Книга Пыли. Прекрасная дикарка - Филип Пулман

Тростники поднимались выше его головы – если сидеть в лодке на банке; Малкольм подумал, что если не шевелиться, его, наверное, совсем не будет видно. Позади послышались голоса – мужской и женский; он замер, как статуя, и сидел так, пока двое не прошли мимо, рука об руку, поглощенные друг другом. Их деймоны, две маленькие птички, порхали чуть впереди, присаживались пошептаться и снова летели дальше.

Его собственный деймон, Аста, сейчас имела облик зимородка и восседала на планшире. Когда влюбленные их миновали, она взлетела к нему на плечо и просвиристела:

– Тот мужчина, вон там… – смотри!

Малкольм только сейчас его заметил: он стоял в нескольких ярдах от него под дубом, в плаще и серой фетровой шляпе-трилби, едва различимый сквозь заросли тростника. Держался он так, будто прятался от дождя – только вот дождя-то никакого не было! В плаще и шляпе цвета ранних сумерек разглядеть его было не проще, чем утку-поганку, – даже сложнее, подумал Малкольм: у той, по крайней мере, есть приметный хохолок.

– Что он там делает? – прошептал мальчик.

Аста превратилась в муху и отлетела от Малкольма, насколько смогла, остановившись, когда стало больно. Она села на верхушку тростинки, откуда чужака было хорошо видно. Тот явно пытался остаться незамеченным, но делал это так нескладно и даже бездарно, что только притягивал к себе внимание.

Вскоре Аста разглядела и его деймона – кошку, которая беспокойно топталась на одной из нижних веток дуба, под которым стоял человек, и зорко поглядывала в обе стороны вдоль тропинки. Потом кошка тихо мурлыкнула. Человек посмотрел вверх, и она спрыгнула ему на плечо, выронив что-то изо рта.

Человек что-то недовольно проворчал, и деймон слез на землю. Они оба принялись искать – под деревом, у воды, среди травы.

– Что она там такое уронила? – прошептал Малкольм.

– Вроде как орех. Что-то размером с орех.

– Ты видела, куда?

– Кажется, да. Оно отскочило от корня и покатилось вон туда, под куст. Смотри-смотри – они делают вид, что ничего и не ищут!

И правда. Кто-то еще шел по тропе – человек с деймоном-собакой. Мужчина в плаще подождал, пока они пройдут, притворяясь, что смотрит на часы. Он даже потряс рукой, послушал, опять потряс, будто часы вдруг встали, снял их с запястья, завел… Когда прохожий удалился, серый плащ надел часы обратно на руку и снова принялся искать ту штуку, которую уронила его кошка. Он сердился, это было видно, а деймон всем своим видом выражал смущение и раскаяние. Оба явно были ужасно расстроены.

– Пошли поможем, – предложила Аста.

Малкольм не знал, что и делать. Ему отсюда было видно поганок, он так хотел еще посидеть и понаблюдать за ними… но человеку с кошкой, кажется, и правда требовалась помощь, а острые глаза Асты наверняка обнаружат пропажу в считаные минуты.

Однако прежде чем он успел хоть что-то предпринять, человек нагнулся, сгреб своего деймона и бросился прочь по тропе, как будто решил отправиться за помощью. Малкольм тут же вывел каноэ из тростников кормой вперед и погреб к дубу. Мгновение спустя он уже выскочил на берег с фалинем[9], а Аста – теперь в образе мышки – шмыгнула через тропу под куст. Послышалось шуршание листьев, потом тишина… опять шуршание и опять тишина… Малкольм смотрел, как человек вдалеке достиг кованого чугунного мостика, ведущего на пьяццу[10] и поднялся вверх по ступенькам. Из-под куста раздался взволнованный писк – Аста нашла пропажу. В виде белки она прискакала назад, взобралась по руке на плечо и уронила ему в ладонь какой-то предмет.

– Это наверняка оно! – воскликнула она. – Вот просто наверняка оно.

На первый взгляд это был обычный желудь, только слишком тяжелый. Присмотревшись, Малкольм понял, что он вырезан из твердого мелкозернистого дерева и состоит из двух частей. Чашечка повторяла неровные, лежащие внахлест чешуйки настоящего желудя и была немного запачкана зеленым. Сам орешек шелковисто сиял светло-коричневым и был отполирован и навощен. Очень красивый желудь. Аста наверняка не ошиблась: это его потерял тот серый человек.

– Давай догоним его, пока он не перешел мост, – сказал Малкольм и уже поставил ногу в лодку, но тут…

– Стой! Гляди! – пискнула Аста.

Она уже превратилась в сову, как делала всегда, когда хотела разглядеть что-нибудь вдалеке. Она смотрела в сторону канала. Малкольм проследил за ее взглядом. Человек в плаще уже поднялся до середины моста, но остановился, потому что с противоположного берега ему навстречу вышел другой человек, коренастый, одетый в черное. Его деймон-лисица ступал легко и неслышно. Малкольм и Аста сразу поняли, что он хочет остановить незнакомца в плаще и что тот испуган.

Серый развернулся и сделал несколько поспешных шагов, но снова остановился, потому что на мосту позади него возник третий человек, ниже первого, но тоже в черном. Его деймон – крупная птица непонятной породы – сидел у него на плече. Оба черных человека выглядели очень уверенно, словно времени у них было предостаточно. Они что-то сказали серому и схватили его за руки – каждый со своей стороны. Несколько секунд тот бился в захвате, но потом как-то обмяк, так что им пришлось встряхнуть его, чтобы поставить на ноги. Черные поволокли серого через мост на небольшую пьяццу под колокольней и с глаз долой. Его кошка-деймон бежала следом, несчастная и напуганная.

– Спрячь! – прошептала Аста. – В самый глубокий карман!

Малкольм сунул желудь во внутренний нагрудный карман куртки и медленно сел. Он весь дрожал.

– Они его арестовали.

– Это не полицейские, – возразила Аста.

– Нет. Но и не грабители. Они вели себя слишком спокойно – как будто могут делать что хотят.

– Давай просто пойдем домой, – сказала Аста. – Вдруг они нас видели.

– Да они даже не дали себе труда по сторонам посмотреть, – сказал Малкольм, но с деймоном все равно согласился: им и правда лучше убраться отсюда подобру-поздорову.

Он быстро погреб обратно к Герцогскому каналу, тихонько обсуждая происшествие с Астой.

– Бьюсь об заклад, он шпион.

– Может быть. А те двое тогда…

– ДСК.

– Тс-с-с!

ДСК – это был Дисциплинарный Суд Консистории, церковное подразделение, занимавшееся еретиками и неверующими. Малкольм не слишком много о них знал, но тот липкий ужас, который внушал Дисциплинарный Суд, узнавать умел. Посетители в «Форели» как-то судачили о том, что случилось с одним их знакомым газетчиком: тот задавал слишком много вопросов о ДСК в своих статьях, а потом вдруг взял да исчез. Редактора газеты арестовали и посадили за подстрекательство к мятежу, а сам автор статей словно сквозь землю провалился. Никто больше никогда его не видел.

– Об этом нельзя ничего говорить, даже сестрам, – предупредила Аста.

– Сестрам – особенно, – кивнул Малкольм.

Понять это было нелегко, но Дисциплинарный Суд Консистории, как ни странно, находился на той же стороне, что и кроткие сестры монастыря Годстоу: все это были части Церкви. Малкольм единственный раз в жизни видел, чтобы сестра Бенедикта расстроилась, – и случилось это как раз тогда, когда он надумал ее об этом спросить.

– Есть тайны, в которые нам соваться не следует, Малкольм, – сказала она. – Они для нас слишком глубоки. Святая Церковь знает волю Господню и знает, что надлежит делать. Нам же остается любить друг друга и не задавать слишком много вопросов.

Первое для Малкольма было не слишком трудно – ему вообще почти все на свете нравилось. А вот со вторым вышло потруднее. Впрочем, про ДСК он больше не спрашивал.

Когда они добрались до дома, уже почти стемнело. Малкольм выволок «Прекрасную дикарку» из воды и затащил под навес сбоку от трактира, а сам поспешил внутрь и поскорее поднялся в свою комнату. Руки у него ныли.

Плащ он кинул на пол, ботинки запинал под кровать, потом зажег ночник. Аста тем временем пыталась выковырять желудь из глубокого кармана. Малкольм взял находку в руки и стал поворачивать так и сяк, пристально разглядывая.

– Ты только погляди, как искусно он вырезан! – воскликнул он, дивясь.

– Попробуй открыть, – подсказал деймон.

Он уже и сам хотел это сделать и осторожно попытался повернуть шапочку – но безуспешно. Желудь не развинчивался. Малкольм поднажал, потом попробовал просто разнять половинки, но у него ничего не вышло.

– А если в другую сторону? – предложила Аста.

– Так он только крепче закрутится, – возразил Малкольм, но последовал ее совету.

И у него получилось! Резьба и правда шла в другом направлении.

– Никогда такого не видел, – сказал он. – Вот странно!

Нарезка была такая тонкая и аккуратная, что ему пришлось повернуть раз десять, прежде чем половинки распались. Внутри оказался сложенный во много раз клочок бумаги, – той самой, тончайшей, на которой печатали библии.

Они обменялись взглядами.

– Это чей-то чужой секрет, – сказал, наконец, Малкольм. – Мы не должны смотреть.