Пленник золотой любви - Ольга Вешнева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я долго старался не думать о том, как выглядело бы мое жилище, если бы в нем обитала деловитая хозяйка. Напрасно считал, что научился обходиться без женщины. Не следовало и дальше утешаться самообманом, что моя жизнь неплоха и полноценна, стирая в ушате одежду и отдраивая зловонной тряпкой скрипучие половицы. Я жаждал человеческой свободы, только не имел представления, как ее обрести.
Помимо свободы я жаждал крови, от переживаний разыгрался аппетит. Открыв холодильник, мельком взглянул на пятилитровые пластмассовые бутыли, которые ласково называл бадейками. На них виднелись таблички: “Корова голштинская” и “Бык мясной Лимузин”.
Выбрал небольшую банку с надписью: “Индюк с мини-фермы Улмино”. Птичью кровь я наивно считал диетическим блюдом, хоть и понимал, что жирный индюк из приусадебного хозяйства никогда в своей короткой жизни не сидел на диете.
Вампиру нежелательно есть днем, так же как человеку лучше не есть по ночам. Пищеварительная система спит, повинуясь биологическим часам. Обычно я питался раз в сутки, ночью, и за ужин у меня пустела пластиковая “бадейка” вместимостью от пяти до шести литров.
Прислушиваясь к шуму самовара, я поставил банку рядом с ним, достал из буфета фарфоровую чашку и медную ложку, поудобнее расположился за столом и поднял глаза к окну, привыкая к тусклому дневному свету.
Самовар вскипел. Его протяжный гудок вызвал мысленный призрак моей кухарки Ульяны Никитичны, улыбчивой старушки в темно-сером платье и кружевном чепце. Расторопная стряпуха постелила на стол вязаные салфетки, а на них поставила английские тарелки с творожниками, фруктовыми пончиками, медовым печеньем и лимонным щербетом.
– Вчерась утрецо было сине, барин, – кухарка выглянула в окно, – а после заволоклося тучею. Нонче, глядите, проясняется маленечко небо. Ежели бывать дожжу, так уж грибному. Опосля грибного дожжечка, дорогой Тихон Игнатьевич, пойдут сальные опятки и лисички. Ох, и насолю я вам грибов целые бочонки! До лета не поедите.
Ульяна Никитична приподняла крышку самовара, дунула на водяные пузыри и исчезла за моей спиной.
Я налил в чашку горячей воды, опустил в нее чайный пакетик и пару кубиков сахара. Пока чай заваривался, я выпил индюшачью кровь и улыбнулся призрачной кухарке. Благодаря мысленному поглощению сладостей, мне удалось утолить голод малым количеством еды.
На ходу потягивая остывший чай, я подошел к дивану, оставил тапочки за пределами красного с белым узором ковра и сел. Не было желания включать телевизор. Допив чай, я создал благоприятную для сна атмосферу: вымыл посуду, убрал книги в буфет, прислонил фанерный лист к окну, запер дверь на все замки и погасил свет. На диване расположился в продавленном углублении – теплой норке и укрылся зеленым клетчатым пледом.
Я долго лежал на боку, руки были сложены над сердцем, а ноги слегка подогнуты. Сон упрямо не шел. Жужжание холодильника и тиканье запертых в буфете часов ничуть не убаюкивали.
Скоро был вынужден покинуть нагретое гнездо, чтобы разогнать хулиганов, обстреливающих избу камнями. Вместо шальной ребятни я увидел черную грозовую тучу, из нее летели градины величиной с перепелиное яйцо. Собрав несколько градин, я растопил их в ладонях. Град быстро прошел, но густые тучи не рассосались. Двигались они со скоростью засыпающего на ходу слизня.
Наступило благоприятное время для внеплановой охоты моих собратьев, и пусть я не собирался охотиться, но все же решил прогуляться по городу. Понадеялся увидеть людей, которые не успели спрятаться за осиновыми заборами.
Глава 4. Семейный ресторан
Дальние городские улицы были тихи и пусты. Кошка на невысокий забор не прыгнет, мышка в подворотню не проскочит. Наличие жизни в двухэтажных домах, окруженных маленькими земельными участками, выдавали блики телевизионных экранов и призрачные тени хозяев за окнами.
– Что за непуганый идиот расхаживает по городу в беспросветную мглу? – озадачивались люди, разглядывая меня сквозь оконные стекла.
Заметив белизну моей кожи, мягко говоря, странную для жителя южного города, они в ужасе прижимали ладони к губам и улитками втягивались в скорлупу комнат.
Я спокойно провожал их тусклым взглядом и продолжал путь. Надоело прятаться в кустах. У некоторых домов останавливался и подмечал произошедшие с ними изменения.
Мое внимание привлек маленький бирюзовый дом. Еще недавно он мог считаться музеем имени замечательного человека. Редкий обыватель мог пройти мимо него, не задержавшись на минутку.
Описание пейзажа я начну с калитки железного забора, перед которой останавливался любопытный прохожий. К ее ажурным прутьям была привинчена алюминиевая табличка с надписью: “Здесь живет знаменитый гонщик Николай Васильевич Колончук”. На чем именно гоняла знаменитость, прохожему объясняла модель мотоцикла, выполненная из меди – к счастью, не в натуральную величину. Она висела на гвозде под дверным козырьком, и просто удивительно, что за долгие годы не рухнула кому-нибудь на голову.
Едва прохожий переводил взгляд на дверь, его боковое зрение цепляло яркие блики за стеклом. Он, конечно, сразу осматривал два широких окна, и его рот открывался сам собой. На подоконниках теснились золотые и серебряные кубки. Вместо штор на карнизах висели пыльные вымпелы с красиво вышитыми мотоциклистами и надписями: “Москва 1987” или “Красноярск 1989”, сверкающие медали и наградные розочки.
Прохожий мог бы часами любоваться экспозицией, но его отвлекало воркование голубей как будто над самой макушкой. Дабы не застигло врасплох появление белых пятен на голове и одежде, он переводил взгляд в сторону от окон. Высокая голубятня чуть отстояла от дома. На прочных решетках расправляли крылья медные орлы, и населявшие ее почтовые голуби с орлиной величавостью переминались на насестах или вспархивали из летка.
Два года назад с домом-музеем произошла ужасная перемена. Его покрыли металлической черепицей вместо шифера, обшили сайдингом, поменяли окна и входную дверь, обнесли участок осиновым забором. Модель мотоцикла, табличка, орлы и награды исчезли с глаз прохожих. Впервые увидев изменившийся дом, я подумал, что гонщик отошел в мир духов. Так и считал, пока его голос однажды не просочился сквозь
