Без царя в голове - Дмитрий Невелев

Утром, только уехали гости, позвонил Федор, патологоанатом и вольный художник, координатор какой-то мелкой нацистской партии. Жаловался, что американские евреи перестали давать деньги на русский фашизм. Раньше, мол, Алла Гербер распределяла, понятно, что большую часть себе, но и нам перепадало. Мы газеты им со свастиками отправляли для отчета, и все были довольны. А сейчас приходится по госструктурам побираться. А у них только деньги на оперативные расходы, им самим едва на выпивку и шлюх хватает. Полная жопа. Лера еще третьего дня приболела, Новодворская. Сейчас с ней жена Юры Бехчанова, идеолога из ФНРД сидит, ее подружка. Тешит старушку, за лекарствами и продуктами ходит.

Вспоминаю супругу Бехчанова, видел ее на шабаше «Церкви Белой Расы», с жертвоприношениями все было, сожжением большого деревянного креста, упертого с кладбища и круговой чашей крови из церковного кагора, все, как полагается у приличных людей. Симпатичная крошечная девушка, куклусклановский колпачок ей идет. Похожа на Снусмумрика, персонажа из книг о «Муми-троллях» Туве Янссон.

Днем заезжаю в Комитет по геополитике Госдумы к приятелю Андрею Архипову, мне для работы нужно сделать копию внутреннего телефонного справочника ГД. В свое время Архипов с Сережей Жариковым из ДК на даче Алексея Митрофанова в Валентиновке придумали ЛДПР. Хлебный проект получился. У Митрофанова кабинет большой теперь с тремя секретаршами в предбаннике, и Андрей на госслужбе в аппарате. Денег не очень много, но платят стабильно, и медобслуживание Андрей хвалит – хорошее. Архипов сидит – мучается, очередную «мульку» выдумывает. Так он называет забавные информационные поводы. Вроде того, что Жириновский утопающего мальчика спас и ему за это медаль дали. Идем в буфет завтракать, и там какой-то молодой парень, кажется, пресс-секретарь Зюганова, подкидывает идею. Андрей радостный убегает обзванивать агентства и газеты.

Вечером иду в Дом российской армии. Меня Александр Маргелов пригласил, сын основателя ВДВ Василия Филлиповича. Отцу 90 лет исполнилось, вчера на Новодевичьем у могилы отмечали, а сегодня в узком кругу. Я с Маргеловым поговорил, и он Рашицкого позвал, зама баркашовского из РНЕ. Им выходы на армию нужны – стрельбища, базы тренировочные, а армии могут пригодиться, ну, как бы это покорректнее выразиться, а, ну да, пассионарии – не всегда удобно своими руками работать. Главком Шпак произносит торжественную речь и предлагает помянуть погибшего сегодня в Таджикистане солдата из 201-й дивизии. Рюмка в ручище двухметрового Александра Рашицкого, как наперсток. За час Рашицкий выходит в фойе раз десять звонить Баркашову, чтобы тот решил – приезжать или нет, как всегда. И, как всегда, Баркашов не приезжает и все просирает. Когда подвыпившие дряхлые генералы, оживившись от водки, начинают плясать на столе, Шпак тихо исчезает. Ухожу и я.

Вечером, в покойном кресле у окна под теплым светом матерчатого абажура перечитываю любимого Гоголя, поэму «Мертвые души». Нам в школе пытались вдолбить в голову, что эта книга – карикатура на крепостническую Россию, и даже помещиков по типам распределяли. Будто такие люди в реальности существовали, любили, страдали и обустраивали свою жизнь, как могли. А вот Владимир Набоков в своих лекциях о литературе совершенно справедливо утверждал, что любое литературное произведение – фантазия автора, и к реальной жизни отношения не имеет. А поэма Гоголя – вовсе фантасмагория, как и мой рассказ, впрочем. Разве настоящие, разумные люди могут так жить и поступать?

Ночью, когда я уже спал, позвонил Саша Лаэртский и спрашивал, можно ли выйти из запоя, если на ночь водку с димедролом выпить? Я посоветовал с пивом. Херово с утра будет, но хотя бы проснешься. Потом мы часа два грандиозный творческий проект придумывали. Но, увы, я его так и не записал.

А все, что не записано – не существует и не существовало никогда.

Чума

У меня был друг, его звали Фома,

Он забыл все слова, кроме слова чума

Разгар зимы. На улице холодно и ветрено. Весь день мы в отделении, и общение становится более тесным. По палате ходит от окна к дверному проему и обратно Петюня в сопровождении своего друга Колюни и вещает:

– К примеру, Троцкий, это такая революционная проститутка была. Он уехал в Мексику, и давай оттуда Сталина херососить – мол, урод он, жену свою Аллилуеву убил, Ленина отравил. Херососил, херососил, ну, Сталину это надоело, и он посылает кэгэбэшников под видом советских туристов, чтобы они его убили. Но Троцкий живет в охраняемом замке, как к нему попасть? Они, не будь дураками, притворяются экскурсией, – Петюня с удовольствием выговаривает это красивое иностранное слово. – И проникают в замок. Им показывают комнату за комнатой и, наконец, они добираются до залы, где сидит сам Троцкий, все выхватывают топоры и начинают его рубить – «Вот тебе за Сталина, херосос! Получай, гнида!» Троцкий, ты прикинь, выжил, сразу не сдох, а умер через неделю в страшных мучениях.

– Крепкие люди тогда были, – заключает Петюня.

Колюня с равнодушным лицом ходит рядом с ним, затем неожиданно подает реплику:

– Он такой пидор, я за него убрался, он мне три сигареты обещал, а дал две. Пидор конченный, пробы негде ставить.

– Кто, Троцкий? – удивился Петюня.

– Какой Троцкий? Художник наш, Стас. Я ему и то, и это, а он, пидор, даже покурить не оставляет, говорит: «Отойди, воняет от тебя», – гнет свою линию Колюня.

И Петюня, и Колюня – «чума» или «колпаки», так называют тех больных, которые несут всяческий бред. Их много, и они очень заметны.

«Чума» одновременно и источник раздражения, и источник радости для аборигенов и персонала. Вот один, спрятавшись в раздевалке для больных, встает зачем-то на весы и, поднеся к носу зловонную тапочку, самозабвенно мастурбирует. Вот другой, утащив из столовой свою порцию еды – котлету с картошкой, устраивается возле мусорного ведра в туалете и с довольным видом жрет, а закончив, он перебирает содержимое ведра, откладывает в одну сторону то, что может пригодиться, и начинает вылизывать коробки

из-под плавленого сыра «Виола», вытряхивать капли сока из пакетов, дожевывает чью-то заплесневелую булочку, огрызок яблока. Так ему нравится, так он живет.

Вот наворачивает круги в столовой, увлеченно жестикулируя, худенький мужичок средних лет со всклоченными волосами. Тридцать лет назад он убил свою мать, и с тех пор у него не прерывается бредовое состояние. У него голоса, их несколько, это погибшая мать, некий дьявол по имени Степаныч, а также разнообразные вожди и пророки, включая Иисуса Христа и Иосифа Сталина. Все они находятся в недружественных и очень запутанных отношениях. В голове у бедолаги рождаются, живут и умирают целые миры, ведутся войны не только на земле, но и в раю, и в аду. Его жизнь можно назвать как угодно, но она точно не скучная. Вспоминаются стихи Данилы Дубшина:

В перекидном календарезакладочка оставленадекабрь нынче на двореи день рожденья СталинаНо то лишь холод декабряТоварищ Сталин, знаешь,Я тоже декабря дитя —Твой по зиме товарищ.

Вот еще один персонаж – Иван Алексеев с «Планеты Русских». Ребенком, как он уверяет, был оттуда похищен и усыновлен еврейской парой. Он здесь за то, что убил отчима. Женщину, которая к нему приезжает, он третирует, как нелюбимую мачеху. Но медсестры говорят: фамилия его Кацман, а зовут его Илья, убил он своего родного отца – еврея, а ездит к нему несчастная родная мать.

Но некуда деваться, обязательно подойдет кто-нибудь и многословно, путано с повторами и явными несуразностями начнет с пятого на десятое пересказывать содержание прочитанной сегодня газеты, телепередачи, излагать историю своей жизни в мельчайших подробностях с младых ногтей или желчно и истерично злословить о больничных порядках, обидах со стороны товарищей по несчастью. Это изматывает, поскольку, даже если всех банально посылать по известному и популярному тут адресу, то все равно не слушать того, что говорится рядом с тобой с утра до вечера, невозможно. И все это под «русский шансон» из двух-трех радиоприемников. Альтернатива – просмотр НТВ с криминальными программами с утра и до вечера. Как выражаются в таких случаях зеки, приложив два пальца к горлу, «это вилы!»

Тем временем Петюня с Колюней ссорятся. Колюня убежден, что именно Петюня убил Ленина, и часто попрекает его.

– Ты зачем, Петя, Ленина убил? – вопрошает он негодующе. – Что он тебе плохого сделал, украл у тебя чего или обидел чем? Злой ты человек, нехороший. Пожизненно теперь здесь будешь, такого не простят.