Что такое ППС? (Хроника смутного времени) - Василий Добрынин

—  А, — Степан Иванович разлил по рюмкам, — друг мой, это все — не бред?

—  М-мм... — с любезной, извиняющей улыбкой, спохватился Альфред, — Вот что упустили мы. Точнее я. Невежество простите. Давайте! — вскинул рюмочку Альфред, — Оттуда, — показал на грудь, — От всей души, да за здоровье Ваше!

Рюмочки сошлись.

—  Я почему спросил, — миролюбиво пояснил Степан Иванович, — я ведь всю жизнь в депутатах. Так, — лишний головняк, почетный, правда… Я все знаю. «Бред!» — повисло недосказанное слово.

Евсеич, привыкший быть слугой у тех, кто не нуждается ни в чем, — не думал, никогда, о том, что эти люди говорят. Не рассуждал, из-за того, что верить в то, что говорят они — дать глупое занятие душе. Но интуиция была. Он улыбнулся про себя, и присмотрелся к боссу: его время выходило, — а он не понимал. Из тех двоих, один смотрел вперед, другой — сидя пожинал привычки времени, которое сегодня уходило со двора.

Степан Иваныча Евсеич пожалел. Ведь слишком долго знал его. Степан Иваныч, скажем так, — из тех, кто кушал хорошо, но и собак кормил, и не пинал ногами. Да время выведет вперед того, кто смотрит именно туда. Пусть даже он к собакам не так щедр, и, вероятно, будет их пинать ногами.

***

Водка в сауне — кайф. Теперь все дела, и великие тоже, творят без одежды, под водку со льда, и со зноем парилки!

Лахновский Альфред, был из тех, кого можно воткнуть в абсолютно любую почву, — созреет начальник. Пойдет мыть посуду — в итоге, Лахновский — директор кафе. Дворник в ЖЭКе Лахновский? из новых? Пока! Пройдет время, Лахновский — начальник ЖЭКа. А все потому, что вопроса: «Да мне-то, зачем это надо?» — Лахновский не знал. Губкой, сжатой и жадной, он впитывал все, что касалось дела. Не ленился, не досыпал, не в пример очень многим, — не допивал. Но знал, что идущий вперед, поднимается вверх. Все дороги идут наверх. Как иначе? По дороге ведущей вниз, не идут — опускаются люди. В прямом смысле слова. А вперед — это, все-таки, вверх! Невеликая мудрость, доступная каждому. Только не каждый дорогу вперед согласится топтать до конца. Половину прошел — хорошо. Это есть, и то есть, и хватит — пупок не железный, — порвется. «Зачем это надо?»

«Зачем это надо?» — с прищуром непримиримого оппонента, подумал Лахновский... Молча — да он же один, — поднес к губам рюмочку. Выпил. Он не был публичным и не был поклонником юмора. Думать любил, и нуждался при этом, в одном — в голове, в какой могут бродить его мысли. В своей. Как всякий богатый, в конце трудов праведных, — все он получит: и секс, и шута для душевного блага. Шут будет сегодня, чуть позже.

Пока что Лахновский, похожий на агронома в поле, думал о самом насущном — себе и своей стране. Отпивая водки, заглядывал, неторопливо, в будущее. И ничего там плохого не видел. Деньги текут: природное свойство денег.

Понятия он не имел, и не собирался, — о том, кто такой Лемешко. Но то, что тот в путешествии понял, Лахновский понял давно. Постановление № 107 — это не фильтр, предупреждающий вывоз из страны последних ценностей, материального потенциала.

«Постановление № 107 — мать полосы, которую зовут Граница — Лахновский усмехнулся, — это полоса, которая таким как ты, мой уважаемый Степан Иваныч, и тебе подобным, подвела последнюю черту!». «O, rolling may stoun, may stoun...»* — напел он. Постановление № 107 — не хуже чем Лемешко, различил Лахновский — это камень, вызвавший лавину. Лавину, под названием «Коррупция». А камень покатившийся, — Лахновский это знал, — потонет в спровоцированной им лавине!

Теперь о шуте. Постучали. Вскользнул Виталик:

— А, добрый вечер. А Вы уже здесь?

—  Заходи дорогой. Раздевайся, докладывай, все по порядку.

— Да, что по порядку? — разделся Виталик, — Нормально. Идут «Супера», до границы, легально, — на склад. В пути остановят: «Что там? Сахар? Ай-яй-яй, — лицензия?» «Зачем? Груз на склад, не в Россию! Вот вам договор». Ну, и что? Разве что соли на хвост нам насыпать! «Счастливо!» — мы едем дальше. Сахар сбросили там, в Стрелецком. В среду. В четверг мы с Сергеичем в баньке попариться можем. А в пятницу транспорт подгоним: Обычный КАМАЗ. И через полчасика там, — в России...

—  И все, тики-тики! Никто не увидел? Не сунул нос...

—  Тем, кто в курсе, или может быть в курсе, — плачу.

— И Нарышкину тоже?

—  Потемкину? Он ни при чем. Не патруль он. Не пуп земли, да и жезла нет!

— Говоришь хорошо…

Альфред, не спеша, взял «Смирнова». Разлил на двоих.

—  Но, поле — звено слабоватое, так?

—  Да, там все свои!

—  На Сергеича, так, полагаешься?

—  Ну, да. Каждый пес его знает! И — директор, он же и с райотделом общался. Начальство все знает, ОЗЭПП. Он всех знает. Он там депутат, между прочим, власть…

— Чего они стоят сейчас, депутаты! Ты где видишь власть? Бардак!

Шеф думал, как маршал, слегка тарабаня пальцами.

— Ладно, сходи, — сказал он, — и попарься…

А вернулся Виталик, шеф пальцами не тарабанил, а просто сказал:

«Шутки шутить, — как говорит мой знакомый, «пшек»*, — теперь кончился. Будем работать!» И будем! Конечно, —  и пристально, очень уж пристально, он посмотрел в глаза, — если ты мне, дружище, не пудришь мозги!

—  Альфред Петрович, — тяжело, с хрипотцой, как от легкой простуды, скрывая обиду: «Как можно? Вы что?» — отвечал Виталик, — а Вы подсчитайте, я сколько отправил!

«Деньжищи! — стонал его внутренний голос, — Как можно? Такие деньжищи! И все в одиночку: рискую-то я!».

—  Ох, ерунда! — откинулся к спинке, отвлекся, расслабился, шеф, — Посмотри. А зачем? Да они, — глядя, вскользь, на Виталика, сетовал он, — понимают хотя бы, о чем поют?

Слетали, поднятые эхом, черные, вороны. И сыпался, хлопьями холода, снег с оголенных ветвей. И лицо, опаленное траурной тенью, поднимало глаза, — из экрана, — навстречу. «Актриса» — подумал Виталик.

—  «Прошу Вас, не надо, братва! Не стреляйте друг в друга!»

— А как же иначе? Виталик!

Шеф смотрел на экран, и качал головой:

— А умеют, Виталик, ты видишь, умеют цеплять за живое! Ведь клип же прекрасный. Вот сила искусства!

Гроб из мореного дуба, с ручками, бронзой — вплывал на экран. На кладбище, упокоенном белым, холодным чистейшим пухом из снега.

— Прекрасно! — жал шеф плечами, — Успех обеспечен. Крутить — да, по всем каналам!

— «Братва, не стреляйте друг друга!»...

—  Вот если бы это шахтеры, шоферы, охотники, даже солдаты, — уместно просить: «Не стреляйте друг друга! Не надо!». Вполне может быть. Хорошая мысль и, — посмотри — красиво! Но, — братва, не стреляйте, — абсурд! Для чего же тогда существует братва?

Он придвинул себе и Виталику, полные рюмки. А выпив, заметил:

— С Нарышкиным, друг мой, справляйся сам. Надо будет его устранить, — устранишь! И это не я говорю, — обстоятельства дела! Ты понял? В бизнесе, знаешь ли, обстоятельства дела, они... — он поднял палец, потом, посмотрев на него, сделал пальцы лопатой и показал под горло, — Высшие, как смысл жизни! А что выше этого смысла? Выше этого смысла, Виталик, — чужая жизнь. Чужая, — которая, по большому счету, твоей никогда не стоит! Все понял! Ты понял? — легкая, как от усталости, хрипотца, появилась в горле, — Виталик, а хватит ума — по-другому решишь. Это — проблемы твои! А сможешь Нарышкина привести ко мне- оценю.

— Чтоб он к Вам перешел?

—  Да, чтобы он на меня работал.

—  Зачем же он, э-ээ… тогда…

— Да ты сопли не жуй!

— Так, а-а…

— Голова у него на месте! Такие нужны.

«Альфред сказал уже все!» — уловил Виталик.

Последние хлопья слетали и таяли в сумерках, замерли струны последних аккордов клипа.

Чудовищный смысл дышал, крутым жаром, в словах Альфреда. Ведь, «если что!» — вынужден был уразуметь Виталик, то там, в гробу, надо видеть Потемкина, или себя. А Лахновский останется здесь ни при чем: это не он, — обстоятельства дела! Обстоятельства дела, высшие для бизнесмена, ставят, чужими руками последние точки в судьбах.

«А что остается? А что я могу? — понимал Виталик, — Кроме как следовать слову. И оставаться крайним.....»

— А как там? — отвернулся Альфред, и рукой показал на парилку.

—  Печет!

***

— Да уж, вот разминулись! Только что я, Виталик, спровадил гостя. Ах, ё-мое… — сокрушался Иван Сергеевич.

—  Бывает, — проходя, через кухню, в гостиную: согласился Виталик.

Выставил. Взял потом в руки, и взвесил бутылку. Прочел, что сумел, по-английски. И, слыша, как грюкает в кухне хозяин, крикнул:

— Виски! Сергеевич, ты это пил?

—  Только слышал…

— А будешь?

—  А, — помолчав, отозвался хозяин, — а что подавать? С чем едят эти виски? Лимон? У меня авокады, папайи и прочего, нет!

— Будь проще. Соленое есть?

—  Огурцы, помидоры, из бочки. Капуста и сало…

— Отлично, Сергеич! А накурил …

— Не курю, — появился, накрыл, и присел, хозяин, — но гостей принимал: полна горница!