Мираж - Сергей Алексеев

– Вы получили свободу, так дорожите ею.

Боб обиделся, вылез из толпы и ушел к огромным окнам, где встал между креслами. Отсюда хорошо было видно вокзальную площадь и улицу. По краю площади сидело штук сорок бабушек с корзинами и бидонами. Из каждой емкости торчали пудовые охапки ярких цветов. Торговля шла лениво, слышалось переругивание конкурентов и вялые предложения купить цветочков. Наиболее проворные и настойчивые старушки, завидев спешащую пару, принимались на все лады стыдить кавалера, что он-де пень и невнимательный мужчина, позволяет такой прекрасной даме ходить без цветов. Парень слабо отбивался, смотрел на часы, но его хватали за рукава и толкали под нос веник из щекотливо-розовых гладиолусов. Сообразительные прохожие огибали площадь с газоном и торговок стороной. Одна бабуся торговала прямо перед Бобом за стеклами окна, и он слышал, как этот божий одуванчик, перебирая нежные, изящные цветочки, материлась и ругалась басом: «Зажрались, морды поотвернули, цветка не купят!» На нее шикали богообразные соседки и качали головами. И тут Боб почувствовал, что ненавидит эту бабку до смерти. Он сам мог отматерить и обругать последними словами кого хочешь, но Крыса, как Боб про себя обозвал старуху, вызывала в нем тошноту. Он отвернулся и стал смотреть на пассажиров. Все они были в унынии, вздрагивала, когда режущее эхо радиообъявлений колотилось под потолком, кому досталось кресло – те дремали, но Боб знал: это не сон, а мука. Рядом толпа студентов в стройотрядовской форме дружно жевала пирожки с яйцами и над чем-то хохотала. Он еще немного покрутил головой, разглядывая любителей авиапутешествий и непроизвольно взглянул перед собой за стекло. Глаза уперлись в Крысу. Что-то притягивало к ней. Противно, а взгляд так и целит туда. Боб не спеша выбрался со своего места и ушел к другому окну.

Однако и тут его смутила женщина. Нет, это была уже не Крыса! Синяя униформа ее с крылатыми эмблемами обтягивала грудь, а волосы распускались по плечам с погончиками, мешали ей, нависая на глаза. Она смахивала их и что-то все писала и писала. Хоть бы раз перед собой взглянула! Боб смотрел на нее чуть исподлобья, чтобы, когда надо, быстро опустить глаза вниз. «Чего доброго, рассердится… Что, скажет, уставился», – подумал Боб. Но Синяя женщина не обращала внимания ни на него, ни на еще полтысячи таких же, как он. Она, наверное, привыкла чувствовать на себе взгляды. На нее здесь смотрели, как на богиню: она сидела за барьером с надписью «Старший диспетчер». Скоро Боб, уже не стесняясь, рассматривал ее волосы, шею. Она была недалеко, четыре шага… Ему место позволяло подойти еще ближе, но он не подошел. Синяя женщина кончила писать, развернула к себе микрофон и по залу зазвенел ее голос. О! Что это был за голос! Тоже какой-то синий, колеблющийся, зовущий куда-то. Правда, Боб ни одного слова не понял, зато поймал ее взгляд! С секунду она глядела на стриженого парня и отвернулась.

Так Боб простоял четыре часа. Уходить не хотелось, да и приходилось то и дело выслушивать перекличку очереди. Но вот Синяя женщина встала и собралась уходить. Боб ринулся к барьеру. Заметил: надевает пальто. Расталкивая пассажиров, он поспешил к выходу и стал ждать. Идея созрела моментально. Как только она вышла из дверей служебного входа, он подскочил к ней и попросил:

– Вас можно на одно слово?

– Нельзя! – отрезала она не останавливаясь.

Но Боб не отстал.

– Да я на секунду! Стойте!

– Много вас таких, – зло бросила она.

Но теперь Бобу надо было действовать, потому что они были уже напротив торговок цветами. Но помешала та самая Крыса. Она в Борькины планы не входила.

– Ну-ка, дружочек! – запела Крыса. – Купи букетик, миленький! Дешево!

Боб увернулся от клешни Крысы и, когда Синяя женщина поравнялась с охапкой гладиолусов, поймал ее руку и ловко выдернул цветы из корзины. Еще через мгновение избранница Боба утонула в ярком облаке букета. Однако Синяя женщина не растерялась, обняла цветы и, глянув сквозь них, спросила:

– Ну а дальше что?

– Все! – улыбался Боб и смущался своей смелости. Он хотел все-таки шагнуть к ней ближе, но его мертвой хваткой держала торговка. А Синяя женщина, обнимая цветы, повернулась и скрылась между автомобилей и такси.

– Рассчитайсь, – сказала бабуся, не выпуская Боба.

Боб наугад выхватил деньги и сунул торговке в руку.

После такого широкого жеста Бобу захотелось поесть. Интерес разглядывать вокзальную публику исчез. Дело шло к вечеру, аэровокзал помаленьку пустел, пропала даже тетка – хозяйка драной тетради. Боб отправился в ресторан. «Пить не буду!» – твердо приказал он себе и толкнул стеклянные двери.

Боб старался соблюдать все правила приличия: ел вилкой, но, когда мясо не цеплялось, приходилось все-таки помогать пальцем. В ресторане он был всего два раза за всю жизнь. Многие из его друзей-горняков уважали рестораны, но Боб предпочитал пить на улице или в закусочных. Сейчас он отчаянно старался есть культурно, но сосед напротив, седой и с ярко-рыжими усами мужчина, осторожно наблюдал за ним, будто старался поймать Боба на ошибке и уличить его в бескультурье. От его глаз у Боба стал пропадать аппетит, Наконец мужчина не выдержал и спросил, кто Боб по профессии?

– Кайлограф, – сказал он по привычке и поправился. – Горняк.

– Очень интересно! – обрадовался рыжеусый. – Можно сказать, впервые вижу.

– Диковина, – буркнул Ахмылин и хотел добавить, Г что, мол, нашего брата – дай бог сколько, но промолчал.

– Тоже едете куда-то? – спросил сосед.

– Мы-гы, – Бобу любопытные и высокие сильно всегда не нравились.

– В отпуск? – напирал мужчина.

– В отпуск. А вы кто такой? – осмелился Борис.

– Я? Давайте знакомиться. Драматург Лавренков.

– А-а… Меня Борисом звать.

Через пять минут разговора с любопытным соседом со . странной профессией, о которой Боб где-то слышал, но что такое – не знал, он уже стал доверять ему и разговорился вовсю. И поскольку думал он сейчас о своей деревеньке, о родных, о Синей женщине, то и рассказал, как давно не был у отца, как захирела его родина, потому что все уезжают. И даже намекнул, что пора бы ему жениться, завести хозяйство, да вот беда, привык путешествовать. Боб даже немного удивлялся себе: что это вдруг разговорился с первым встречным? Но рассказывать ему было хорошо, и он то вспоминал детство, то армию, то переключался на будущее. Так просидели они часа два. Рыжеусый драматург больше спрашивал и так уточнял непонятное, что Бобу надоело повторять одно и то же. Хотя Лавренков о себе не говорил, но Боб понял: ох и умный мужик! Не зря весь седой.

После ресторана они уже держались вместе. Боб очень коротко обрисовал благодатную жизнь сезонников, рассказал пару смешных случаев, но эта тема его не привлекала. Тянуло на раздумье о доме. Собеседник очень хорошо понимал Боба, и Боб рассказал и про Анютку, как ее в детстве кабан покусал и у нее шрамы теперь на лице, и она, поди, из-за этого замуж не может выйти. Потом, . наконец, отважился и спросил у внимательного слушателя, что это за профессия такая – драматург. Он предполагал, что его новый знакомый работает по части тяжелой промышленности. Такая уж ассоциация возникла у Боба.

– Я, брат, пьесы пишу. Ты в театр-то ходишь?

– Да нет, не приходилось,- сознался Боб, – все руки не доходят.

– Ноги, – уточнил Лавренков.

– Точно! – рассмеялся Ахмылин. – Знаете, я ведь тоже первый раз драматурга живьем вижу.

Они оба посмеялись, и тут объявили посадку на Москву,

– Вот я и дождался, – сказал новый знакомый, – мой рейс. Ты вот что, Борис. Будешь в столице – заходи ко мне! Я буду очень рад. Поговорим! Идет? – и он написал Бобу свой адрес. – Если что, пиши. Отвечу с удовольствием!

Боб смутился. Он вдруг вспомнил эти пять зим, прожитые в Красноярске. Бывало, гнали даже из подъездов, не то что переночевать пускали или в гости приглашали. Однажды за пьянку его выселили из общежития, и он целый месяц ночевал где придется. Случалось, и в подвалах… А тут – «с удовольствием!». Будто товарища. II познакомились-то всего часа четыре назад…

– Ты не стесняйся! – убеждал его Лавренков. – У нас, брат, москвичи – народ гостеприимный. Заходи!

Боб проводил драматурга до аэродромной калитки, а потом долго стоял, облокотившись на забор, и ощущал, как подступает одиночество. Вот ведь, встретились просто так, поговорили, а расставаться уже грустно. «Даже и сезона одного вместе не были, шурфа не вырыли, а уже будто кореш…» – думал Боб, провожая глазами взлетающий московский самолет.

Ночь Боб провел в аэропортовском кресле. Дремал, прислушивался к голосу диспетчера, вспоминал драматурга и втайне ждал, когда заступит на дежурство та Синяя женщина.

Она пришла часов в девять, прекраснее, чем вчера. Чувствовалось, за ночь она хорошо отдохнула. Боба она заметила сразу, глянула только и все. Не кивнула, не улыбнулась. Он поерзал в кресле, хотел поправить лохмы на голове, но их не было. А когда в следующий раз поднял глаза на барьер «Старший диспетчер», то чуть не задохнулся.