Пуговицы (СИ) - Мартин Ида

— Убили, — отозвался Бэзил.

— Батюшки, — ахнула она, с чувством всплеснув руками. — А кого?

— Женщину, — сказала Лиза. — Вроде.

— Точно женщину, — подтвердил Фил.

Маленькие бесцветные глаза поварихи загорелись азартным любопытством.

— Изнасиловали?

— Мы свечку не держали, — буркнул Бэзил.

— Её давно убили, — пояснила Лиза. — И спрятали в колодце.

— Может, забьём на физику? — предложил Фил, когда повариха свалила. — Подыхаю жрать хочу. Кто со мной в ТЦ?

С тем, что дальше было бы странно продолжать учиться, согласились все.

— Принесёшь мои вещи? — попросила Лиза. — Я вас на крыльце подожду.

Пока я переодевалась, только и думала, что о трупе. Неприятное зрелище. Омерзительное. От одной мысли, что человек превращается в вонючую, тошнотворную гниль, делалось жутко. Нет, с тем, что это естественный биологический процесс разложения, трудно было поспорить, однако самый ужас всего этого заключался в обречённости и пустоте. Получалось, каким бы ты ни был в жизни человеком, сколько бы хороших дел не совершил, всё равно рано или поздно от тебя останется лишь сгусток ненужной грязи.

Забрав Лизину сумку, я спустилась вниз и возле столовой, рядом с умывальниками, заметила Томаша. Облокотившись обеими руками о раковину, он задумчиво стоял спиной ко мне.

Я невольно замедлилась.

Слава Томаш пришёл к нам в десятый, и все девчонки тут же в него повлюблялись: новый, красивый, таинственный парень, как во всех фильмах показывают.

Спокойный, аккуратный, с прекрасной успеваемостью, лицом, которое смело можно было выкладывать в раздел «эстетика парней» и фигурой даже лучше, чем у Фила. А тот у нас всегда считался чуть ли не Аполлоном.

Мне Томаш тоже понравился, но обычно парни сами влюблялись в меня, а у меня при всём желании никак не получалось влюбиться по-настоящему, так что я не придала этому никакого значения. До тех пор, пока неожиданно он не подкатил сам.

Осторожно и ненавязчиво, сначала в переписке, а потом недели две провожая до дома и развлекая историями о своей прежней школе, где-то в Подмосковье, об искусстве, в котором он видимо неплохо разбирался, о детских путешествиях с мамой-художницей.

Слава не только выглядел взрослее большинства моих одноклассников, но и разговаривал, рассуждал и вёл себя как-то по-взрослому.

И всё же, в этом я уже призналась себе намного позже, меня захватила вовсе не его взрослость и не умные разговоры, которые я слушала вполуха, и даже не ореол загадочности.

Будь Томаш таким же недалёким, как Фил, или таким же скучным, как Липатов, или нервным, как Бэзил, будь он хоть глухонемым или аутистом, как Женечка, для меня бы это не имело никакого значения.

С самого начала моё увлечение им было абсолютно примитивным, плоским и до неприличия физиологичным. Все эти недели каждый день я надеялась, что он вот-вот обнимет меня, поцелует и можно будет уже не стесняться своих чувств.

Однако Томаш тянул. И мне со всей моей природной нетерпеливостью стоило либо уже перейти в наступление, либо прекратить это странное общение, но я лишь малодушно ждала, пока внезапно в один момент он не потерял ко мне интерес.

Перестал писать, провожать и даже тайком поглядывать. Несколько дней под колкие насмешки Бэзила я надеялась, что он одумается или пояснит причину столь резкой перемены, но оправдываться Томаш не собирался, обращая на меня внимания не больше, чем на школьные стены.

Теряясь в догадках и чувствуя себя униженно, я подошла к нему с вопросом: «Что происходит?».

Выражение лица, которое сделалось у него после этого вопроса, я, наверное, никогда не забуду.

Он смотрел так искренне недоумённо, что я и сама растерялась, ведь по большому счёту предъявить ему мне было нечего. Мы ни о чём не договаривались, ни в чём друг другу не признавались и даже не целовались.

— Ты это про что?

Не придумав ничего лучше, я открыла в телефоне нашу с ним переписку за эти дни и показала, тогда он, в свою очередь, открыл её же на своём телефоне, и я увидела пустоту. Чистый белый лист. Ни одного сообщение ни от меня, ни от него. Всё было тщательно удалено.

Прежде меня никто так не унижал.

— Я тебя как-то обидела?

— Нет, конечно, — он улыбался вежливой тёплой улыбкой. — Мне не на что обижаться.

— Можешь объяснить, что изменилось?

— Ты что-то путаешь, но не переживай, со всеми бывает. Я тоже иногда ошибаюсь и потом сильно стыжусь этого.

Лиза не сомневалась, что он узнал про меня нечто такое, что заставило его сдать назад, однако, не смотря на множество дурацких происшествий, в моей биографии не было ничего стыдного или позорного.

Внутри себя я послала Томаша ко всем чертям, но он никуда не ушёл, а ещё более прочно обосновался в моей голове. И единственное, чем я могла погасить это настырное навязчивое чувство, был гнев. Меня злило абсолютно всё, что было с ним связано: его причёска, пиджак, манера держаться у доски, идиотское прилежное поведение, даже дурацкая фамилия и та бесила.

Лиза иронично называла это «любовь-ненависть», парни же нарочно звали его моим крашем, и если кто-то намеревался разозлить меня, то достаточно было лишь коснуться этой темы.

Из столовой выскочили два пацана и, поскальзываясь на поворотах, помчались по коридору. Томаш выпрямился и, резко обернувшись, застукал меня с поличным.

В тяжёлом взгляде застыл вопрос.

— Бэзил не пробегал? — вежливо улыбнувшись, спросила я, хотя отлично знала, что все уже ждут меня на улице.

— Они с Филом ушли.

Томаш почти никогда не пропускал уроки, во всяком случае те, на которых я сама присутствовала, и видеть теперь, что он не торопится, было довольно странно.

Ограничившись лёгким кивком, я быстро прошла по застеклённому коридору между школьными корпусами. Его затуманенные окна были покрыты горизонтальными полосками стекающих капель. Надела на ходу куртку и издалека помахала намеревающемуся вот-вот покинуть свой пост Марату.

До самого кафе мысли о Томаше вытеснили утреннее происшествие. Так получалось каждый раз, стоило начать о нём думать. Остальное плавно отходило в сторону. Теряло резкость, размывалось фоном боке. И не то, чтобы я думала что-то конкретное, просто он то и дело вставал у меня перед глазами. Как разговаривает, как двигается, в чём был одет, как посмотрел или улыбнулся. Нелепые бессвязные картинки. Навязчивые, раздражающие образы.

Ребята о чём-то переговаривались, а я толком не слушала. Плелась за Бэзилом, послушно позволяя ему вести себя за руку.

Из-за сырой погоды и холода меня одолевала бесконечная простуда. Она то немного отступала, то накатывала с новой силой. Хроническая усталость, сопли, озноб. Было бы хорошо купить новые ботинки, обе подошвы моих треснули и, хотя со стороны это было совсем не заметно, ноги постоянно промокали, а ботинки не успевали высыхать изнутри.

Только на носовые платки у меня были деньги, а, вот, на ботинки нет. Тем более на такие.

Все шмотки, которые я носила, мне подгонял Бэзил. Его старшая сестра Марина работала в Меге и постоянно притаскивала домой списанное или распродажное барахло. Вещей у неё было очень много и всё, что ей по каким-то причинам не подходило, она раздавала подругам или продавала. Так что Бэзил не без гордости регулярно снабжал меня одеждой.

Моднючие широкие голубые джинсы с завышенной талией, из которых я не вылезала уже второй год, укороченная красно-серая куртка, спортивный костюм, свитера, худи, куча футболок, даже разноцветные носочки, шарфики и ремни — в сравнении с Лизой я была богачкой.

Вот только обувь Марина не приносила, поэтому я просто донашивала ботинки, которые она собиралась выбросить из-за трещины на подошве. Меня это не смущало. Ботинки были чёрные, высокие и жутко стильные. Я бы в жизни себе такие не смогла купить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Привычным маршрутом сквозь моросящую серость мы дотопали до шоссе, перешли по подземному переходу на другую сторону и с облегчением нырнули в искусственный, но вечный уют ТЦ: тепло, свет, порядок и приятные ароматы. В любое время дня и ночи, в любую погоду, в любой сезон.