Чума на оба ваши дома - Сюзанна Грегори

— Тем, что не дал ему устроить побоище, я полагаю, — отозвался Бартоломью. — Я и не представлял, что ему так по душе затевать беспорядки.

Крики за воротами стали громче, затем стихли. Бартоломью услышал цокот конских копыт и понял, что это подъехал шериф со своим отрядом и начал разгонять толпу. Колотить в ворота колледжа перестали. Слышались лишь голоса людей шерифа, которые приказывали горожанам расходиться по домам или отправляться ночевать в замок, да стоны тех, кого придавили к воротам.

— Эй, в Майкл-хаузе!

Бартоломью узнал голос шерифа и пошел открывать ворота.

Шерифу уже не раз приходилось поднимать гарнизон на разгон стычек между университетом и горожанами, и это порядком ему надоело. Поскольку избавиться от горожан вряд ли представлялось возможным, его нередко охватывало желание избавиться от университета вместе со всеми его склоками и враждующими группировками. Студенты из Норфолка, Суффолка и Хантингдоншира враждовали со школярами из Йоркшира и с севера, и все вместе — со студентами из Уэльса и Ирландии. Преподаватели и студенты, которые были священниками или монахами, вечно вздорили с теми, которые не были священниками или монахами. Как-то раз даже произошла ссора между религиозными орденами — многочисленными францисканцами, доминиканцами, августинцами и кармелитами, которые жили подаянием, в отличие от богатых бенедиктинцев, и августинскими канониками, ведавшими больницей Святого Иоанна.

Когда ворота распахнулись, шериф хмуро посмотрел на собравшихся, но не сделал попытки войти. Главный проктор, в обязанности которого входило поддерживать в университете закон и порядок, стоял рядом с шерифом, а позади него маячили педели — университетские констебли. Мастер Уилсон поспешил вперед. Великолепная пурпурная мантия развевалась за его спиной.

— Милорд шериф, мастер проктор, — начал он, — городские напали на нас без всякого повода!

— Восхищаюсь людьми, которые столь тщательно доискиваются истины, прежде чем заговорить, — вполголоса заметил Бартоломью. Кроме всего прочего, высказывание Уилсона было крайне неосмотрительным, учитывая, сколько горожан было среди его гостей.

Абиньи с омерзением фыркнул.

— Он должен был подумать, когда сегодня решил раздавать деньги. Можно было представить, что тут начнется.

— Я предлагал поручить священникам раздать их на воскресной мессе, — отозвался Бартоломью. Он с отвращением наблюдал за тем, как Уилсон сетует шерифу на горожан, напавших на колледж исключительно по злому умыслу.

— Но тогда какая-то часть славы могла достаться священникам, а не ему, — саркастически отозвался Абиньи. Он махнул рукой в сторону ворот. — Займитесь своими пациентами, лекарь.

Бартоломью вспомнил стоны и крики, которые неслись из-за стен Майкл-хауза, когда туда нахлынула толпа, и выругал себя за то, что не сообразил взглянуть на раненых раньше. Педель стоял у ворот рядом с двумя распростертыми телами, дальше по переулку его товарищи склонились над другими лежащими людьми.

— Эти готовы, доктор, — сказал педель, узнав Бартоломью.

Тот присел осмотреть мертвецов. Оба оказались совсем молоденькими, на одном была куртка подмастерья. Бартоломью нажал на грудь, под руками у него что-то хлюпнуло — это означало, что ребра сломаны, а внутренние органы раздавлены. У второго была сломана шея и голова повернута под невозможным углом. Оба должны были умереть мгновенно. Бартоломью перекрестился, задержался у ворот и крикнул брату Майклу, чтобы тот сделал все, что может, для этих не получивших отпущения грехов душ.

Остальные педели отступили, и Бартоломью стал осматривать раненых. Каким-то чудом их оказалось всего четверо. Бартоломью был уверен, что остальных отвели по домам друзья. Ни одному из четверых гибель не грозила. У одного мужчины средних лет была неглубокая рана на голове, тем не менее вызвавшая обильное кровотечение. Бартоломью дал ему чистую тряпицу, чтобы унять кровь, и перешел к следующей пострадавшей. Женщина, похоже, не была ранена, но находилась в глубоком шоке. Ее широко раскрытые глаза ничего не выражали, все тело била неудержимая дрожь.

— Вон ее сын.

Это сказал тот самый кузнец — он лежал у стены с неловко вывернутой ногой. Бартоломью взглянул в сторону, куда кивнул кузнец, и понял, что тот имел в виду одного из погибших. Он обернулся к женщине и сжал ее влажные ледяные руки в своих.

— Где ее муж? Можно послать за кем-нибудь, кто отвел бы ее домой?

— Муж ее той зимой умер от лихорадки. Парнишка один у нее был. Помрет теперь с голоду, как пить дать.

— Как ее зовут? — спросил Бартоломью, чувствуя себя совершенно беспомощным.

— Рэйчел Аткин, — отозвался кузнец. — А тебе-то что?

Бартоломью вздохнул. Таких, как Рэйчел, он видел почти каждый день — стариков и женщин с детьми, оставшихся без кормильцев. Даже давая им деньги — что он делал иногда, — он лишь на время облегчал их судьбу. Вид бедности был одной из тех особенностей профессии врача, которые он находил наиболее тягостными. Нередко он брался за лечение раны или болезни, а затем узнавал, что его пациент умер от недоедания или попросту замерз.

Он выпустил руки женщины и подошел взглянуть на ногу кузнеца. У того оказался аккуратный перелом, кожа была цела. Требовалось лишь сложить кость, а время и покой довершат все остальное. Пока он осторожно мял и ощупывал ногу в поисках осколков кости, кузнец склонился к нему. Бартоломью сообразил, что это благодаря элю, парами которого кузнец обдал его, тот, вероятно, и не кричал, как это сделали бы многие пациенты во время осмотра сломанной ноги. По той же самой причине следовало как можно скорее наложить лубок.

— Зачем ты влез? — заплетающимся языком выговорил кузнец.

Бартоломью, словно не слыша, отправился к последнему раненому: мужчине, который жаловался на боль в спине.

— Все шло как по маслу, — продолжал кузнец. — Мы знали, что делаем.

— Я уверен в этом, — рассеянно отозвался Бартоломью, водя руками по спине раненого. Потом распрямился. — Это просто ушибы, — сказал он мужчине, — идите домой и полежите, и через несколько дней все пройдет. — Он обернулся к кузнецу. — Я могу сложить вам ногу прямо сейчас, или идите к хирургу. Мне все равно, как вы решите.

На лице кузнеца промелькнуло сомнение, он прищурился.

— Я слыхал о тебе, лекарь. Ты говоришь другим докторам, что не нужно ставить пиявок…

Со стороны слушающих педелей донесся сдавленный смешок, и Бартоломью резко оборвал кузнеца, поднялся и собрался уходить. У него не было никакого желания затевать с этим человеком медицинский спор. Он знал, что многие относятся к его воззрениям с недоверием, если не со страхом, но никто не мог отрицать, что больные Бартоломью умирали реже, чем у других врачей. Его успех там, где другие терпели неудачи, нередко приводил к нему отчаявшихся, а те, кого он излечивал, обычно вставали на его защиту, когда другие подвергали его методы сомнению или порицанию.

— И сколько ты с меня за это возьмешь? — с усмешкой осведомился кузнец и ухватил Бартоломью за край мантии, чтобы не дать ему уйти.

Тот взглянул на него сверху вниз.

— Саван и могильщика для сына этой женщины.

Кузнец встретился с ним взглядом, всмотрелся в глаза в поисках подвоха. После недолгого раздумья он кивнул и поднял руки, чтобы педели помогли ему добраться до Майкл-хауза, где у Бартоломью была небольшая приемная.

Бартоломью быстро перевязал первому мужчине голову и отправил его домой. Женщина все так же сидела на земле и смотрела перед собой. Педели переложили тела юношей на дроги, чтобы отвезти их к церкви Святого Михаила, а брат Майкл дочитал молитвы и направился обратно в колледж. Бартоломью решительно наклонился, взял женщину за руку и поставил ее на ноги. Не обращая внимания на недоуменные взгляды привратников у ворот, он зашагал к кухне, ведя за собой Рэйчел Аткин.

Все слуги колледжа сбивались с ног, готовясь к обеду в честь мастера Уилсона. Бартоломью проложил себе дорогу сквозь кухню к помещениям, где жила прислуга. Там сидела Агата — необъятных размеров прачка. Она складывала салфетки. Когда они вошли, Агата подняла глаза, и ее кустистые седые брови сошлись на переносице при виде женщины.

— Ну, что еще? — осведомилась она, с усилием поднимая свое грузное тело навстречу Бартоломью. — С чем пожаловали на сей раз, юный пройдоха?

Бартоломью улыбнулся. Обычно колледжи не брали в услужение женщин, но Агата была исключением. Сэр Джон нанял ее, как только появился в Майкл-хаузе, мгновенно оценив ее организаторские способности и деловитость. Постепенно она утвердилась в положении бесспорной главы всей прислуги колледжа. Своим размеренным и практически бесконфликтным существованием Майкл-хауз был обязан Агате.