Василий Голицын. Игра судьбы - Руфин Гордин

Зимою 1682 года, по смерти царя Федора Алексеевича, случился в Кремле великий пожар. Огонь пожрал все деревянные хоромы, принялся лизать и Успенский собор. Однако всем миром отстояли святыню, сгорела лишь кровля да оконницы в главах.

Груда черных головешек дымила на месте терема царевен. Ах ты беда-то какая! Мало что успели вынести — жемчуга да каменья, золотые понизовья, ценинную посуду да платья аксамитные.

Почали царевны Софья, Катерина; Федотья, Марфа, Евдокия и Марья жить на Потешном дворе. Статочное ли дело — все не свое. То благо, что царевна Софья из затвора вырвалась и в силе была. В таковой силе, что повелела выстроить для сестер и теток каменный терем о трех житьях, то бишь этажах. Нижний отводился для сиденья с бояры, дабы слушать всяких дел. Прежде такое не водилось в женском терему, да все царевна Софья устроила по-новому. Царевнам было заборонено показываться на люди. Оно и понятно: девам царского роду неможно было являть свой лик простонародью. И замуж они могли выходить только за иноземных принцев и ни в коем разе за своих соотечественников. А так как иноземные принцы были в редкость и на Русь ездить избегали, то и царевнам приходилось в девках век вековать.

Самой смелой да смышленой из них оказалась Софья. Кабы не она, вовсе бы увяли царевны. Софья им пример показала: вышла из затвора смело. И пуще того: завела себе галанта, то есть любовника. Да еще какого: князя Василья Голицына — красив да умен, все угодья в нем.

Всем то ведомо, да помалкивают, потому как в изумленье пришли от таковой дерзости. А на Софью-то глядя, и другие царевны стали себе галантов присматривать. Из услужающих — те попроще да посговорчивей. Словом, пустились во все тяжкие, чего прежде не могли и помыслить.

Софья, разумеется, самой смышленой и предприимчивой из царевен была, однако ее ума для дел государственных не хватало. Кабы не князь Василий, не высветилась бы столь ярко. Князь был ума недюжинного и во всех делах сведом. Повезло Софье, уж как повезло!

Особенным докою был князь по дипломатической части. Уж как не тщились обыграть его иноземные послы, министры их, князь все разгадывал и делал упреждающий ход. Царевна-правительница только бумаги подписывала, которые подсовывал ей князь Василий. А царям Ивану и Петру ничего до поры не оставалось, как согласно кивать головами.

Все международные дела вершил князь Василий без промашки, с пользой для царства. Уж как старались цесарские послы заключить с Москвой договор противу врагов Христова имени турок. Великую надежду возлагали они на московское войско, о котором наслышаны были, что оно сильно укрепилось и построено на европейский манер. Великий герой победитель турок под Веной и Парканами польский король Ян Собеский оплошал под Каменец-Подольским, а посланный им в Молдавию гетман Яблоновский вынужден был к ретираде. Турки осмелели.

Цесарские послы толковали о союзе. Блюм Берг и Жировски объявили желание своего императора, чтобы московское войско двинулось на Крым, который есть правая рука турецкого султана. Крымчаки то и дело разоряют цесарские владения да и украинским от них достается, Русь опять же терпит.

Голицын не согласился: «У великих государей с королем польским осталось токмо девять перемирных лет, и ежели великие государи, вступившись за цесаря и польского короля рати свои в войне с султаном утрудят, то какая будет прибыль великим государям. Посему не заключив вечного мира с Польшею, великим государям в сей союз отнюдь вступать нельзя».

Польша была вечной занозой, грозовой тучей. Она висела над Русью грозно и неотвратимо. Князь Василий добивался союза. Он мыслил о большем — о вечном мире. Король Ян Собеский уклонялся.

Но когда военное счастье изменило ему, он задумался и отправил в Москву посольство из знатнейшей шляхты — канцлера Литовского князя Огиньского и воеводу Познанского Гримультовского.

Послы перекорялись с князем Василием, тянули время, не подвигались ни на шаг. Делали вид, что собираются уезжать — переговоры-де прерваны, русские-де не сговорчивы, мира не хотят. Бояре, участвовавшие в переговорах, ярились.

— Пошлем их… Ну их к бесу! Не хотят!

Князь Василий охолаживал:

— Нам мир нужней. Вечный, нерушимый. Надобно терпенье. Поддадутся! Эвон гонцов шлют к королю, стало быть, ждут согласия.

Князь Василий — ума палата. Прав был он, прав. После семинедельной осады послы сдались — король повелел.

Желанный вечный мир был подписан. Поляки пошли на уступки: Киев, мать городов русских, остался за Россией. Правда, небескорыстно — за 146 000 рублей. Хотели было двести тысяч — деньги громадные, непомерные, и так взять было неоткуда, да ведь Киев! Мир с султаном решено было не возобновлять, крымчаков приструнить, казакам-черкасам чинить промысел в татарских владениях.

Великие государи Иван и Петр, равно и государыня царевна, согласились, и свое согласие скрепили подписями. Надобно было, чтобы и король польский учинил свою подпись. Российские послы боярин Борис Петрович Шереметев и окольничий Иван Иванович Чаадаев отправились во Львов, куда должен был пришествовать с ратью король Ян Собеский. Ждали-пождали месяц, другой. Наконец явился не залупился побитый в Молдавии, печальный, угрюмый. Рать его, окруженная в Яссах татарскими полчищами, сильно поредела. С одного боку турки его побили.

Долго приступали к нему российские послы. Подписал-таки. Со слезами на глазах. Как же: отдал Киев и поднепровские земли.

Князь Василий торжествовал. Главное — выдержка, терпение, расчет, трезвость, то есть то, что надобно дипломату. Всеми этими качествами он был наделен сполна. И враги его признавали: кабы не он, мир не был бы заключен.

Вконец осмелела царевна Софья. Она ли не правительница государства! Послала чашника на Колымажный двор, велела пригнать карету царскую золоченую о шести животных и чтоб со свитою пешей и конной, со скороходами не менее полусотни людей. Пущай зрит народ, в каковой она силе и почете. Николи такого не бывало, чтоб царевны столь шумно ездили, а она вот отличена за свой ум, может, и за пригожесть. Румянилась, сурьмилась, гляделась куклой, от многоедения раздалась во все стороны. Но ведь князь Василий ее. Ее! И вот она едет к нему с великою свитой, с карлами и скороходами. Едет по делам государственным, государевым. А уж что там, в княжьих палатах, они делать будут, то великая тайна. Никому она неведома, кроме двух-трех самых доверенных людей, у которых рот на замке; не только уста, но и мысли запечатаны. Есть такие верные люди, есть. Потому как нельзя без них обойтись. Кто-то должен письма да записки разносить, яства да пития подносить, обмывать да убирать. Без конфидентов никак неможно.

Большую власть и волю царевна себе забрала. Царь Петрушка вроде противится. Но братец Иванушка, как старший на троне, ей во всем покорен, хоть и слабо, но за нее стоит. Петрушка его вроде бы жалеет — слабенького, болезного, богомольного, и согласье меж них блюдет.

Софья знает: все до поры. Заискивала пред Петрушкой, принужденно, но ласковые слова ему говорила, переступала чрез свою гордость. А гордость в ней сильно возросла с той поры, как она из терема вырвалась и стрелецкое воинство кормило ей вручило. И сладу с гордостью этой нет. Неужто ей, правительнице, покориться Петрушке во всем? Она чать на пятнадцать лет его старее. Она — Милославская, первая, законная. А он — Нарышкин, поздний, из худого рода.

Мачеха-то ненавистная, царица Наталья, Петрушкина матушка, ей, Софье, почитай ровня. Она всего на четыре года старей, но глядит моложе. Станом пряма, ликом свежа — ну как ее любить, как терпеть?! А приходится.

Князь Василий — вот ее опора и утеха, вот ее главный человек, любовь негасимая. Едет она к нему и знает: покорится ему во всем, во всех его желаньях. Да и как покорится! Сама, все сама, отдаст ему каждую клеточку, пусть рвет, мучит и кусает. Слеша Богу, не остывает ее князинька, горяч, как печь. Да и она не уступает, стелется под ним ровно шелковая, гнется, шастает встреч, всяко угождает пылкости его. И все — руки, губы, язык, каждую складочку тела своего — все ему.

Он во всем необыкновенен, ее князинька. В палатах у него все не как у людей. У людей — тяжелые темные поставцы, сундуки да лари, киоты в полстены с огоньками лампад, потолки стелются низко, печи с лежанками щерятся широченным зевом… А в княжьих хоромах потолки высоки, да расписаны звездами да планетами, высокие печи изразцовые голландские, окна высокие, а простенки меж них в больших зеркалах — идешь, и всю-то тебя видать, какая ты есть. А еще парсуна — государи российские и иноземные изображены, картины диковинные, ландкарты в золоченых рамах. А часов-то, часов! Как начнут трезвонить на разные голоса — заслушаешься. В каждой хоромине — часы, а еще градусники. Шкафы с посудою за стеклом, посуда вся ценинная, расписная, сказывают, китайской работы. И другие шкафы — с книгами. Князь Василий великий книгочий, знаток языков, и книги у него на всяких языках…