Убийство Малу - Иван Ноэ

Отчет

о срочном хирургическом вмешательстве профессора Дерона,

проведенном на больном Робере Ле Шантре 17 января, согласно записям,

сделанным в операционном журнале клиники

22 ч. 40 мин. — проведен первичный осмотр ассистентом месье Рико.

22 ч. 45 мин. — вторичный осмотр больного, на сей раз профессором Дероном. Диагноз: прорыв гнойного аппендикса, обширный перитонит. Живот вспученный, очень твердый. Пациент без сознания. Температура 40, 6 градуса. Пульс учащенный, 110 ударов в минуту. Общая слабость. Землистый цвет лица.

22 ч. 50 мин. — общая анестезия (хлороформ). Подготовка операционного поля.

22 ч. 55 мин. — полное отсутствие рефлексов. Широкий надрез кожи, апоневроза, брюшных мускулов. Сильный и в большом количестве выброс гноя.

22 ч. 59 мин. — чистка от гноя завершена. Обнажен участок воспаления: перфорированный аппендикс, начало гангрены. Пульс — 90. Анестезия обычная, в осторожной форме.

23 ч. 02 мин. — резекция аппендикса. Каутеризация. Пульс — 80. Дыхание прерывистое.

23 ч. 04 мин. — пульс — 70. Снятие анестезии. Инъекция.

23 ч. 05 мин. — голубая синкопа. Пульс не прощупывается. Кислород. Инъекция. Искусственное дыхание.

23 ч. 10 мин. — остановка пульса и дыхания. Вскрытие грудной клетки и массаж сердца, проведенный профессором Дероном.

Ассистент зашивает брюшину, мускулы, апоневроз, кожу. Установка дренажной трубки (15 мм).

23 ч. 15 мин. — массаж сердца. Искусственное дыхание. Безрезультатно.

23 ч. 30 мин. — положение не изменилось.

23 ч. 39 мин. — слабый толчок сердечной мышцы.

23 ч. 40 мин. — медленное восстановление сердцебиения. Пульс — 40…

Я не отрываясь смотрел на документ. Его строчки слегка расплывались. В каком-то тумане до меня донесся голос профессора, подводившего итоги:

— Следовательно, в двадцать три часа десять минут Робер Ле Шантр умер !

Только в двадцать три тридцать девять началось восстановление жизнедеятельности. Другими словами, в течение двадцати девяти минут он был мертв. Разве это не убедительное доказательство его невиновности?

Разумеется, это было абсолютно неоспоримое свидетельство в его пользу, не идиот же я, в конце концов.

Но, с другой стороны, у меня накопилось более чем достаточно доказательств того, что убийцей Малу был… Да, тут недолго сдвинуться по фазе. Когда перестаешь что-либо понимать в ситуации, то почва буквально уходит из-под ног. Начинаешь просто испытывать страх.

Мне стало жутко от этих двух воздвигнутых вокруг меня стен очевидности, давивших и мешавших думать. Требовалось сделать над собой усилие, встряхнуться, рассеять ужас и тревогу, возникшие перед лицом невозможного.

Я беспомощно копошился в засосавшей меня черной дыре, пока, как мне показалось, не увидел какой-то просвет, мелькнувший лучик разума. И тогда я набросился на профессора:

— Но что значит это ваше «мертв»?..

— Это была смерть. Она однозначна: прекращаются дыхание, кровообращение, тело охлаждается… Это и называется смертью.

— Да, это очевидно…

— В таком состоянии, согласитесь, он никак не мог задушить Малу.

— И тем не менее, профессор, у меня же есть свидетели…

— Тогда что, двойник?

— С той же самой родинкой, без фаланги на мизинце, с фотографией его жены и удостоверением личности?..

— И то верно.

— И даже если предположить, что убийцей все же был Ле Шантр, это никак не объясняет тайну не имеющей ни единого выхода комнаты.

— Действительно.

Сказать мне больше было нечего. Оставалось только распрощаться и вернуться обратно в Марсель…

Нет! Этого делать было нельзя! Не мог я уехать, когда от этой дилеммы просто пухла голова! Надо было… надо было… а собственно, чего делать-то?

Следовало по меньшей мере тщательно разобраться в том, что из себя представляет этот Ле Шантр: прочувствовать окружающую его атмосферу, побывать в его доме вполне благополучного человека, взглянуть на кресло, в котором он любил посиживать, на письменный стол, за которым он пописывал, на картины, что давали отдохновение его глазам, увидеть его любимую трубку, пепельницу… И в конце концов, надо было обязательно повидать и его самого… Зачем так, с ходу, отметать возможность какой-то глупейшей путаницы с приметами? И лишь после того как я его увижу, я, по крайней мере, смогу сказать сам себе, что сделал все, что было в моих силах, в борьбе с невозможным.

Но профессор был отнюдь не в восторге от моих планов.

— Пойти к нему? Будьте осторожны! Повторяю: речь идет о человеке и о семье, пользующихся исключительным уважением… Его супруга…

— Не беспокойтесь, я буду предельно тактичен. Полицейским случается вести себя умно… иногда. Могу я повидать мадам Ле Шантр?

— Я сейчас пошлю кого-нибудь за ней. Мадам Ле Шантр все время у изголовья мужа. Если до отъезда у вас возникнет необходимость еще раз повидаться со мной, то я буду у себя в кабинете с двух часов.

Беседа с мадам Ле Шантр

Мадам Ле Шантр: Вы хотели меня видеть, инспектор?

Я: Да, мадам. Речь идет… о весьма незначительном деле… связанном с одним преступником в Марселе.

Мадам Ле Шантр: Так вы из Марселя?

Я: Да.

Мадам Ле Шантр: О! А я ведь там родилась. Там же и с мужем познакомилась.

Я: Так он там жил?

Мадам Ле Шантр: Да, почти пятнадцать лет. Он возглавлял филиал «Банк де Франс». А в Париж мы переехали всего несколько месяцев назад, когда супругу предложили пост в министерстве финансов.

Я: Вот как?

Мадам Ле Шантр: Так о чем вы хотели поговорить?..

Я: Э-э-э… Видите ли, мне понадобилось — и профессор предпочитает, чтобы по таким пустякам не беспокоили месье Ле Шантра в период его выздоровления — просмотреть некоторые досье вашего супруга, в которых мы надеемся обнаружить следы совершенных нашим подозреваемым махинаций… Едва ли стоит вам забивать голову подробностями дела…

Мадам Ле Шантр: Если я в чем-то могу оказаться полезной…

Я: Спасибо за ваше участие.

Мадам Ле Шантр: Я сейчас же позвоню нашей горничной. Вот связка ключей моего мужа. Все его досье классифицированы и находятся в столе… Может, желаете, чтобы я вас сопровождала?

Я: Нет, нет, это совсем ни к чему… Думаю, я задержусь ненадолго.

Мадам Ле Шантр: Тогда держите ключи, инспектор. Как только закончите, передайте их горничной.

Второй (телефонный) разговор с профессором Дероном, который в этот момент находился у себя дома