет ни малейшего значения… И со временем ученик, всё более и более погружаясь в это ощущение, просветлялся, становясь Мастером, начиная уже жить пониманием этого.

Мой учитель, мой духовный отец, переродил мою душу, создав во мне заново нового человека. Он почти не говорил, стараясь не затуманивать моё сознание вербальной информацией. Собственно фехтование он преподавал мне только одно первое лето, объяснив, что внешняя форма движений — лишь формальность, и они, по большому счёту не особенно и нужны. Только уловив, почувствовав, пропустив через себя Дыхание Вселенной, сам став им, я смогу стать Мастером… Чем больше я открывал в себе своих собственных, выстраданных, неповторимых ни для кого более, даже для меня самого не предсказуемых типов движений, отражавших моё развивающееся, меняющееся мировоззрение, тем ближе я приближался к этой цели, тем искреннее радовался мой учитель. У каждого Мастера техника фехтования всё равно ведь сугубо индивидуальна, соответствуя только его характеру, темпераменту, физическим возможностям и психомоторным реакциям. Его Мировоззрению…

Все мы — разные, и каждый — по-своему. Но чем больше ты начинаешь понимать и чувствовать именно самого себя, тем большим Мастером ты становишься. А только повторяя за другими, будешь лишь копировать их ошибки, помноженные на собственное покорное непонимание того, что же ты делаешь на самом деле… Следующие четыре года мой учитель только приходил иногда ненадолго, в тёплое время, когда я мог заниматься на воздухе, садился в сторонке и, наблюдая за моим «боем с тенью», незаметно улыбался. Таких учеников как я, у моего учителя было несколько по всей Франции, и в течение тёплого времени года он посещал всех, наблюдая за нами и развивая в каждом его собственную уникальную индивидуальную неповторимость.

Техника фехтования, которой меня обучили, была, видимо, очень древней, и совсем не похожей на классическую новую школу фехтования того времени. Рапира — тонкий и быстрый клинок (о чём и говорит его название), бала инфантильным оружием придворной аристократии, пригодным только для того, чтобы эффектно свистеть ветром перед дамами, царапать и колоть, особо даже не воспринималась как серьёзное оружие. Основным оружием королевских мушкетёров была шпага — фактически тонкий меч, так как им всё же приходилось воевать, однако их способ владения ею отличался, в большинстве случаев, грубым варварским примитивизмом, вполне достаточным только на войне, да на дуэлях с себе подобными. Основными их приёмами были удары в открытые участки тела — в лицо и шею: у них с психикой было уже всё по-другому, и картины ран, полученных их противниками, видимо, уже не причиняли им душевных страданий и мук совести. Образ жизни расфуфыренной придворной свиты и не предполагал какого-то глубинного изучения философии боя — в том ритме жизни, бьющей ключом при королевском дворе, им просто некогда было этим заниматься. Их слишком тонкие и лёгкие шпаги «по столичной моде» с риском сломаться при обычной нагрузке, были малопригодны для серьёзного боя, их обладатели и понятия не имели, что уже четырнадцатилетний парень может одним взмахом разрубить пополам их лошадь. Их техника фехтования стала со временем как брутальная форма без глубинного содержания, поскольку их интересом была лишь внешняя эффектность стоек и выпадов, при этом мало себе даже представляя, что за внешней, скупой с виду формой может быть сокрыта философия, раздвигающая границы возможностей за горизонты сознания. Настоящие мастера фехтования, как это ни странно, были именно в провинции, где жизнь воспринималась так же серьёзно, как смерть, и не было нужды в позёрстве.

Ещё один момент: я совсем не помню себя верхом на лошадях. Может я и умел на них ездить, даже наверняка я должен был этому научиться, живя всё лето в нашем загородном доме, но никогда я верхом не ездил. Во время моего путешествия я передвигался либо в фаэтонах (междугородных такси того времени), либо пешком, но верхом — никогда, поскольку такое передвижение считалось крайне вульгарным и неэстетичным, подходящим лишь для грубой военщины, нежели для благородного сословия. (По аналогии с нашим временем ведь так же все постоянно ездят в автомобилях, тогда как на мотоцикле ездил мало кто в своей жизни).

В те времена шпага являлась основным видом личного холодного оружия. Однако все они различались, как птицы в небе: издалека — незаметно, а вблизи — разительно. Шпага, которую отец дал мне в дорогу, была весьма массивной вещью. Изначально это был полутораручный меч, сделанный под заказ ещё моему деду, не менее мощного телосложения, как и мой отец, каким становился и я. От многолетней заточки клинок утоньшился, со временем действительно став похожим на широкую шпагу. Отец отдал его мастерам на переделку рукояти «по моде», отчего сходство со шпагой усилилось ещё больше. Большой, очень искусно отделанный эфес с широкой рукоятью, совсем без инкрустации, но с очень красивым оформлением, был весьма массивен. Форма клинка на конце и в середине была как у обычной, но массивной шпаги, ромбовидного сечения, плавно переходящим ближе к рукояти уже в тонкий меч, с долой на одну треть длины, которым можно было наносить страшные рубящие удары. Но как раз эта широкая часть почти не затачивалась и не использовалась, именно из-за приближённости к эфесу, а самая рабочая часть — две трети длины клинка, — середина и остриё, за многие годы уже были сильно сточены. Эта шпага являлась великолепным образцом оружейного искусства, однако полностью она меня не удовлетворяла. Хотя она была весьма солидной по весу, и значительно прочнее общепринятых образцов, но для моей техники боя клинок был уже всё-таки слабоват. По этой причине во время моего путешествия, сначала в Италии, потом и в Германии, мне под заказ было сделано несколько клинков, форму, вес и размеры которых я специально подобрал для своих параметров.

Отец так составил мой маршрут, что я в пути всё время находился в странах с тёплым временем года. Всё лето и осень я провёл во Франции, чтобы лучше узнать свою родину, на зиму я перебрался в Италию, пройдя её всю, пока в Европе лежал снег. Зиму можно было провести и в Испании, тем более что оружейные мастера из Толедо славились на всю Европу, но эта страна считалась диковатой и морально отсталой из-за действующей ещё в то время инквизиции. Европейские страны уже давно и серьёзно занимались изучением наук, в десятках университетов учились тысячи студентов, в Риме — столице католицизма, и даже в Ватикане — столице Папского престола, во всю расцветала Эпоха Возрождения, а в Испании всё ещё была Эпоха Мракобесия, и до сих пор на кострах сжигали ведьм! Разумеется, для туристических маршрутов такая страна была малопригодной.

Так что именно в Италии, в Милане, мне под заказ сделали мой первый меч — швейцарский «шнепфер», — клинок которого был со слегка изогнутым односторонне заточенным лезвием, как у сабли, но рукоять — прямой, как у классического меча. Сначала я был в восторге, но потом, весной перейдя Альпы, посетив Швейцарию и Австрию, уже ближе к лету, в Германии заказал ещё два, уже сабельных клинка (поскольку там был известен дизайн венгерских сабель), с сабельными же слегка изогнутыми рукоятями. Правда концы их клинков я заказал ромбовидного сечения и двусторонней заточки, как у классического тонкого меча, составляя в них странную сублимацию смешения разных типов клинков. Темпераментным итальянским мастерам необходимость этого я объяснить не смог (им, видите ли, знать лучше!), но изучив и поняв их клинок, я смог доходчивее объяснить уже немцам, чего же я хочу на самом деле. И они, молодцы, сдвинув в раздумиях брови, но без вопросов, сделали мне два клинка, немного отличающиеся между собой по форме и изгибу, но именно таких, каких я хотел. Нечто среднее между тонким мечом, классическим шнепфером и средней ширины саблей, они воплощали в себе идеальное сочетание рубящих и колющих возможностей, лёгкости и прочности. Глядя на их совершенство, рождённое моей мыслью и волей, я чувствовал себя Богом, создателем новой жизни. Но, тем не менее, всех их, по мере изготовления, я некоторое время проносив с собой, восхищаясь и радуясь, всё же отослал домой отцу, пройдя весь путь с его шпагой.