Илья Бриз - Илья Бриз

— "Зверь-два", пробуем «ножницы» начиная с задней группы «лапотников». Как понял?

— Работать как по конусу?

— Именно!

Молодец! Быстро соображает. Позавчера я показывал всей эскадрилье, как можно догнать цель, идя сбоку от нее. Потом на скольжении доворачиваешь и почти в упор стреляешь. Мы проносимся подо всей вражеской армадой встречным курсом на высоте метров шестьсот. Боевой разворот и наша пара сзади всей фашистской группировки. Я успел отдать команду своим орлам работать по истребителям противника. Так, Коля влево, я вправо. Наши «Яки» рисуют встречные синусоиды. На максимальном размахе обходя построения «Юнкерсов» даю крен и ручку чуть на себя. Машина на сумасшедшей скорости мчится параллельно боковой «Штуке», но под углом градусов двадцать к траектории полета. Каким-то шестым чувством успеваю поймать момент, когда неповоротливая туша «лапотника» перекрывает сразу все кольца прицела. Очень короткая очередь и «юнкерс», получив несколько снарядов с дистанции сорок метров, сыпется вниз. Промазать с такого расстояния невозможно. Но я этого уже не вижу. Строго дозированное движение ноги и скольжение превращается в вираж. Чуть приподняв капот, пропускаю под собой Николая и перекладываю рули вправо. Наши самолеты как кончики ножниц разошлись, сошлись и опять расходятся. Спокойно успеваю выбрать цель, поставить машину в нужное положение, нажать гашетку и плавно уйти под ведомого. На каждом заходе мы «отстригаем» каждый по одной «штуке». И ни одна сволочь на «спите» не в силах даже успеть прицелиться в нас. Подходя к передней тройке «Юнкерсов» я вижу, как они сыпят с горизонта бомбы и разворачиваются назад. Успеваю пристроиться к одному и нажать гашетку. Но пушки почему-то молчат. Очень неприятное ощущение. Как будто голый в толпе народа. Бросаю взгляд на счетчики боеприпасов. На всех трех нули. Ручку на себя и осмотреться. Пикирующие бомбардировщики беспорядочно выкидывают бомбы и разворачиваются назад.

На правом пульте у меня только десять зеленых огоньков. Один горит желтым. Ну, хоть не красный, и то хлеб. Третий номер поврежден.

— "Голубь — два", что у тебя, — запрашиваю я по радио.

— Радиатор «спит» разворотил, — слышу я ответ Лехи Устименко, — Его Ваня приголубил.

— Курс сто, РУД до упора и тяни вверх. Набирай высоту, пока мотор не заклинил.

Без воды двигатель выдержит минуту. В лучшем случае — две.

— Уже тяну, — отвечает ведомый Голубева.

Где он? Это только кажется, что в небе так легко найти друг друга. На голубом фоне все далеко идущие самолеты — черные точки. Только подойдя ближе можно определить, кто это. Вот он. За «Яком» тянется струйка дыма? Нет. Это пар. Двигатель теряет последние остатки воды из системы охлаждения. След исчезает, но тут же появляется вновь. Только уже не белый, а черный. В перегретом моторе горит масло. Но вот и он кончился. "Бобик сдох", как любит выражаться сам Леха. Высота четыре шестьсот, вижу я на приборе, пристраиваясь сзади к "Голубю — один". Устименко должен с запасом пропланировать отсюда до нашей территории. Аэродинамическое качество у наших истребителей очень приличное. Снаружи самолет вылизан, как гоночная машина. Как следствие, мы с этой высоты и без двигателя очень далеко можем планировать.

Автоматически прислушиваюсь к переговорам в воздухе. Командир полка выводит из боя всех. Боевая задача выполнена. Враг не дошел до нашей переправы тридцать километров. Это что, бой длился всего десять-пятнадцать минут? А кажется два часа. Только сейчас я чувствую, что все белье у меня мокрое. Очень хочется пить. Срываю кислородную маску и присасываюсь к мундштуку бортовой фляги. Выпиваю два литра подкисленной аскорбинкой воды. Мало, но фляга уже пустая. Управление машиной стало почему-то тяжелым. Повреждена? Нет, это я устал. Смотрю на кислородный манометр. Половина. Да, при таких нагрузках энергия организма буквально выжигается.

Леха прыгнул по моему приказу сразу, как только под нами промелькнула узенькая темная полоска Нарева. До аэродрома он явно не дотягивал. А рисковать садиться на брюхо я ему запретил. Самолетов у нас хватает, а хорошие пилоты всегда будут на вес золота. Проследив за его успешным приземлением, взяли курс домой. Сели нормально, но многих из машин вытаскивали. Меня в том числе. Сил не было ни на что. Наземный состав под руководством медиков отпаивал нас глюкозой. Тут же прямо на поле привезли обед. Поели и спать.

Я проснулся уже ближе к вечеру. Проснулся от голода. Есть хотелось неимоверно! Ополоснулся под душем и вперед, в столовую. Там ужинала первая эскадрилья. Я принял сто грамм фронтовых и накинулся на большую тарелку борща, хорошо сдобренного сметаной. Только когда была прикончена вторая порция первого и передо мной появилась свиная отбивная с жареной картошкой, ко мне за столик присел комэск-один капитан Володя Лагутин.

— Ну, рассказывай, майор, как вы фашистов били.

Я непонимающе посмотрел на него, потом скосил взгляд на свое плечо. На погоне был только один голубой просвет и три маленьких звездочки. Вовка довольно расхохотался.

— Когда разведка проявила пленку и доложила наверх, через два часа телетайпом приказы посыпались. Командиру полка подполковника дали и заместителем начальника дивизии поставили.

— А кто у нас теперь командиром будет? — спросил я, уже начиная догадываться.

— Майор Сталин! — ответил довольный капитан, — Рычагов, говорят, сразу приказы подписал, как только ему результаты боя доложили.

Да, что-что, а "фронтовой телеграф" у нас передает новости быстро. Как ни пытаются соблюдать секретность, но о наступлении или об изменении планов командования все, почему-то, узнают сразу. А вот то, что меня так быстро «поднимают» — в этом мире норма. Рычагов, который сам за пару лет от старшего лейтенанта дорос до генерала, иначе в этой ситуации поступить не мог.

— Вы двумя эскадрильями сбили сто шесть машин противника! — Володька, это было хорошо заметно, просто наслаждался выражением моего лица, — Ты сам завалил тринадцать «штук»!

Пока к столу начали подсаживаться другие пилоты, причем каждый норовил поздравить меня с повышением, я попытался припомнить бой. Три моих захода с пуском НУРСов. Максимум шесть «Юнкерсов». Еще семь, когда мы с Колей ножницы делали? Ни разу не промахнулся? Как потом выяснилось, реактивными снарядами я сбил пять «лапотников», помогло хорошее чувство дистанции и гиростабилизированный прицел. Пушками я расстрелял действительно семь пикирующих бомбардировщиков, но один из них вмазал в соседа и утянул его за собой на тот свет.

— Твой ведомый семерых завалил, — продолжал меня информировать довольный комэск-один.

— Сколько не вернулось? — перебил я его.

— Четверо из второй, — тут же посмурнел Володя.

Треть эскадрильи. Много.

— Двое выпрыгнули, — добавил кто-то, — может, выйдут?

Полсотни километров по нашпигованной противником территории? Вряд ли. Лишь бы живы остались. Немцы в «котлах» уже начали сдаваться. Расстрелять наших в таком положении не должны.

В столовой появился уже с двумя звездами на каждом погоне бывший командир полка с Алексеем Устименко. У него тоже прибавилось по звездочке. Н-да, звездопад какой-то сегодня. Сидели мы очень долго. Наши объекты передали под охрану другим частям, а, теперь уже моему полку дали сутки отдыха. Постепенно подтянулись проснувшиеся ребята из второй эскадрильи и из бывшей моей третьей. Помянули погибших и обмыли повышения. Знатная пьянка получилась. Попробовали разобрать бой. Кто что делал и помнит. Сделали вывод, что наши самолеты лучшие в мире. Попытались сравнить с битвой на подходах к Бакинским нефтепромыслам в первый день войны. Там-то сбили больше двух сотен машин противника. Потом все-таки решили, что мы молодцы. В Азербайджане с нашей стороны работало сразу два полка «Яков», а у врага не было истребительного прикрытия. Понадеялись они на неожиданность. В нашем же случае, как точно посчитала по кинопленке разведка, было восемьдесят семь «штук», тихоходных, но довольно точных при поражении наземных целей, пикирующих бомбардировщиков. И сто четыре отличных английских истребителя новейших серий. Не смогли они прорваться к нашей переправе. А ведь там их ждали еще и «Шилки». По две на каждом берегу. И чего фашисты рвутся так перерезать наши коммуникации?

Почему Викентьев не выходит на связь?

* Вариометр — указатель вертикальной скорости.

** Stuka" — сокращение немецкого термина Sturzkampfflugzeug — "Пикирующий боевой самолет"

Серое небо. Облачность — десять баллов. Нижний слой — четыреста метров. Мелкий моросящий дождик. Промокшая насквозь полосатая «колбаса» ветроуказателя уныло висит и только изредка шевелится под нечастыми порывами слабого ветра. Только над большим фургоном «Урала» неутомимо крутятся и качаются антенны локаторов. Минимум погоды только для пилотов первого класса. И только на машинах, оборудованных полным комплексом аэронавигационных приборов. У противника такого комплекса нет. Для фашистов сегодня полетов нет вообще. Поэтому и мы сегодня работаем на земле. Летчики дежурного звена на всякий случай в готовности сидят в большой палатке рядом со стоянкой своих машин и штудируют многочисленные инструкции и наставления по производству полетов. Остальных пилотов я разогнал по классам заниматься тем же самым. Инструкции в авиации пишутся кровью. Каждая авария и тем более катастрофа тщательно и иногда долго разбираются. После этого или вносится поправка в конструкцию самолета, или, как правило, находится ошибка в действиях конкретного виновника и пишется очередная инструкция. Девяносто девять процентов всех летных происшествий — нарушение инструкций.