Кролик успокоился - Джон Апдайк

— Ну как школа? — спрашивает он.

— Школа — гадость! — сообщает ему Джуди. — Там все такие противные и задаются. Девчонки в особенности — воображалы!

— А ты сама никогда не задаешься?

Немного поразмыслив, она отвечает:

— Там есть несколько мальчишек, они все время ко мне пристают, так я их посылаю в жопу.

Он даже языком прищелкнул.

— Ничего себе выраженьица у вас в четвертом классе! Не слишком ли?

— Ничего не слишком, — спокойно поясняет она. — Даже учительница иногда говорит «к чертям», когда мы ее доводим.

— А как вы ее доводите?

Джуди улыбается, глядя на него снизу вверх, — улыбка у нее, как у матери: быстрая, во весь рот, но без этих печально опущенных уголков губ.

— Ну, например, начинаем все вместе гудеть, а рты у всех закрыты, на кого хочешь, на того и думай. А на позапрошлой неделе она заставила нас хором петь рождественские гимны, и один мальчишка, он из тех, которые ко мне пристают, заявил, что она не имеет права, у его родителей другая вера, а отец у него адвокат и он всех засудит.

— Вот поганец! Надавать бы ему по заднице! — говорит Кролик.

— Дедушка, не надо ругаться!

— Это не ругательство, я только назвал место, по которому его надо отшлепать. «Жопа» гораздо грубее, если хочешь знать. Постой-ка! Вот тут я покупал арахисовую плитку, которую ты так ловко унюхала. Хочешь, тебе тоже что-нибудь купим?

— Сначала лучше спроси маму.

Гарри разворачивается и ждет, когда обе мамаши, которые бредут, касаясь друг друга бедрами, голова к голове, и доверительно о чем-то беседуют, наконец поравняются с ними.

— Пру, — окликает он ее, — может, один батончик не испортит Джуди зубы?

Она поднимает голову и смотрит на него рассеянно, но улыбнуться не забывает.

— Ну, будем надеяться, она не умрет на месте, хотя мы с Нельсоном стараемся не приучать ее ко всякой ерунде.

— Если будешь что-то покупать, Гарри, — вставляет Дженис, — бери сразу в двойном количестве — и для Роя тоже.

— Да ведь Рой спит, к тому же он в два раза меньше ее.

— Тем не менее он сразу заметит, что ты ее выделяешь. Он только-только стал выбираться из ее тени.

Какой такой тени? Неужто малышка Джуди кого-то заслоняет? Может, и он сам заслонял свою сестренку Мим? Что ж, она успела отбежать на порядочное расстояние от округа Дайамонд, если этим что-то определяется. Сумела проявить прыть, пожила в Лас-Вегасе на полную катушку, так там и осталась.

— Только не пропадай навеки, — предупреждает его Дженис. — Или отдай мне ключи, чтобы мы могли сесть в машину. У них еще две сумки — заставили сдать в багаж в Ньюарке. Нельсон, наверно, пошел их получать.

— Уж не знаю, куда он помчался как нахлестанный. Что с ним? На кого он злится?

— Скорей всего на меня, — говорит Пру. — Но я уже давно перестала гадать отчего и почему.

Гарри роется сначала в одном кармане своих клетчатых брюк для гольфа, но извлекает оттуда только несколько подставочек и пластмассовый маркер с двумя синими буквами «ВВ» (Вальгалла-Вилидж), а затем лезет в другой, где наконец натыкается на рельефно-бороздчатую связку ключей. Со словами: «Внимание! Воздух!» — он бросает ключи Дженис. Она по-женски испуганно всплескивает руками, и вся связка, удачно миновав их, ударяется ей куда-то пониже груди. Даже это смехотворное усилие — нашарить и кинуть ключи — кажется ему непомерным: как будто чтобы поднять руку, ему пришлось тащить ее из вязкой трясины. Да, не получилось. Не дали ему просто так без лишних разговоров купить внучке гостинец, все удовольствие испортили. Вместо плитки «Плантер» с арахисом, на которую он нацелился, она выбирает «Небесный батончик» — пять разных, приторно-сладких наполнений в пяти горбатых квадратиках чистого шоколада, — и впрямь погибель для зубов, ворчливо думает Гарри. Он сует руку в задний карман заношенных брюк, клетки вылиняли на солнце, а края карманов потемнели от пота рук, вытаскивает бумажник и какое-то время неуверенно топчется возле полки со сладостями и никак не может решить, то ли покупать ему для себя еще одну ореховую плитку (хорошо бы на этот раз попалась целая, не расколотая), то ли нет, и наконец останавливается на последнем, потому что он и так ест слишком много, слишком много вредной ерунды, как выражаются Пру и его здешний врач, старичок доктор Моррис, а потом, в самый последний момент, когда продавщица-негритянка за прилавком в восьмиугольном павильоне уже отсчитывает ему сдачу с доллара за «Небесный батончик», вдруг передумывает и решает-таки купить хрустящий арахисовый соблазн. Главная прелесть ведь не в том, чтобы проглотить и переварить, а в ни с чем не сравнимом ощущении, когда берешь в рот первый бугристый по краям уголок, откусываешь первый квадратик и блаженно ждешь, пока связующая сладость медленно растворяется. К его удивлению и даже возмущению, теперь ему не только не положена сдача, но он же сам еще должен этой черной женщине — кстати, с довольно редким для американских негров цветом кожи, каким-то уж очень строгим, матовым, тусклым, как грифельная доска, наверно, гаитянка или доминиканка, во Флориде полно «лодочного народа» — пятицентовик сверху (налог штата). Ну и цены в аэропортах! Вообще там, где нет конкуренции, тебя вмиг прижмут к ногтю. Убери конкуренцию и получишь социализм: каждый норовит прожить на дармовщинку — та еще экономика, вроде как на Кубе или на Гаити. Он на минутку задержался кинуть взгляд на стеллаж с журналами. Верхний ряд — порнуха, каждый журнал запечатан в прозрачную пленку вместе с кусочками цветной бумаги, скрывающими кое-какие детали на обнаженных телах соблазнительных девиц с разинутыми ртами — словно бы в непроходящем изумлении перед собственными прелестями: «Хастлер», «Гэллери», «Клуб», «Пентхаус», «Уи», «Лайв», «Фокс». Он представляет, как, набравшись смелости, покупает один из этих журналов, хотя гаитянка за прилавком буравит его осуждающим взглядом — все выходцы с Карибов убежденные евангелисты-фундаменталисты, так и видишь их крытые жестью церкви, где они истошно вопят, чтобы конец света наступил поскорее, желательно прямо сейчас, — тайком проносит его в дом и, улучив момент, когда Дженис уснет, или уйдет на кухню готовить, или отправится заниматься в какую-то свою очередную секцию, досыта наглядится на роскошные развороты — розовые промежности, огромные торчащие груди и попки с раздвинутыми ягодицами, заснятые под таким углом, чтоб заодно видны были и выбритые передки с их печальной анатомической беззащитностью, точно какие-то моллюски без раковин; но он с грустью предвидит, что все это не способно по-настоящему его возбудить, над всеми остальными эмоциями возобладают скука и досада на себя за глупое расточительство. Четыре доллара двадцать пять центов стоит нынче это удовольствие, и чем же нас соблазняют? «Секс-сирены в сауне», «Кара Лотт не подведет», «Оральный секс: советы гурманам». Как же мы гнусны, если вдуматься, — мясные отбросы.

— Ну же, дедушка, пойдем! Чего ты застрял?

И они на рысях устремляются вдогонку за остальными членами семейства — тех уже и след простыл. Гладкая головка Джуди с лентой в волосах, выныривая то с одной стороны от него, то вдруг с другой, заставляет его нервничать, как те ключи от машины, которые ему не сразу удалось нашарить в кармане: вот и Дженис говорит, что он впадает в маразм, а сама даже поймать ничего не может, росомаха неуклюжая. Конечно, если их внучку похитят прямо у него из-под носа, не только она будет считать его маразматиком.

— Так, спокойно, — наставляет он Джуди у верхней ступеньки эскалатора, — выбери ступеньку, шагни на нее и стой. Старайся не ступить на щель. — И потом внизу: — Так, теперь сойдем, не надо спешить, без паники, у тебя все получится.

— У нас полно эскалаторов, в каждом торговом центре, я все время на них езжу, — говорит она, обиженно поджав ротик с размазанными крошками шоколада в углах.

— Куда, к дьяволу, они запропастились? — спрашивает он ее, потому что среди всей этой загорелой шумной толпы, заполняющей нижний этаж аэропорта юго-западной Флориды, где потолки повыше и сходство с туннелем или склепом не столь очевидно, хотя приглушенные стальные раскаты судьбы, от которых в животе что-то переворачивается, настигают его и здесь, он не видит ни одного знакомого лица, все чужие, будто он сошел в преисподнюю.

— Мы потерялись, да, дедушка?

— Нет, не может быть, — успокаивает он ее.

Перед лицом этого небольшого затруднения он вдруг с новой силой осознал ее драгоценную красоту, ювелирную линию ее глаз и ресниц, нежнейший пушок на щеках возле уха и блеск каждой ниточки ее бесподобных волос, гладко зачесанных назад и собранных на затылке в толстенькую косичку, которая украшена неправдоподобно нарядным белым бантом. Только теперь он замечает у нее в волосах еще и две симметричные белые заколки в виде бабочек. Джуди пытливо заглядывает ему в лицо и еле сдерживает слезы, видя его рассеянно-отсутствующее выражение.