Да запылают костры! - Вальтер Литвин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гольяс старался не оставаться в стороне, но то и дело отвлекался. Что-то тревожило его. Лишь недели спустя выяснилось, что его донимали разбойники, с которыми наивный библиотекарь имел неосторожность сыграть в карты на деньги.
Порой Гольяс становился сам не свой – замыкался в себе и не обращал внимания ни на Куову, ни даже на сына. При стуке в дверь он бросал все дела и принимался судорожно искать место, где спрятаться. По утрам озирался на каждый шорох и даже несколько раз пытался неуклюже выбраться на улицу через окно. Иногда Гольяс возвращался из библиотеки бледный и взъерошенный, и тогда сразу становилось понятно, что лучше его не трогать. Он срывался на всех подряд, грубо обрывал любые попытки завязать разговор и отпускал язвительные замечания.
Наблюдая за этой нелепой игрой поведений, Куова узнал кое-что о пороках современного общества. Однако вскоре она ему наскучила. Очередным вечером он вышел на крыльцо вместо Гольяса, и у него состоялся непродолжительный разговор с непрошенными гостями. Его доводы были настолько убедительны, что те больше никогда не возвращались. Но особенно Гольяса удивило то, что для этого не пришлось прибегать к грубой силе.
***
Они сидели на кухне за столом, смастерённым Куовой, друг к другу лицом, держа в руках алюминиевые кружки с разбавленным пшеничным пивом. Горячая пища и алкоголь расслабили Гольяса, так что он не сдерживал себя в желании поболтать. Такое происходило в конце каждой недели: Иона укладывался в постель, а мужчины допоздна засиживались за беседой.
– Ты удивительный человек, Калех.
Так Куова называл себя в честь своего последнего слуги перед Гольясом и остальными, не будучи уверенным, стоит ли раскрывать о давнем прошлом то, что может показаться невероятным.
Он усмехнулся. Дожив до седин, Гольяс чудным образом не избавился от почти детской впечатлительности.
– За время нашего знакомства ты не раз повторял эту фразу, – заметил Куова.
– Когда я нашёл тебя, ты говорил на каком-то причудливом диалекте и опасливо косился на машины на улицах. Сегодня ты объясняешь Ионе грамматику и арифметику. И коль скоро меня уже целый месяц никто не тревожит, похоже, твой талант работы с деревом уступает лишь твоему таланту убеждать людей. Какие ещё секреты таятся в тебе?
Куова промедлил с ответом. Изменчивость настроения Гольяса временами ставила его в тупик. Перебрав с алкоголем, тот мог начать потешаться над его неведением, а в моменты фанатичного отчаяния едва не падал перед ним на колени и боготворил, не сдерживая эмоций. И тут в голову закралась мысль: «Ничто так не развлекает, как сказанная в шутку правда».
– Быть может, то, что я колдун из далёкой древности или переродившийся Спаситель?
Гольяс около секунды недоверчиво смотрел ему в глаза, а затем прыснул от смеха, зажав рот обеими ладонями, чтобы не шуметь. Куова засмеялся следом, чувствуя себя так, будто только что рассказал удачный анекдот. Успокоившись, библиотекарь дружески похлопал его по плечу, откинулся на спинку стула и протяжно отхлебнул из своей кружки.
– Я никогда не спрашивал, откуда ты пришёл. Ты был отшельником?
До недавних пор Куова старался избегать разговоров о своём происхождении, однако в копилке Гольяса собралось слишком много удивлений, чтобы он мог сдерживать нарастающее любопытство. Ничего не оставалось, кроме как скармливать ему тщательно отобранные зёрна истины.
– Не совсем. Но мой народ действительно жил уединённо, – признался Куова. – Мы почти не видели обычных людей.
– В горном кишлаке? – спросил Гольяс, свернув на тропу предположений. – Как вы выживали в такой изоляции?
– У нас было всё самое необходимое, хотя… Вряд ли можно сказать, что мы выжили.
– Что произошло?
– Катастрофа. В одночасье рухнул мой прежний мир, погибли все друзья, а я остался один.
Глаза Гольяса на миг округлились от ужаса.
– Ох, Калех, мне так жаль!
Куова наполовину наполнил свою кружку из кувшина, плеснул немного воды. За месяцы он научился разбавлять пиво так, чтобы оно сохраняло нотки вкуса и при этом не затуманивало разум.
«Разбавь трагедию скукой и безразличием – и она станет всего лишь ещё одним днём твоей жизни».
– Не стоит, – печально улыбнулся Куова. – Так или иначе, ещё долгое время я влачил существование в развалинах того, что когда-то звал домом.
– От одиночества и тоски можно сойти с ума…
Куова кивнул, как будто это были слова, которые хотел сказать он сам.
– И я покинул своё убежище, чтобы изучать мир, которого никогда прежде не видел.
– Надо же… А когда-то и я мечтал о путешествиях.
Гольяс говорил так, как если бы собирался поведать нечто совершенно новое. На самом деле он не раз хвастал тем, что в молодости объездил все самые крупные города Кашадфана. Видел разрушенные крепости времён цивилизации Киэнги. Ходил с караваном двугорбых верблюдов и полгода жил в ауле в степях. Куова не мог не признать, что лучшие годы библиотекаря оказались даже насыщеннее, чем его собственные. Но стоило ли слушать эти истории снова?
И всё же он отставил в сторону кружку и изобразил на лице заинтересованность, вперемешку с лёгкой растерянностью.
– Правда?
С улицы послышалось громкое тарахтение мотора, и Гольяс раздражённо закатил глаза. По его мнению, в поздний час на машинах разъезжают только чиновники и гуляки. Ни к первым, ни ко вторым симпатии он не испытывал. Хотя как-то раз признался, что будь на их месте, сам не сумел бы себя сдерживать. Впрочем, потухшее настроение моментально улетучилось с большим глотком пива.
– Ты не поверишь. – Губы Гольяса разошлись в широкой улыбке. – Хотел прогуляться по каждому континенту, узнать что-то о людях. Говорят, что в Улондомо у людей кожа что шоколад. Можешь себе представить? – Вдруг он помрачнел. – Но тут женитьба, сын, потом жена ушла, я постарел, а мечты так и остались мечтами.
– Но ведь ты учёный человек, Гольяс! – воскликнул Куова. – Я ни за что не поверю, что ты взял и похоронил свою тягу к незнакомому.
Гольяс в ответ хитро подмигнул. В ушах некоторых лесть звучит точно маленький секрет, который давно хотелось вытащить на поверхность.
– Ты прав. К нам в город часто приезжают гости из других стран. И если есть возможность, я обязательно
