Легенды разных перекрестков (сборник) - Михаил Веллер

– Отпетая блядь, хлопающая крыльями… какой образный язык у моряков! – сказал ученый, у которого разбились очки, и теперь он воспринимал происходящее только на слух, стараясь ничего не упустить.

– И долго он так хлопал? – не выдержал профессор, живо представляя себе эту картину, способную свести с ума общество защиты животных.

– Зависит от желания.

– Гуся?

– Кока! Тут нужно умение. Гусь уже трепещет, и последний момент наступает, когда свертываешь ему шею окончательно! – Под этот танец умирающего гуся механик выразил лицом взрыв восторга.

Два юных аспиранта зааплодировали.

– Что ж с ним потом делали?..

– С коком?

– С гусем!

– Жаркое для офицеров.

Ученые хохотали, икая и кашляя.

– Послушайте, – печально спросил профессор, – почему вы такой циничный?..

– Потому что я вчера женился, – сказал механик.

Ученые легли на палубу и задрыгали ногами.

– На ком? – изумился его научный оппонент, не в силах перестать играть роль кретина помимо своей воли.

– На гусе, – сплюнул новобрачный с презрением к сухопутной тупости.

– Ох-ха-ха-ха!!! Гы-гы-кхх!.. Ха-ха-ххх!..

– Вы жене шею свернули? Или она крыльями слишком долго хлопала? – удачно съязвил профессор. – Печаль понятна. Кстати, из чего ужин приготовлен? Капитан в курсе?

Но механик, одержав явную победу в дискуссии, к ее продолжению утерял всякий интерес. Он махнул рукой, замолк, задумался, вздохнул. И без всяких смешков изложил взгляд моряков на то, какую надо выбирать себе жену. Фригидную. Потому что когда приходишь из рейса, и с такой хорошо, и ей терпеть лишь периодически. Зато в море на душе спокойнее, и жена может хранить верность без насилия над собой. Так-то… А если жена темпераментна, и вдобавок красива, то дома, конечно, замечательно, но это когда ты дома, а когда ты не дома, то дома замечательно уже не тебе, а тебе ничего замечательного, кроме злого воображения и одинокого сами понимаете чего. Никаких условий для нормальной работы! Жизнь…

– А она красивая. И вообще… И прямо после свадьбы – на два месяца в рейс. Чему ж тут радоваться.

И тут ученые вникают, благородно вопят о счастье и верности, хлопают его по плечам, поздравляют, наливают, составляют коллективную радиограмму с пожеланиями счастья и вообще окружают заботой.

– Ты ее любишь?

– Именно…

– А она тебя?

– Видимо да…

– Как зовут-то?

– Стелла. Имя красивое. Звезда значит… – И ищет грустным взглядом звезду, которой полагается уже появиться в небе.

– Так как же ты можешь, что за глупости, гадостные подозрения, брось, ты что, все отлично, – и т. д., и т. п.:

– Это у тебя просто депрессия, бывает, пройдет.

– Поживешь подольше – тогда поймешь, что это тоже счастье: способность страдать в разлуке с любимой женой.

– Вот когда страдаешь без разлуки, и с нелюбимой – это хуже, мужик!..

А красное солнце вдавливается в горизонт, море блещет, чайки кружат, туманный берег тает вдали, и разговор о любви принимает все более прекрасный и возвышенный характер пропорционально понижению уровня спирта в канистре. Тем более что вдохновение самих ученых чудесно подогревается перспективой двухмесячного отдыха от семей.

Они, значит, вдохновенно рассуждают о любви и произносят за нее тосты, а механик говорит:

– В «Кавказском» в половине девятого оркестр начинает играть.

– Это ты к чему?

– Да я ее в «Кавказском» снял.

– Ну и что?

– А то, что она сейчас тоже, наверно, об этом думает…

– Пусть думает, чего плохого?

– А плохого то, что у нее мысли с делом не расходятся. Чего нельзя сказать о ногах, – не совсем внятно добавил он.

– Это в каком смысле?

– В таком, что расходятся.

– Что?

– Ноги.

– С чем?..

– Одна с другой. С чем. С тем.

– Все время, что ли?

– Нет. Как только появляются мысли.

– Да почему ты так думаешь?

– А как мне думать. Что ей еще делать-то.

– Да перестань, не знаешь ты женщин. Она сейчас о тебе думает, вспоминает…

– Знаю я женщин. Думает, вспоминает, а самой от этого еще больше хочется. Повспоминает-повспоминает – и поскачет.

Возникает пря. Стихийно организуется гуманитарное общество «Ученые за любовь и верность». Несут гитару. Профессор читает пятьдесят второй сонет Шекспира.

И тут в полной панике влетает тот ученый, у которого недавно очки разбились. Он пошел надеть запасные очки, и заодно принялся сквозь них смотреть на все подряд. И то, что он увидел, – вернее, то, чего он не увидел, – вышибло из него все мысли о любви и прочей хренотени.

– Забыли, – трагическим шепотом кричит он и умирает.

– Что забыли?

Забыли. Все бросаются пересчитывать свои драгоценные ящики, контейнеры и приборы. И выясняется, что один ящик с незаменимыми приборами они как-то, видимо, оставили на берегу. На пирсе, вероятно. В суете. Там рядом еще штабель чужих ящиков стоял, и пока все скакали и кантовали свой груз, что в какую очередь на борт волочь, один ящик, наверно, отставили в сторону, да так и забыли. И теперь без этих ценных и уникальных приборов никак в экспедиции работать невозможно. О-ё-ё…

Орут друг на друга, машут руками, хватаются за головы. И валят толпой к капитану.

Выходит капитан. Что за бунт на борту, что за научно-техническая революция?! Излагают проблему, каются, убиваются, и с горячим убеждением тычут пальцами в сторону Ленинграда. Капитан багровеет, скрывается, и выходит обратно из каюты уже в официальном виде, при фуражке. Застегнутый и злой, как цепной сторож, по совместительству работающий и овчаркой.

Ледяным тоном он характеризует состояние современной науки, взывающее к телесным наказаниям и сексуальным надругательствам; и поднимается на мостик. Переговаривается с портом. Срывается на мат. И, благо пару часов всего как вышли, корабль ложится на обратный курс.

Ученые облегченно переводят дух и даже слегка веселеют. Возвращаются допивать. И с винными парами в ученые головы, отравленные ядом материализма и эмпириокритицизма, закрадывается человеконенавистническая (как позднее оказалось) мысль – поставить на живых людях, своих согражданах и братьях, можно сказать, научный опыт с целью проверки сомнительного ленинского тезиса насчет того, что практика есть критерий истины. И профессор кричит:

– Давай сюда этого Отелло! И всем молчать. Сейчас я ему устрою… гуся с крыльями… паршивец. Сопляк.

Доставляют механика. Профессор отводит его в сторонку. Подзывает двуочкового паникера. И говорит механику:

– Значит, так. Никому ни слова. На самом деле мы возвращаемся из-за тебя. И я тебя заставлю убедиться, кто знает жизнь и женщин. Ты меня понял?

В самом деле, предоставляется дивный, фантастический случай: разрешить все сомнения, воочию убедившись, чем же наконец занимается подозреваемая новобрачная.

Механик теряет дар речи. Очкарик въезжает в ситуацию и начинает кивать в подтверждение так энергично, будто хочет снова стряхнуть на палубу очки, что ему и удается. Профессор вцепляется в жертву и волочет в ученый круг:

– Я предложил нашему другу пари на ящик армянского коньяка. Мы спорим, что жена ему верна. Разбейте руки! Все. Вот за это мы и выпьем, когда после рейса он выставится.

Изумленный механик осознает, что ему предлагают беспроигрышную лотерею: или жена блюдет святость семейного очага – или в комплекте к рогам бесплатно прилагается ящик коньяка: в качестве анестезирующего средства, так сказать, при этой болезненной для некоторых процедуре прорастания. Почему-то эта перспектива его не радует. Он реагирует неадекватно:

– Вы хорошие люди, – прочувственно говорит он. – Как-то и неловко обдирать вас на ящик коньяка.

Экспедиция хохочет. А механик смотрит на часы:

– Приняла уже. Уже танцует… животом трется…

– Проспорить боишься?

– Знаете, – обижается механик, – говорят, спорят дурак и подлец: дурак – кто не знает и спорит, а подлец – знает и спорит. Я не хочу ничего плохого сказать о присутствующих, но подлецом быть неохота.

Возникает горячая дискуссия о доминирующей роли двух упомянутых категорий населения как в семейной жизни, так и в ее разрушении.

– Ты давай коньяк готовь!

– Товарищи… не надо, а? Давайте повернем обратно!

– Поздно!

– Вы не имеете права! – упирается механик.

Но покровительство науки над новобрачным приняло необратимый характер. Натренированные опытами на крысах и мушках дрозофилах, ученые вцепились в жертву с хирургическим уже интересом.

Пенный след за кормой, и близится загадочный берег.

И два часа до порта все больше накаляется это противоестественное препирательство: все – верна! муж – фигу вам! Примеры из литературы, науки и жизни! Уже плевать на жену, уже коньяка хочется. Уже и на коньяк плевать, дело в своей правоте и понимании жизни. На принцип дело пошло.

Ученые поют гимн верности, а механик, тля, ведет хронометраж: