Великий магистр (Тамплиеры - 2) - Октавиан Стампас

- Я написал вам рекомендательные письма к иерусалимскому патриарху Адальберту и некоторым архиепископам. Хотя, - аббат впервые позволил себе улыбнуться, - этот Адальберт не слишком умен, раз не может ужиться с Бодуэном. Король уже дважды заточал его в замок. Вот эти письма.

Рыцарь принял бумаги и положил их в холщовый мешочек на поясе. Потом устремил взгляд на ярко пылавший огонь в огромном камине.

Языки пламени лизали дрова, держа их в смертельных объятьях, а где-то там, в самой глубине, за щелканьем и треском слышались страшные стоны, словно это горел человек, посылая проклятья своим губителям. Аббат тоже взглянул туда и с трудом отвел взгляд.

- Теперь о деньгах, - произнес он. - В пути вам будут нужны многие вещи, да и в Иерусалиме на обустройство... Здесь десять тысяч солидов и столько же бизантов, - он пододвинул рыцарю два мешочка, похожие на гири весовщика.

- Нет, - глухо произнес рыцарь, отодвинув мешочки.

- Возьмите, - настоял аббат, двигая их в обратную сторону.

- Нет, - повторил рыцарь, более не прикасаясь к деньгам. - Мы обойдемся тем, что у нас есть.

И аббат почувствовал, что дальнейший спор бесполезен. "Человек с такой силой воли опасен", - подумал почему-то он.

Пламя и какие-то нечеловеческие стоны в камине усиливались: такого наваждения не было никогда. Теперь все трое, словно сговорившись, неотрывно смотрели на огонь. Языки его извивались, как пляшущие саламандры. Было что-то непонятное, загадочное в том оцепенении, которое охватило всех троих.

- Вы вышли из священного огня веры и лишь мрак безбожия сможет уничтожить вас и ваш Орден, - пробормотал аббат.

- Орден Саламандры, - произнес монах. Это были его первые слова за все время. Голос оказался трескучим, а рыцарь и аббат, повернув к нему головы, словно только что обнаружили его присутствие. И рыцарь разглядел у него небольшую родинку под левым глазом.

- Неплохое название, - поразмыслил аббат. - Впрочем, говорить об этом еще рано. А теперь приблизьтесь ко мне, мессир, я сообщу вам еще одно, последнее. Это настолько серьезно, что ваше ухо услышит лишь мой шепот.

Рыцарь поднялся - он оказался очень высокого роста - и вместе с аббатом отошел к окну. Мера предосторожности могла бы показаться лишней, поскольку то; о чем хотел сказать аббат, было известно и монаху-киновиту. Но все же эта предосторожность принесла пользу: в закутке коридора за каминной аббата, прижавшись к стене, стоял рябой конверс - один из многочисленных мирян, живших в монастыре. Вынув из кладки один из потаенных кирпичей, он в продолжении всего времени прислушивался к разговору. Сейчас он с досадой хлопнул себя ладонью по ноге.

Стоявшие у окна два человека выглядели несколько комично: низенький, пухлый аббат, тянувшийся на цыпочках к наклонившемуся к нему рослому, сухому в теле, рыцарю. Но то, что шептал аббат не было смешным, судя по расширившимся зрачкам в глазах рыцаря. Он словно отказывался верить в то, что ему говорили. Это продолжалось минут семь. Когда же они вернулись к столу, то в лице рыцаря произошли странные перемены: на какие-то мгновения оно постарело лет на десять и превратилось в лицо мученика. Но длилось это лишь несколько секунд, пока прежнее состояние не вернулось к нему.

- Помните, - сурово произнес аббат, - то, что вы услышали - станет двигать вас по пути подвигов. Теперь это и ваша тайна, и ваша печать. Вы сможете передать ее только в конце вашей жизни вашему преемнику.

- Да будет так! - коротко ответил рыцарь, наклонив голову.

- А теперь - прощайте, мессир! - Все трое поднялись. - Желаю вам удачи, рыцарь Гуго де Пейн!

Почти одновременно и монах, и рыцарь, бросив последний взгляд на огонь в камине, двинулись к выходу. Оставшийся один аббат, пристально смотрел им вслед, словно прощаясь навсегда. Выйдя в коридор, так и не обмолвившись друг с другом ни словом, они разошлись: Гуго де Пейн повернул направо - к выходу из обители, а монах - налево по коридору. Проходя мимо закутка, монах столкнулся со спешащим навстречу маленьким, рябым конверсом. И тогда легкая, змеиная улыбка тронула губы монаха, в то время пока конверс прикладывался к его руке.

Центральная площадь в Клюни была запружена народом: миряне, торговцы, монахи, встречались и рыцари со своими оруженосцами. Февральское солнце жарко слепило глаза. Но не торговые ряды на площади привлекли сюда народ. Он толпился вокруг двух перевернутых, метрах в тридцати одна от другой, телег. Два человека стояли на них, и когда говорил один, толпа слушала его и восторженно приветствовала. Затем те же крики одобрения раздавались после речей второго. Одному оратору было лет двадцать: худой, аскетического вида, в монашеском одеянии, с неудержимым, пылающим огнем в глазах. Его соперник был старше лет на десять, в мантии магистра, такой же сухощавый, хотя и менее пылкий. И тот, и другой безукоризненно владели своей речью, за считанные минуты выстраивая на стапелях знаний быстроходные корабли истин, несущихся к умам слушателей.

Гуго де Пейн со своим оруженосцем стояли позади толпы, под сенью козырька кожевенной лавки. Отсюда было хорошо и видно, и слышно ораторов.

- Раймонд, приготовь лошадей, через час мы отправляемся, - произнес Гуго де Пейн.

- Уже готовы, я оставил их у церковной ограды, - весело отозвался оруженосец; он был юн и говорлив. - Правда, мне не слишком понравилась хитрая рожа подмастерья, вызвавшего их сторожить. Увы! Видно все же он украдет их и нам придется идти пешком. Хотя я и пообещал отрезать ему за это уши.

- Побереги лучше свои, - посоветовал Гуго.

- Мои на замке. А ключик у меня в кармане. А карман зашит стальной проволокой.

- Тогда помолчи, - вздохнул рыцарь. - Постой и послушай, что говорят умные люди.

- А, пустомели! - юноша махнул рукой. - Я уже три часа их слушаю.

- Тогда погуляй. Купи себе яблочного сидра.

- Я лучше пойду в оружейную лавку. Не желаете ли со мной? Там привезли такие клинки из дамасской стали!

- Хорошо, иди. Я найду тебя там, - Гуго проводил Раймонда взглядом. Сейчас рыцарь не казался таким суровым и погруженным в себя, как там, в монастыре, когда встречался с аббатом Сито. Взгляд серых глаз стал чуть теплее, хотя напряжение и какая-то усталость после разговора с настоятелем еще не прошли. Он рассеянно слушал двух, размахивающих руками ораторов, старающихся перекричать друг друга. Поначалу их слова витали где-то вокруг него, словно стаи голубей, не достигая сознания, но вскоре ему стало интересно, и он с любопытством начал прислушиваться, отодвинув собственно думы.

- Мой противник смеет называть себя философом и даже преподавать богословие в Парижском университете, - говорил, выкрикивая отдельные слова, молодой монах, - но большего отступника от католической веры я не встречал! Он подвергает сомнению догматы о Святой Троице, о рождении Сына, об исхождении Духа Святого и прочее без числа, совершенно невыносимое как ушам, так и умам католиков. Сколь густо произрастают в его речах и книгах посевы святотатственных заблуждений! Как подло он мыслит о душе Христа, о таинстве алтаря, о первородном грехе, о грехе наслаждения, грехе бессилия, грехе невежества и о воле к греху! Для него грех - нормальное состояние людей. Такие, как он - приближают нас всех к гибели мира в липких объятиях дьявола. Таким, как он есть на земле одно место - в выгребной яме, вместе с копошащимися там трупными червями! Еретик! Еретик!