Чувственная европеизация русского дворянства ХIХ века. Лекции. - Андрей Зорин

Естественно, с началом наполеоновских войн симпатии эти идут резко на спад. В промежуток от 7-го по 15-ый год их практически нету, и странно было бы их видеть русской образованной публике, но чрезвычайно интересно, что они возрождаются потом снова. И Пушкин, и Лермонтов, как вы знаете, вновь увлекаются Наполеонов чрезвычайно, но уже на новой основе вот этого культа романтического индивидуализма, сильной личности, меняющей человечество и так далее и так далее. И культ Наполеона снова оказывается привлекательным для романтической молодежи конца 1810-х -- начала 20-х годов. Об этом еще потом и дальше те, кто помнит "Преступление и наказание", помнят, что вплоть до Раскольникова русские молодые люди были этому подвержены.

Ну, а ранний бонапартизм до войны он изображен, конечно, в "Войне и Мире" Толстого, если вы помните, Наполеоном увлекаются и князь Андрей и Пьер. Это более поздняя книга, но описывающая именно этот период. Так что, да.

Вопрос: Здравствуйте! Егор Томский. Вопрос такой. А бывали обратные связи, как смотрели европейцы на нас?

Ответ: Хороший вопрос. В то время не было. Россия, конечно, воспринималась в Европе как провинция. Обратная связь и огромный интерес к России появились во второй половине 19-го века, когда европейская публика читает Толстого и Достоевского. И они становятся самыми знаменитыми писателями во всей Европе.

Есть очень интересный эпизод, я думал вам его рассказать. Но, раз вы задали такой вопрос, я расскажу.

У Карамзина был такой почитатель литературный, до такой степени подражавший Карамзина, что стал пародийным, Павел Шаликов, Петр Шаликов, Петр Шаликов. Как бы то ни было, он написал свое "Путешествие", подражая Карамзину, где он… ездил он недалеко, но он посетил Кронштадт, где Карамзин останавливался по дороге в Европу. Первая точка, когда он собирался. И первым делом, конечно, помня именно этот эпизод, о котором я вам рассказывал, он оправился в комнату, где жил Карамзин. У него уже в голове был образец, как надо осматривать место, где останавливался великий писатель.

И там жила пожилая англичанка. Он объяснил ей, что ему надо, она была совершенно поражена. Она не знала, зачем он сюда пришел, чего он хочет от нее, и так далее, то есть, ничего не получилось. Вокруг Карамзина такая же вот аура международного признания не выстраивалась. Как Карамзину удалось… то есть, он попытался воспроизвести эту модель, но практически не вышло. Так что на это время большого интереса к русской публике нет. Вообще говоря, известно, что, когда Русская армия заняла в 1814-ом году Париж, то местная публика была ошарашена совершенно и потрясена качеством французского языка русских офицеров, их, так сказать, … все ожидали увидеть диких орд, диких варваров. Представление о России было, конечно, совершенно другим. Что эти люди говорят на прекрасном французском обученном французскими эмигрантами, вообще, многие даже поражались тому, -- это зафиксировано, -- что русские вообще белые, что у них белая кожа, это было не для всех очевидно и понятно. Вот.

Вопрос: И еще один вопрос. Вы говорили про литературу, но помимо литературы есть другое искусство, живопись, например. Как она влияла на русских живописцев, а как обмен происходил.

Ответ: Вы знаете, я говорил о роли литературы не столько, как литература влияла на писателей, как таком резервуаре национальном.

Живопись, конечно, играла очень большую роль. Она действовала на людей потому, что она давала зрительные образы, это очень важно. Только что я бы хотел подчеркнуть, это ограниченную доступность живописи. Ведь фотографий не было, телевидения не было, кто это мог видеть? Карамзин описывает, он ходит в Лувре и описывает картины, но описанная картина -- это тоже слово.

Книжные иллюстрации -- безусловно. Лубки и народные картинки, живопись не была доступна такому количеству людей, как литература. Образцы чувств и модели чувств, зафиксированные в литературе, прототипны. В живописи, конечно, гораздо в меньшей степени, но это не значит, что литература единственное искусство. Не меньшую именно в эту эпоху, если не в большую роль играл театр.

А, конечно, сегодня, если мы будем говорить, где возникают эти символические модели чувств, то надо в первую очередь говорить о кино и телевидении в большей степени, я думаю, чем о литературе. Это, конечно, зависит от эпохи, от культурных носителей и так далее.

Стенограмма 2-ой лекции Андрея Леонидовича Зорина:

Зорин: Сейчас тема этой лекции будет в какой-то мере примыкать к тому, о чем мы говорили на предыдущей – тема России на фоне Европы, роли литературы в утверждении этой темы, многие сюжеты будут близкими, но эпоха совсем будет другой.

Словосочетание типа "национальный характер, национальная или народная душа, миссия народная" и так далее сегодня прочно перешли и давно уже из языка научного описания или осмысления реальностей в язык публицистики и бытового общения в научном сообществе они обычно рассматриваются, как только проявления, культурно конструируемых идентичностей, а не как сущностные категории. Но интересно долгая живучесть этих категорий в общественном обсуждении, в дискуссиях и так далее, и она побуждает обратиться к времени, когда они формировались, к романтической эпохи, для европейской культуры -- к самому концу 18-го века, для России -- к 1830-ым годам, когда начались дебаты об исторической роли России, места в России в мире и уникальной духовности и относительных достоинств и недостатках, так называемой отсталости сравнительно с Западом, которые привели к знаменитому расколу на западников и славянофилов, имевшему для судьбы русской мысли столь грандиозное значение.

Устойчивость этого словоупотребления, этого подхода во многом связана с тем, что он на протяжении долгих десятилетий, столетий воспроизводился в русской литературе.

После Герцена стало общим местом утверждать, что в стране, в которой нет политического представительства, независимого суда или свободной прессы, литература становилась для России, литература и литературная критика -- главным форумом для общественных дебатов и фокусом национальных надежд и упований.

Кроме того, в традиции страны, пережившей столько революцией и потрясений, литература была одним из немногих институтов, которые сохраняли свой статус и престиж при любых исторических поворотах, и кроме короткого исключения в начале 20-х годов, к русской литературе всегда относились с огромным уважением и вниманием.

На протяжении почти двух столетий великая традиция русской литературы была записана в сознании поколений и поколений благодаря школьной программе. Традиция эта сформировалась в 1830-е годы примерно в то же время, когда широкое распространение в России получила идеология романтического национализма, и литература заняла эту роль в связи с тем, что эта идеология романтического национализма утверждала, что литература и является главным способом выражения и самовыражения и сохранения нации. То есть, таким образом, эти два явления образовали своего роди синергетический эффект, вошли между собой в резонанс. Если романтический национализм поставил литературный канон, литературные традиции в центр национальной культуры, то самом этот канон, сама литература способствовала продолжению проблематики и развитию проблематики романтического национализма на протяжении десятилетий и столетий.

Сама эта идеология, о которой я говорю, возникла в Германии в конце 18-го века. Это была идеология национального объединения Германии. Слово "Германия" применительно к тем государствам и странам, о которых я говорю, является, конечно, анахронизмом. Никакой Германии в то пору не было, существовала 21 страна, где говорили на немецком языке. И идея, что нация, то, что представляет собой народ, представляет собой коллективную личность, наделенную общей душой и общим сознанием, созданная сначала в культурной сфере Гердером, а потом перенесенная в сферу политической, была выдвинута с целью обосновать политические лозунги создания единой Германии.

Гердер, основатель этой идеологии, видел в фольклоре, языке и литературе отражение национальной души и объединяющую силу, которая, несмотря на политическую фрагментарность Германии, может служить доказательством вообще того, что германский народ и германская нация существует как единый народ.

Эта идеология постепенно институционализировала роль национального поэта, создала самоинститут одного поэта, величайшего поэта, который отражает национальный дух, в творчестве которого выражается национальный дух. В Германии на эту роль постепенно выдвинулся Гёте, невзирая на то, что сам он относился к вот этому объединительному движению, к тому, что называл "шпрах патриотизмус" -- языковой патриотизм -- довольно скептически. Представление о нации, как об органическом единстве, как вот едином теле, о чем-то растущем и едином, было в значительной степени выдвинуто в противовес тогда существовавшей в Европе французской культурной гегемонии.