Соседи. История уничтожения еврейского местечка - Ян Гросс

После войны большинство переселенцев вернулось, и городок стал отстраиваться. Согласно всеобщей переписи, в 1931 году там проживало уже 2167 человек — и более чем на шестьдесят процентов еврейского происхождения. Население близлежащей гмины и остальные жители были польской национальности.

В 1933 году в городе было 144 зарегистрированных ремесленников, в том числе 36 портных и 24 сапожника. Ремеслом и обслуживанием занимались главным образом евреи, и наверняка многим из них не хватало денег на выкуп лицензии. «В нашем местечке, — вспоминает Ципора Ротшильд, — не было забастовок. Все товары производились ремесленниками, которым помогали члены семьи. Я вспоминаю довольно необычный трудовой конфликт. Сын Нахума Пентковского, Арие, решил бастовать против собственного отца. И когда Нахум стал бить его железной линейкой, Арие вопил от боли и кричал отцу: „Я социалист и не хочу работать по ночам!“»[27]

В небольших семейных мастерских тяжко трудились с утра до вечера (а иногда, как мы видели, и ночью), а многие ремесленники просто таскали рабочий инструмент на спине, кружа по соседним деревням, иногда целыми месяцами, предлагая услуги, например портновские. Можно предположить, что таких странствующих ремесленников было довольно много. Евреи этих мест давали друг другу прозвища. Например, радзиловских евреев называли, слегка посмеиваясь, Radzilower Kozes, или радзиловскими козлами; ломжинских — Lomier Baallonim, то есть те, кто очень любит себя ублажать; про евреев из Кольно говорили Kolner Pekelach-Peke-wach, намекая, что они, отягощенные заботами, беспрерывно жалуются; а про евреев из Едвабне — Jedwabner Krichets, что-то вроде бродяги из Едвабне[28].

Раввин Джейкоб Бейкер, до выезда из Едвабне в 1938 году носивший фамилию Пекаж, который еще мальчиком начал учиться в знаменитой ломжинской иешиве, с улыбкой вспоминает сегодня контакты с соседями-поляками в межвоенный период. Он жил с матерью, бабушкой и двумя братьями поблизости от дома Селявы, где — наверное, как и другим, жившим по соседству, — Пекажам случалось брать воду из колодца, потому что она была очень хороша[29]. Аптекарь из Едвабне, беседуя спустя пятьдесят лет после войны с Агнешкой Арнольд, помнит атмосферу соседских отношений: «Тут не было какого-то большого различия в мнениях или в чем другом, ведь они здесь, в таком маленьком городишке, сжились с поляками. Зависели от них. Все называли друг друга по имени — Ицек, Янек… это была такая весьма идиллическая жизнь»[30].

Итак, соседских контактов было много. И хотя в отношениях соблюдали дистанцию и осторожность — поскольку евреи всегда осознавали возможную угрозу со стороны окружения, к тому же националистическая эндеция[31] была самой сильной группировкой в городе и окрестностях, — но открытых вооруженных конфликтов не было, а возникавшие время от времени ситуации, грозившие перерасти во что-то серьезное, удавалось разрядить.

Кроме регулярно повторявшихся опасных моментов — к которым относилась Пасха, когда ксендзы изображали в своих проповедях образ еврея-богоубийцы, или в прошлом, допустим, сеймы, когда множество шляхтичей в сопровождении слуг собирались где-либо, — всегда могло произойти что-то плохое в результате простого стечения обстоятельств. В Едвабне, например, в 1934 году убили еврейку, а несколько дней спустя, во время ярмарки в городке поблизости, был застрелен крестьянин. И вдруг, ни с того ни с сего, начались толки, что едвабненские евреи таким образом отомстили полякам. Надвигавшийся — судя по слухам — погром предупредил только визит раввина Авигдора Бялостоцкого к городскому ксендзу в сопровождении Ионы Ротшильда (он упоминает об этом в памятной книге), который был поставщиком железных деталей, необходимых для восстановления костела.

Этот эпизод прекрасно укладывается в тот факт, что о надвигавшихся погромах те, кому грозила опасность, почти всегда знали заранее (как и о надвигавшихся «акциях» истребления во время оккупации) и принимали как нечто совершенно естественное, что в такой ситуации светским или духовным властям полагается дань за опеку и предотвращение грядущей беды. За этим скрывался, можно сказать, санкционированный обычаем налог, который евреи платили за обеспечение безопасности. В конце концов, государство именно для этой цели облагает налогом граждан, а так как евреям угрожали особые дополнительные опасности — значит, они платили больше. Еврейские общины издавна имели для этой цели специальные фонды, зарегистрированные в бухгалтерских книгах[32].

Едвабне до начала войны был спокойным городком, и евреям жилось там не хуже, чем в любом другом месте в Польше, а может быть, и лучше, чем во многих других местах. Евреев не раздирали давние споры или разделы. Было, правда, в Едвабне небольшое число хасидов, но наибольшим авторитетом для всех членов общины был глубоко религиозный и одухотворенный городской раввин Авигдор Бялостоцкий.

Надо, однако, добавить, что политическая ориентация духовенства в Ломжинском повяте была определенно эндецкой. Как пишет Тадеуш Фрончек в докторской работе «Вооруженные формирования национального лагеря на Белостокщине в 1939–1956 годах», ломжинский епископ Станислав Лукомский в своих пасторских письмах, датированных апрелем 1928 года, запрещал голосовать за «социалистов, освободителей, коммунистов или сторонников так называемых крестьянских партий». А после выборов в приходах, где было отдано много голосов за эти партии, запретил проведение пасхальных процессий[33]. Однако раввин в Едвабне и городской ксендз почти до самой войны, пока не появился новый ксендз, Мариан Шумовски, отличавшийся эндецкими симпатиями, были в добрых отношениях. Вдобавок, по счастливому стечению обстоятельств, комендант полицейского поста в городе оказался службистом, следившим за порядком, и человеком, лишенным национальных предубеждений. Пока не началась война.

СОВЕТСКАЯ ОККУПАЦИЯ, 1939-1941

Осенью 1939 года Едвабне оказался на территориях, занятых Красной Армией. Поскольку почти половину населения составляли евреи, наверняка в период советской оккупации многие из них исполняли различные функции и занимали разные должности. Однако обширная — 115-страничная — работа по истории Ломжинского повята на основе 125 опросных листов, заполненных свидетелями событий, о которых идет речь, — выполненная Историческим бюро армии Андерса, содержит только три упоминания общего характера о евреях из Едвабне, предполагающие их излишнее усердие на благо нового строя[34]. Конечно, работа касается всего повята, то есть повествует о судьбах 170 тысяч людей. И только 16 анкет (из 125) заполнено жителями гмины Едвабне. Следовательно, наши знания о том, что делалось именно в городке Едвабне, поверхностны. Но нет причин судить, что отношения между евреями и остальными местными жителями были в то время хуже именно там, а не в каком-либо другом месте[35]. В самом подробном исследовании о Едвабне, которое когда-либо попадало ко мне в руки, бывший директор архива в Белостоке, Хенрик Майенки, называет фамилии пяти самых главных чиновников советской администрации в городе в то время: председателем районного исполнительного совета в Едвабне был Даниил Киреевич Сукачов, первым секретарем районного комитета партии — Марк Тимофеевич Рыдаченко, членами секретариата — Петр Иванович Быстров и Димитрий Борисович Устиловский, а секретарем комсомола Александр Никифорович Малышев[36]. Едвабне находился в приграничной полосе, следовательно — как можно предположить, — администрация была в руках доверенных людей, то есть скорее прибывших с Востока, чем местных.

Я обнаружил только одно сообщение, в котором конкретно рассказывается о том, как приветствовали Советы в городке в сентябре 1939 года — как известно, это был момент, когда многим полякам запомнилась нелояльность евреев, — но и на это сообщение не следует сильно полагаться, поскольку оно записано через пятьдесят лет после событий, о которых идет речь. Снимая свой фильм, Агнешка Арнольд в числе многих проинтервьюировала дочь хозяина, в овине которого были сожжены едвабненские евреи. И вот что она сказала в интервью на интересующую нас тему: «Я видела, как пришли Советы, они шли по улице Пшистшельской и пришли, там такая пекарня была, и еврей с еврейкой расставили стол, он был накрыт красным, таким красным полотном, и польская семья. Две польских семьи, ведь они были коммунисты до войны… И эти три семьи встречали советские войска хлебом и солью. Это я видела. Большой транспарант был прицеплен от одного дома до другого, „Приветствуем вас“, большими буквами, такими белыми, печатными. И так они их приветствовали вместе со своими женами. А потом войско на том рынке, где сейчас парк, остановилось. Мне тогда было 16 лет, еще как бы ребенок. Старшие не выходили на это смотреть, только издалека, боялись, а дети везде должны быть. Ну я уже не была таким совсем ребенком, но мы побежали туда»[37]. То есть довольно типичная сценка встречи советских войск — в основном любопытная молодежь, среди которой, конечно, были евреи, но не только они.