Мертвые - Джеймс Джойс

– Ну, каких-нибудь десять минут, Молли, – говорила миссис Конрой. – Это вас не задержит.

– Надо же вам подкрепиться, – говорила Мэри Джейн, – вы столько танцевали.

– Право, не могу, – сказала мисс Айворз.

– Вам, наверное, было скучно у нас, – огорченно сказала Мэри Джейн.

– Что вы, что вы, наоборот, – сказала мисс Айворз, – но теперь вы должны меня отпустить.

– Но как же вы дойдете одна? – спросила миссис Конрой.

– Тут всего два шага, по набережной.

Поколебавшись с минуту, Габриел сказал:

– Если разрешите, я вас провожу, мисс Айворз, раз уж вам так необходимо идти.

Но мисс Айворз замахала руками.

– И слышать не хочу, – воскликнула она. – Ради бога, идите ужинать и не беспокойтесь обо мне. Отлично дойду одна.

– Чудачка вы, Молли, – в сердцах сказала миссис Конрой.

– Beannacht libh![16] – со смехом крикнула мисс Айворз, сбегая по лестнице.

Мэри Джейн посмотрела ей вслед; она была огорчена, а миссис Конрой перегнулась через перила, прислушиваясь, когда хлопнет парадная дверь. Габриел подумал про себя, не он ли причина этого внезапного ухода. Но нет, она вовсе не казалась расстроенной, смеялась, уходя.

Внезапно из столовой появилась тетя Кэт, торопясь, и спотыкаясь, и беспомощно ломая руки.

– Где Габриел? – воскликнула она. – Ради всего святого, куда девался Габриел? Там все уже сидят за столом, и некому резать гуся!

– Я тут, тетя Кэт, – крикнул Габриел с внезапным оживлением, – хоть целое стадо гусей разрежу, если вам угодно.

Жирный подрумяненный гусь лежал на одном конце стола, а на другом конце, на подстилке из гофрированной бумаги, усыпанной зеленью петрушки, лежал большой окорок, уже без кожи, обсыпанный толчеными сухарями, с бумажной бахромой вокруг кости; и рядом – ростбиф с пряностями. Между этими солидными яствами вдоль по всему столу двумя параллельными рядами вытянулись тарелки с десертом: две маленькие башенки из красного и желтого желе; плоское блюдо с кубиками бланманже и красного мармелада; большое зеленое блюдо в форме листа с ручкой в виде стебля, на котором были разложены горстки темно-красного изюма и горки очищенного миндаля, и другое такое же блюдо, на котором лежал слипшийся засахаренный инжир; соусник с кремом, посыпанным сверху тертым мускатным орехом; небольшая вазочка с конфетами – шоколадными и еще другими, в обертках из золотой и серебряной бумаги; узкая стеклянная ваза, из которой торчало несколько длинных стеблей сельдерея. В центре стола, по бокам подноса, на котором возвышалась пирамида из апельсинов и яблок, словно часовые на страже, стояли два старинных пузатых хрустальных графинчика, один – с портвейном, другой – с темным хересом. На опущенной крышке рояля дожидался своей очереди пудинг на огромном желтом блюде, а за ним три батареи бутылок – с портером, элем и минеральной водой, подобранных по цвету мундира: первые два в черном с красными и коричневыми ярлыками, последняя и не очень многочисленная – в белом с зелеными косыми перевязями.

Габриел с уверенным видом занял свое место во главе стола, поглядел на лезвие ножа и решительно воткнул вилку в гуся. Теперь он чувствовал себя отлично; он умел мастерски разрезать жаркое и больше всего на свете любил сидеть вот так, во главе уставленного яствами стола.

– Мисс Ферлонг, – сказал он, – что вам дать? Крылышко или кусочек грудки?

– Грудку, пожалуйста, только самый маленький кусочек.

– Мисс Хиггинс, а вам?

– Что хотите, мне все равно, мистер Конрой.

Пока Габриел и мисс Дейли передавали тарелки с гусем, окороком и ростбифом, Лили обходила всех гостей с блюдом, на котором, завернутый в белую салфетку, лежал горячий рассыпчатый картофель. Это была идея Мэри Джейн, она же хотела было сделать к гусю яблочный соус, но тетя Кэт сказала, что она всю жизнь ела просто жареного гуся, без всяких яблочных соусов, и дай бог, чтоб и впредь было не хуже. Мэри Джейн угощала своих учениц и следила за тем, чтобы им достались лучшие куски, а тетя Кэт и тетя Джулия откупоривали возле рояля и передавали на стол бутылки с портером и элем – для мужчин и бутылки с минеральной водой – для дам. Было много суеты, смеха, шума – от голосов, отдававших противоречивые приказания, от звона ножей, и вилок, и стаканов о горлышко графинов и хлопанья пробок. Как только гостей обнесли первой порцией гуся, Габриел тотчас начал резать по второй, не положив еще ничего на свою тарелку. Это вызвало шумные протесты, и Габриел в виде уступки отхлебнул хороший глоток портера, так как разрезать гуся оказалось нелегкой работой. Мэри Джейн уже спокойно сидела и ужинала, но тетя Кэт и тетя Джулия все еще семенили вокруг стола, наталкивались друг на друга, наступали друг другу на ноги и отдавали друг другу приказания, которых ни та, ни другая не слушали. Мистер Браун умолял их сесть за стол, о том же просил и Габриел, но они отнекивались, так что наконец Фредди Мэлинз встал и, схватив тетю Кэт, под общий смех силком усадил ее на стул.

Когда всем было все подано, Габриел, улыбаясь, сказал:

– Ну-с, если кому угодно получить, как говорят в просторечье, добавок, пусть тот соблаговолит высказаться.

Хор голосов потребовал, чтобы он сам наконец приступил к ужину, и Лили поднесла ему три картофелины, которые она сберегла для него.

– Слушаюсь, – любезно сказал Габриел и отхлебнул еще портера. – Пожалуйста, леди и джентльмены, забудьте на несколько минут о моем существовании.

Он начал есть и не принимал участия в разговоре, заглушавшем стук тарелок, которые убирала Лили. Темой разговора была оперная труппа, гастролировавшая в Королевском театре. Мистер Бартелл д'Арси, тенор, смуглый молодой человек с изящными усиками, очень хвалил первое контральто, но мисс Ферлонг находила ее исполнение вульгарным. Фредди Мэлинз сказал, что в мюзик-холле во втором отделении выступает негритянский царек и у него замечательный тенор, лучший из всех, какие он когда-либо слышал.

– Вы его слышали? – спросил он через стол у мистера Бартелла д'Арси.

– Нет, – небрежно ответил мистер Бартелл д'Арси.

– Видите ли, – пояснил Фредди Мэлинз, – мне очень интересно знать ваше мнение. По-моему, у него замечательный голос.

– Тедди постоянно делает необыкновенные открытия, – с дружеской насмешкой сказал мистер Браун, обращаясь ко всему столу.

– А почему бы у него не быть хорошему голосу? – резко спросил Фредди Мэлинз. – Потому, что он чернокожий?

Никто не ответил, и Мэри Джейн снова перевела разговор на классическую оперу. Одна из ее учениц достала ей контрамарку на «Миньон»[17]. Прекрасное было исполнение, но она не могла не вспомнить о бедной Джорджине Бернс. Мистер Браун ударился в воспоминания – о старых итальянских труппах, когда-то приезжавших в Дублин, о Тьетьенс, об Ильме де Мурзка, о Кампанини, о великом Требелли, Джульини, Равелли, Арамбуро. Да, в те дни, сказал он, в Дублине можно было услышать настоящее пение. Он рассказал также о том, как в старом Королевском театре[18] галерка каждый вечер бывала битком набита, как однажды итальянский тенор пять раз бисировал арию «Пусть, как солдат, я умру»[19] и всякий раз брал верхнее «до»; как иной раз ребята с галерки выпрягали лошадей из экипажа какой-нибудь примадонны и сами везли ее по улице до отеля. Почему теперь не ставят знаменитых старых опер – «Динору», «Лукрецию Борджиа»?[20] Да потому, что нет таких голосов, чтобы могли в них петь. Вот почему.

– Ну, – сказал мистер Бартелл д'Арси, – думаю, что и сейчас есть певцы не хуже, чем тогда.

– Где они? – вызывающе спросил мистер Браун.

– В Лондоне, в Париже, в Милане, – с жаром ответил мистер Бартелл д'Арси. – Карузо, например, наверно, не хуже, а пожалуй и лучше тех, кого вы называли.

– Может быть, – сказал мистер Браун, – но сильно сомневаюсь.

– Ах, я бы все отдала, только бы послушать Карузо, – сказала Мэри Джейн.

– Для меня, – сказала тетя Кэт, обгладывавшая косточку, – существовал только один тенор, который очень мне нравился. Но вы, наверно, о нем и не слышали.

– Кто же это, мисс Моркан? – вежливо спросил мистер Бартелл д'Арси.

– Паркинсон, – сказала тетя Кэт. – Я его слышала, когда он был в самом расцвете, и скажу вам, такого чистого тенора не бывало еще ни у одного мужчины.

– Странно, – сказал мистер Бартелл д'Арси, – я никогда о нем не слышал.

– Нет, нет, мисс Моркан права, – сказал мистер Браун. – Я припоминаю, я слышал о старике Паркинсоне, но сам он – это уж не на моей памяти.

– Прекрасный, чистый, нежный и мягкий, настоящий английский тенор, – восторженно сказала тетя Кэт.

Габриел доел жаркое, и на стол поставили огромный пудинг. Опять застучали вилки и ложки. Жена Габриела раскладывала пудинг по тарелкам и передавала их дальше. На полпути их задерживала Мэри Джейн и подбавляла малинового или апельсинового желе или бланманже и мармеладу. Пудинг готовила тетя Джулия, и теперь на нее со всех сторон сыпались похвалы. Сама она находила, что он недостаточно румяный,