Победитель остается один - Пауло Коэльо

— Очень изобретательно, спору нет. Но добьетесь вы лишь того, что я опоздаю самое большее на час.

Игорь улыбнулся:

— Что ж, я мог бы несколько часов кряду рассуждать о том, как увеличить этот срок. Скажем, когда вокруг машин собралась бы толпа, я бросил бы под грузовик дымовую шашку. Все шарахнулись бы в панике. Я же, изображая сильный страх, вскочил бы в свою машину, завел двигатель, и одновременно полил бы на коврик бензина из баллончика для заправки зажигалок и поджег его. Мне бы хватило времени выбраться и со стороны взглянуть, как пламя постепенно охватывает машину, подбирается к бензобаку. Взрыв! Автомобиль, стоящий позади, тоже вспыхивает — и начинается цепная реакция. И все это удастся сделать, имея всего-навсего машину, пригоршню гвоздей, дымовую шашку, которую можно купить в любой лавчонке, и бензин для зажигалок… Вот такой примерно баллон. И все это я должен был бы сделать, когда понял, что Ева намерена уйти от меня. Надо было заставить ее помедлить с этим решением, подумать еще раз, взвесить все последствия. Когда начинаем размышлять, какое решение принять, как правило мы не предпринимаем вообще ничего. Потому что для действий «с заранее обдуманным намерением» отваги нужно гораздо больше, чем для спонтанного порыва…

Ну, так вот, а я впал в гордыню, решил — она спохватится, опомнится… И уверен, что сейчас она раскаивается и хочет вернуться. Но для этого нужно, чтобы я уничтожил несколько миров.

Лицо его изменилось, и Оливия уже не видела тут ничего забавного. Она поднялась:

— Ну, ладно, пора делом заняться…

— Но ведь я заплатил вам, чтобы вы меня выслушали. Заплатил за целый день вашей работы.

Оливия сунула руку в карман, чтобы достать полученные от него деньги, и в этот миг увидела направленное ей в лицо дуло пистолета.

— Сядьте.

Она подавила желание метнуться прочь. Пожилая чета приближалась очень медленно.

— Не надо убегать, — сказал он, будто прочитав ее мысли. — Я вовсе не собираюсь стрелять, если… Если вы сядете и дослушаете до конца.

В голове Оливии вихрем понеслись возможные варианты действий, и первый среди них — броситься, петляя, наутек. Однако ноги внезапно ослабели.

— Сядьте, — повторил он. — Будете слушаться — вам ничего не грозит. Обещаю.

И в самом деле: кажется чистейшим безумием, что кто-то способен открыть стрельбу в такое погожее, солнечное утро, на заполненной людьми набережной, мимо которой все более и более плотным потоком — пусть и в одну сторону — катят автомобили. Но все-таки благоразумнее подчиниться этому человеку, сделать то, что он велит, — и прежде всего потому, что ничего другого ей не остается и действовать иначе она просто не может, находясь в полуобморочном состоянии.

И она подчиняется. Теперь надо убедить его, что она не представляет для него опасности и готова выслушать излияния брошенного мужа, она может пообещать ему что угодно, а как только вблизи покажется совершающий свой обход полицейский — броситься на землю и позвать на помощь.

— Я точно знаю, что вы сейчас чувствуете, — произносит мужчина так, словно хочет успокоить ее. — Страх во все времена и у всех людей проявляется одинаково. Так было, когда первобытные люди встречали диких зверей, и так же происходит сейчас. Организм, защищаясь от возможной кровопотери, гонит кровь от эпидермиса вглубь — и человек бледнеет. Внутренности расслабляются и выбрасывают из себя все, не давая токсинам отравить организм. В течение нескольких первых мгновений тело отказывается повиноваться мозгу, человек впадает в ступор — так задумано природой для того, чтобы каким-то подозрительным движением он не спровоцировал хищника, не дал ему напасть на себя.

«Это какой-то кошмарный сон», — думает Оливия. Она вспоминает в этот миг о родителях, которые должны были бы торговать здесь вместе с нею, но задержались, потому что всю ночь работали в ювелирной мастерской. И о возлюбленном, которого считала мужчиной своей жизни, хоть он время от времени и обижал ее: всего несколько часов назад они предавались любви и достигли оргазма одновременно, чего не бывало уже давно. Выпив утром кофе, она вопреки обыкновению даже не стала принимать душ — настолько переполняли ее радость бытия, ликующее чувство свободы и бодрости.

Нет-нет, это невозможно… Надо успокоиться и успокоить этого маньяка:

— Ладно, будь по-вашему, я никуда не пойду. Вы скупили весь мой товар… Давайте поговорим…

Он приставляет ствол пистолета к ее боку, но так, что даже престарелые супруги, в этот миг уже поравнявшиеся с лотком, ничего не замечают. Они видят лишь, что торгующая сувенирами девушка-португалка, которая всегда старается произвести впечатление на мужчин, играя густыми бровями и одаряя их по-детски доверчивой улыбкой, сидит на своем обычном месте, а рядом с ней — очередной поклонник. Судя по одежде — богатый человек.

Оливия, словно пытаясь внушить им какую-то мысль, не сводит с них глаз. Мужчина рядом с нею весело произносит:

— Доброе утро!

Пара удаляется, ничего не ответив: супруги не привыкли вступать в беседу с незнакомыми людьми, а тем более — здороваться с уличными торговками.

— Да, поговорим, — нарушает воцарившееся молчание русский. — Ничего из того, о чем я говорил раньше, я устраивать не стану — это был всего лишь пример. Моя жена узнает, что я здесь, когда начнет получать сообщения. И делать то, что проще и очевидней всего — пытаться найти ее, я тоже не собираюсь. Мне нужно, чтобы она сама пришла ко мне.

Оливия понимает — это выход!

— Я могу передать ей все, что хотите… Скажите только, в каком она отеле.

Игорь смеется:

— В твоем возрасте люди страдают одним недостатком: считают себя умнее остального человечества. Стоит лишь отпустить тебя, как ты прямиком кинешься в полицию.

Кровь стынет в ее жилах. Неужели они целый день просидят на этой скамейке? И в любом случае он застрелит ее — ведь она знает его в лицо…

— Вы же сказали, что не будете стрелять.

— Да, сказал. И подтверждаю: не буду — в том случае, если ты будешь вести себя как взрослая и не считать меня дураком.

Он прав. А вести себя по-взрослому — значит заговорить о себе. А может быть, удастся разбудить жалость, всегда дремлющую в душе сумасшедшего? Сказать, пусть это и неправда, что и сама — в таком же положении…

Пробегавший мимо паренек в наушниках iPOD даже не дал себе труда взглянуть в их сторону.

— Я вот живу с человеком, превратившим мою жизнь в настоящий ад, а уйти от него все равно не могу, — говорит Оливия.

Глаза Игоря смотрят теперь как-то по-иному.

Оливия думает, что, кажется, нашла способ выскользнуть из этой ловушки. «Напряги ум, постарайся думать о жене этого человека! Будь правдива».

— Он не позволяет мне видеться с моими друзьями. Ревнует ко всем на свете, хотя сам изменяет направо и налево. Что я ни сделаю — все не так, все ему не нравится. Говорит, я лишена честолюбия. Отбирает даже мои ерундовые комиссионные за проданный товар.

Русский молчит, глядя на море. Тротуар между тем заполняется людьми — может быть, просто вскочить и кинуться бежать? Неужели он будет стрелять? Неужели это у него настоящий пистолет?

Она чувствует, что сейчас, когда она заговорила о своих неурядицах, он немного расслабился. Но она помнит, как он смотрел, как звучал его голос несколько минут назад, так что лучше не рисковать.

— …И все равно я не могу его бросить. Я не променяю его на самого лучшего, самого благородного, самого богатого человека на свете. Я вовсе не мазохистка и не получаю удовольствия от того, что меня постоянно унижают, — но я его люблю.

Она чувствует, как ствол пистолета снова утыкается ей в подреберье. Вероятно, сказала что-то не то…

— У меня нет ничего общего с этим твоим хахалем. — Голос русского теперь подрагивает от ненависти. — Я из кожи вон лез, чтобы получить то, чем теперь владею. Я работал как каторжный, меня сбивали с ног, но я поднимался и шел дальше. Я честно дрался, хоть иногда приходилось быть жестким и безжалостным. И всегда оставался настоящим христианином. У меня много влиятельных друзей, и я умею платить за добро добром.

Я не уничтожал никого из тех, кто становился на моем пути. Всегда позволял жене делать то, что ей нравится, а в итоге оказался один. Да, мне приходилось убивать людей во время этой идиотской войны, но я не утратил чувства реальности. Я — не из тех морально травмированных ветеранов, которые врываются в ресторан и начинают поливать всех из автомата. И я не террорист. Да, я мог бы затаить обиду на жизнь, лишившую меня самого дорогого — любви. Но боль от потери рано или поздно пройдет, а на свете есть и другие женщины. Я должен действовать, я больше не хочу уподобляться лягушке, покорно ожидающей, когда ее сварят.

— Но если вы знаете, что есть и другие женщины, что боль — не навек, почему же вы так страдаете?