Сказание о великомучениках тихвиенских - Хаецкая Хаецкая

Рыжий же тевтонец пришел на помощь другу своему и, отловив даму-терминатор, ужасно орал на нее, вытаращив голубые глаза свои и оскалив все свои зубы в квадратной ухмылке, что мнэ никогда больше не приедет он в Тихвиен и нет у него мнэ желания больше видеть город сей, а зато есть у него мнэ надежда, что и у дамы-терминатора также нет никакого желания видеть мнэ Толкиновское общество.

Дама-терминатор мелко тряслась от ярости, глядя на оскаленные зубы рыжего, и кивала в ответ на каждую пулеметную очередь, каковыми он поливал ее щедро.

Да, не приедет больше рыжий в Тихвиен. ("Я долго это терпел! Я долго терпел это надругательство!" - надрывался тевтонец во всю мощь своей тевтонской глотки, в то время как откуда-то из глубины холла доносилось, то удаляясь, то приближаясь, грозное рычание Торина).

Да, нет больше у нее желания видеть здесь, в Тихвиене, Толкиновское общество СПб. ("И ключ от гримерки не отдадим, пока вы Торину командировку не подпишете!" - вопил тевтонец.)

Да, лучше бы никогда им не сходиться под одной крышей, а то ведь и кровь пролиться может. ("И все это безобразие - все это два балла! Два балла!" - разорялся рыжий, который наконец нашел слова, понятные этой комсомольско-пионерской деятельнице). Дама-терминатор недвусмысленно дала нам понять, что и мы сами - на два балла.

После дело каким-то чудесным образом уладилось, командировку подписали, печать поставили, ключ от гримерки отдали, словом, взаимный террор неожиданно принес конструктивные плоды. К величайшему облегчению устроителей праздника, все мы забрали свои шмотки, в рекордно короткое время собрались, построились и, врубив на всю мощь раздолбанный магнитофон Аннатара, в лад запели марш Ирландской Республиканской Армии и так, наводя леденящий ужас на окрестности, промаршировали к вокзалу.

Было девять часов вечера. Расположившись на вокзале, отнюдь не прекратили мы песнопений своих. Напротив, подкрепив силы свои пельменями в сопредельном кафе и вознеся тост во славу Ирландской Республиканской Армии, еще громче начали воспевать мы свободу. И пустились в пляс и исполнили плясок предивных немало, из коих лучшей была пляска с пивной бутылкой - коллективная импровизация на тему Святого Грааля.

И вылезла почтенная женщина из окошечка кассы и спросила нас, когда же поезд прибудет, увозящий нас прочь из города Тихвина. И утешили мы почтенную женщину, сказав, что поезд наш придет в час ночи.

Скальд же и еще несколько великомучеников, чьи имена ускользают сейчас от автора жития (но которые вольны прочитать написанное и вписать имена свои, ибо это совпало бы с желанием автора) в целях экономии денежных средств, и без того скудных, уехали электричкой до Волховстроя, дабы там, просидев на вокзале пять часов, пересесть на утренние электрички и так добраться до исторической родины.

И проводили мы товарищей своих, и осталось нас пятнадцать.

И пошли мы проститься с городом Тихвином и вечерней порою посетили монастырь, и еще раз поразились покою, тишине и святости места этого. И было это хорошо.

По возвращении на вокзал обнаружили мы все ту же картину. Изрядно охрипший магнитофон продолжал изрыгать из себя песнопения валлийские и гэльские. Наконец сдохли в магнитофоне батарейки, как ни тряс его Торин, и перешли мы на самообслуживание. И здесь начинается отдельный рассказ о великомученичестве святого и преподобного великомученика Ториена Тихвиенского.

ПОДВИГ СВЯТОГО ПРЕПОДОБНОГО ВЕЛИКОМУЧЕНИКА ТОРИЕНА ТИХВИЕНСКОГО. - Дабы развеять скуку вокзальную, начал Торин один петь ирландские песни и пел их громко. И ходил он с кружкой пивной, полученной от распорядителей празднества, и бросали мы все в эту кружку звонкую монету, имея тайное желание сподвигнуть также и местную публику на подобное же проявление милосердия. Но кисло и тухло взирала на нас публика местная и не отходила от своих баулов и чемоданов, которыми заполонила вокзал.

А вместо того подошли к Торину два местных мента и угрюмо спросили того, чего это он цирк тут устраивает.

- Артисты мы, - резонно отвечал им Торин с надлежащей кротостью, - с праздника едем. Артисты всегда цирк устраивают.

И кружкой встряхнув, вновь песни свои завел.

Но менты по тупости своей не прониклись ни святостью, ни кротостью, ни милосердием, а напротив, еще больше укрепились в бессердечии и жестоковыйности. И молвили менты Торину:

- А ну, ты!.. Умный стал, да?..

Резонно отвечал им на это Торин, что всегда был он умным и никогда глупым не был, и потому странным представляется ему вопрос такой.

Озлились тут менты, ибо представилось им, будто насмехаются над ними.

- С нами пойдешь, - сказал один из них и ухватил Торина за локоть.

С достоинством высвободившись, молвил на то Торин вполне резонно:

- Никуда я с вами не пойду и не собираюсь я идти с вами в узилище, ибо не совершал я ничего противозаконного.

- С нами, падла, пойдешь, - сказали на то менты, в угрюмство впав окончательное.

- И вовсе не пойду я с вами, ибо ничего плохого не творил я и неправда все это, - сказал Торин непреклонно.

- А ну документы покажь, умник, - прорычал мент недружелюбно. - А ну покажь паспорт.

- Покажу я вам паспорт, ибо есть у меня документы разные и во множестве есть они у меня, и удостоверение с Петербургского радио у меня есть, - молвил на то Торин. - И могу я вам также предъявить его и взять у вас даже интервью я могу.

Тут менты озверели вконец и скрутили Торина, отобрав у него паспорт и документы иные, и потащили его в узилище престрашное.

Прочие же великомученики Тихвиенские повели себя именно так, как и вели себя великомученики за веру Христову, а именно: как только преторианцы скрутили сотоварища их, тотчас же устремились они вослед с криками: "И нас, и нас тоже арестуйте и подвергните пыткам жестоким!" И об этом можно прочитать у Евсевия Кесарийского и иных церковных писателей, так что и повторяться нет смысла.

Итак, собрались мы все у железной двери, которая перед носом нашим с ужасным грохотом захлопнулась, и стояли в печали. У писательницы Семеновой был унылый вид, ибо, судя по всему, думала она: "Ну вот, опять повинтили, опять удостоверением члена Союза писателей размахивать придется и невиновность доказывать..." Ибо неоднократно уже случались с нею подобные истории.

Из-за двери доносились крики отчаянные: то мент и Торин взаимно друг на друга орали. И еще был в ментовке за решеткой арестованный за дебоширство пьяница, так вот этот пьяница, уподобляясь толпе иерусалимской, очень осуждал Торина из-за решетки и всячески поносил того.

И обвиняли менты Торина также в том, что он угрожал им интервью.

Эрандил же молвил с видом глубокомысленным:

- Судя по всему, разговор ведется на повышенных тонах...

Спустя некоторое время дверь железная распахнулась, и оттуда вышвырнули Торина, который уподобился петуху трубадурскому, изрядно ощипанному, но не побежденному. Гордо встряхнул головой Торин, сверкнул глазами в полумраке, и все великомученики большой толпой обступили его и с торжеством повлекли к выходу из вокзала.

И решили мы выбираться из здания вокзала, ибо близилось время штурма Пикалевского поезда.

Торин же, уединившись на платформе, устроил шумный молебен за спасение души ментов тупорылых. И велика была святость Ториена Тихвиенского.

(Рейстлин: "Спрячь Ториена за дверью ментовки - вынесем вместе с ментовкой").

В поезде же часть людей и нелюдей уснула, истомленная приключениями, а часть принялась распивать коньяк, одеколоном отдающий, и распила его премного. И решено было также напоить проводника, и без того уже подпитого, дабы тот явил свет истинного милосердия и подобрал на халяву в Волховстрое товарищей наших и довез их до Питера.

Итак, забрались мы в тесное купе проводника и долго пели под гитару, и спели про дракар, и про начальника пьяного, и иные дивные песни, и не забывали подливать коньяк проводнику. Так длилось время и было уже три часа ночи.

В три часа ночи прибыл поезд в Волховстрой. Тотчас же выскочили мы из вагона душного и побежали резво к зданию вокзала, дабы извлечь оттуда томящихся в ожидании товарищей наших.

Велик же был облом наш, когда никаких сотоварищей мы в Волховстрое не обнаружили и возвратились в вагон ни с чем.

И хотелось нам уже спать, однако проводник только-только раздухарился и требовал продолжения банкета. И уныло продолжили мы банкет и продолжали его до пяти часов, когда заснули все.

И не спали только четверо гнусных стройбатовцев, сильно пьяных, каковые на гитару нашу покушались, ибо желали осквернить ее своими грязными и богомерзкими песнями с употреблением слов непотребных.

Не давали мы гитару, однако схитили они ее коварно с верхней полки. А после рассказывал рыжий, что явился ему дракон четырехглавый, с бритыми головами и харями ужасными, и гитару он требовал, и бился рыжий, но одолел его дракон.