Сын крестьянский - Александр Савельев

Болотников, выбранный за смелость и смекалку сотником, и его казаки уже получили хлеб по записи. К нему подошел посыльный.

— Скорей, сотник! Атаман кличет.

Передав свой мешок с мукой на сохранение одному побратиму, Болотников поскакал до атамана.

Атаман нетерпеливо расхаживал по куреню, заложив руки за широкую спину. От тяжелых шагов скрипели половицы, в шкафу дрожали серебряные и золотые ендовы, корчаги, чашки, ковши. Вошел Иван.

— Что мешкаешь, заждался тебя.

Атаман вздернул голову, как боевой конь, так что чуб закачался, и уставился в пришедшего серыми ястребиными глазами. Болотников, со своей стороны, тоже в упор глядел на него. Не опуская глаза, отчеканил:

— От посланца услыхал, немешкотно прискакал. Что надо, атаман?

Тот показал рукой в угол, где на широкой лавке кто-то неподвижно лежал в рваном бешмете, в стоптанных чувяках, на голове — тряпка с запекшейся кровью.

— Вот зри! Из Белой Криницы — знаешь, у рубежа хутор, — оттоль, вырвался от татар и прискакал. Конь еле дотянул, свалился; он сказал что треба, умер. А там пожжено, убито, угнано. Бери три сотни, гони наметом, побей татаровье. Не серчай!

— Слушаю, не серчаю, исполню!

Он исчез, атаман продолжал безмолвно ходить, временами взглядывая на мертвого. За оконницей шумели от ветра листья клена, жалобно ворковала горлинка.

Болотников вышел от атамана возбужденный, раскрасневшийся. «Татаровью не поздоровится! А пока… пока не стану чинить утеснения нраву моему. Разгуляться треба! Веселись, душа! Пей! Бей ворогов до скончания, а смерть придет, помирать будем! Нынче сердце разгула просит». Он скорыми шагами вышел за город, к берегу Дона. Там стоял шинок, злачное место для всех гуляк. Болотников хотя и бывал здесь, но в исключительных случаях.

Оттуда доносились гул голосов, крики, пение, звуки домры. Вошел в большую толпу, бурлящую у входа. Прошел в шинок. Радостные крики:

— А, сотник, здорово! Болотников, пидь до мэнэ!

— Садись, друже!

Сел к столу в темноватой горнице. Разносился запах жаренной с луком рыбы. Жарко… У столов калякали и трезвые и уже выпившие. Здоровенный черный казачина подошел к нему, хлопнул по спине пятерней, сказал сиплым басом, подмигивая левым глазом:

— Вот и добре, Иван! Хлеба получили, сыты ныне! И выпить не грех!

Выпили горилки. У Ивана закружилось в голове, завертелось перед глазами. Вышел быстро из шинка к пляшущим гопака под звуки домры. Домрачей был старик. Иван заметил его насупленное, мрачное, безглазое лицо — яркий контраст с веселой плясовой.

«Дает радость, а на душе, знать, горе…» — мелькнула мысль. Кругом в такт хлопали и подпевали:

— Эй, гоп, гопака, черный вечер казака! Бейте, девки, гопака, не жалейте пятки.

Иван не стерпел, расстегнул свой синий чекмень, еще больше сдвинул на затылок смушковую серую шапку, свистнул, гикнул и пустился вприсядку, впереверт, боком… Неутомимо выделывал коленца, все более входя в раж. Пот катился градом. Окружающие загляделись на него:

— Эх, Иван! Ну же, Иван!

— Добре, дорогуша!

Всех он переплясал, под конец ударил шапкой о землю, опять свистнул, крикнул:

— Знай наших, калуцких!

И опять бескрайняя степь… Кое-где курганы… Травы высокие, густые, сочные. Яркие полевые цветы — красные, синие, желтые, белые… Теплый ветерок колышет травье, несет бодрящие запахи. Взлетает к яркому, безоблачному небу, трепещет на месте крылышками жаворонок и звенит, самозабвенно изливается, а в высоте кружит орел, выглядывая добычу. Стремглав бросился вниз. Жалобный, словно младенческий, крик — и орел взмыл, держа в когтях зайчишку. Кругом опять спокойствие и тишина… Среди этой величавой красоты появляется печальное шествие: татары целиной гонят ясырь из Белой Криницы. Истомленные, избитые, в изорванной одежде, бредут казаки, казачки, которым на долю пало не быть убитыми среди пожарища в хуторе. Кругом ясыря верхоконные сейманы — стража. Один пленник свалился. Татарин ожесточенно сечет его плетью. А у того нет сил подняться, лежит на траве, стонет… сел, глаз его выбит татарской плеткой.

У, шайтан! — взвизгнул сейман и кривой саблей снес пленнику голову; вскочил на коня и помчался догонять своих.

За ясырем едут телеги с награбленным добром и привязанными к ним лошадьми. Впереди ясыря не спеша движется татарский загон во главе с мурзой Назар-беем.

Кожаная куртка его покрыта серебряными пластинками. Серебряные поручни и наколенники, стальной шлем. Дамасская сабля. Рукоятка ее и ножны сверкают драгоценными камнями. Самопал за спиной. Доспехи мурзы блестят на солнце. Конь его накрыт кожаной попоной со стальными чешуйками. Такой же налобник. У седла две кобуры с пистолями.

Татары вооружены луками; в колчанах — стрелы. У иных — самопалы. Кинжалы, сабли; к седлам привязаны арканы.

Желтое лицо Назар-бея, вроде луны, обрамленное реденькими усами и бородкой, выражает полнейшее удовольствие. И думает он:

«Велик аллах и Магомет — пророк его! Сегодня сделали мы хорошее дело, угодное аллаху — пожгли селение гяуров, неверных псов, и многих перебили. Ясырь ведем богатый. Великий хан доволен будет, приблизить может верного слугу, батыра Назар-бея, к себе».

Облачко озабоченности пробежало по его лицу:

«Движемся долго по Дикому Полю. Нельзя быстро: ясырь отстанет. Погони ждать можно».

Задумался мурза. Заунывно, монотонно тянется песня, то затихает, то ширится, когда ее подхватывает весь загон. Скрипят немазанные телеги. Молчаливо бредут измученные полоняники, подгоняемые плетками. Жарко горит солнце на синем равнодушном небе.

Дорогу пересекла длинная, глубокая балка, поросшая мелким дубняком.

Иван проехал во главе трех сотен мимо еще кое-где догорающих хат, торчащих печных труб, обугленных бревен, полусгоревших садов. Это было все, что осталось от веселой Белой Криницы. Свежие следы множества конских копыт и колес ясно указывали путь хищников.

«Дальше, дальше! Только бы до татаровья добраться, а там уже…» — с яростью думали казаки. На горизонте забрезжило среди зелени темное пятно. И Болотников отдал приказ отдыхать.

— Вот они! Догоним! Сил набирайтесь! — крикнул он.

Казаки пустили коней на подножный корм, сами поснедали, отдохнули. И часа через полтора помчались проторенной дорогой. Вскоре темное пятно снова показалось. Все ближе и ближе. Уже видно было, как татары перестраивались для боя. И вот та, поросшая молодыми дубками, степная балка…

— Третья сотня, в засаду!

Две сотни выбрались из балки и помчались к врагу, а третья засела в балке, стала ждать указанного Болотниковым сигнала — боя в тулумбас. Через несколько минут Болотников остановил обе сотни.

— Станичники! Затрубит зурна — скачите все в обрат, к балке. Опять зурна затрубит — вертайтесь снова, татаровье с боков и сзади в обхват! Вперед!

И обе сотни ринулись с копьями наперевес. Сшиблись вскоре две лавы. Рубились жестоко. Назар-бей в сопровождении нескольких нукеров зарубил саблей уже пять казаков. Крики: «алла, алла», «слава, слава». Болотников тоже бился, но осторожно, не врываясь в самую гущу. По знаку его запела зурна, и казаки вначале медленно, отбиваясь, а потом все быстрее стали отступать. Остервенело-радостные татары — вдогон за ними, а впереди них скакал торжествующий близкую победу Назар-бей. Татары пускали стрелы, нескольких казаков поймали арканами, сдернули с коней. Немного не доскакали до молчаливой балки, опять звук зурны, и казаки поскакали обратно, охватывая с флангов мчащуюся в беспорядке татарскую лаву, заезжая в тыл. Болотников махнул рукой, забил тулумбас, из балки вырвалась свежая сотня. «Алла» захлестнулось, торжествующе гремело «слава, слава, слава». Пошло избиение растерянных татар. Болотников не спеша, хладнокровно прицелился из пистоля в скачущего к нему Назар-бея. Выстрел — и мурза упал под ноги коней… Казаки добивали последних татар… Далеко в степи маячило несколько черных точек. Это удирали прорвавшиеся нукеры.

— Добро! Татаровье заманили, перебили! Вот тебе и вентерь[6]! — крикнул Болотников. Он и станичники около него оглушительно захохотали.

Иван и с ним казаков сорок поскакали узнать, что с полоняниками. Вскоре они увидали безотрадную картину: казаки, казачки лежали на земле, порубленные, иные без голов. Молча сняли шапки, кто перекрестился, кто и так стоял. Обходя мертвых, нашли только одну девушку, сильно пораненную, но живую. Казачьи кони, привязанные к телегам, остались целы.

«Ишь ты! Татарину коняга дороже человека», — мелькнула у Ивана мысль.

Болотников во главе трех победивших сотен вернулся на Дон. Привезли добычу: награбленное татарами добро из Белой Криницы, казачьих и татарских коней, доспехи, оружие. Благодарность получил Иван от атамана.