Кружной путь, или Блуждания паломника - Клайв Стейплз Льюис

— Ясно, — сказал певец. — Не отличает искусства от порнографии, — и, подойдя к Джону, он плюнул ему в лицо.

— Так его, Фалли! — воскликнули Снобы. — Поделом!

— Грязная тварь, — сурово определил один из них.

— Что говорить, Пуритания! — вздохнула девица.

— Чего вы хотите? — сказал Болт. — Он доверху набит запретами. Любые его слова — только рационализация подавленных влечений. Спела бы ты, Глагли?

Глагли немедленно поднялась и оказалась длинной как телеграфный столб. Выйдя на середину комнаты, она подбоченилась, умудрившись так вывернуть руки, словно в них нет суставов, и пошла боком, завернув носки внутрь. Подергав бедром как будто оно вывихнуто, она хрюкнула и сказала:

— Глобол обол укли огли глобол глугли глу, — после чего издала губами тот неприятный звук, который издают младенцы. Потом она села на место.

— Спасибо большое, — вежливо сказал Джон.

Но Глагли не ответила, ибо говорить не умела, ударившись обо что-то в детстве.

— Ну, она тебе угодила? — спросил Болт.

— Я не все разобрал…

— А почему? — сказала женщина в очках, не то гувернантка, не то сиделка при Глагли. — Потому что вам нужна красота. Пора понять, что гротеск — это пафос современной музыки.

— Выражает первобытное отчаяние, — прибавил кто-то.

— Реальность треснула по всем швам, — пояснил толстый юноша, который напился лекарства и лежал на спине, сладостно улыбаясь.

— Наше искусство, — продолжала сиделка, — должно быть жестоким.

— Мы потеряли идеалы на войне, — сказал молодой Сноб, — в дерьме, и в крови, и в грязи. Поэтому мы жестоки и откровенны.

— Простите, — сказал Джон, — воевали, собственно, ваши отцы, а они живут тихо, мирно.

— Мещанин! — вскричали Снобы и повскакивали с мест.

— Если вы воевали сами, — сказал Джон, отшатываясь от летящей в него реторты, — почему вы одеты, как подростки?

— Мы молоды! — орали все. — Мы — новое искусство, мы — мятеж!

— Нам не до гуманизмов, — прибавил один из бородатых, ловко ударяя Джона под коленку.

— Мы отбросили запреты! — завопила худая старая девица, а шесть других девиц вцепились Джону в лицо. Он кинулся на пол, вскочил, побежал к выходу, за ним летели какие-то колбы, а на улице собаки помчались за ним, люди же кидали в него всякий мусор и орали:

— Мещанин! Лицемер! Сквалыга!

Наконец он выбежал за город и присел отдохнуть, думая о том, не вернуться ли к лорду Блазну. Кругом лежала равнина, на Востоке темнели горы. Солнце спускалось. Джон с трудом поднялся и побрел на Запад. Вскоре солнце скрылось и стал накрапывать дождь.

Примерно через милю он увидел человека, который чинил забор, куря сигару, и спросил у него, как пройти к морю.

— Нзна… — сказал человек, не оборачиваясь.

— А где тут можно переночевать?

— Нзна…

— А вы не дадите мне хлеба?

— Еще чего! — сказал человек. — Это нарушило бы экономический закон. Джон не уходил, и он прибавил:

— Пошел, пошел! Не люблю бездельников.

Джон заковылял дальше, но вскоре услышал, что человек этот (как оказалось, носивший фамилию Маммон) его зовет.

— Что? — крикнул Джон.

— Иди сюда! — отвечал м-р Маммон. Джон так устал и проголодался, что послушно побрел к нему. Мистер Маммон уже не работал, он курил сидя.

— Где штаны порвал? — спросил он Джона.

— Я поспорил со Снобами, в Гнуснополе.

— Какие еще Снобы?

— А вы их не знаете?

— В жизни не слыхал.

— А Гнуснополь вы видели?

— Видел? Да он мне принадлежит.

— Как это?

— А на что они живут, по-твоему?

— Я об этом не думал.

— Все как один работают на меня, — сказал Маммон, — Одни пишут, другие получают доход с моей земли. «Снобы»… выдумывают же всякую чушь в свободное время… когда лоботрясов не бьют, — и он зорко взглянул на Джона, и снова принялся чинить забор.

— Чего ждешь? — спросил он. — Пошел, пошел!

Потом я опять перевернулся и опять увидел, как Джон бредет в темноте, под дождем, совсем несчастный. Северный ветер иногда разгонял тучи, и выглядывала луна. Стуча зубами, Джон посмотрел наверх и увидел по сторонам острые утесы. Впереди тоже стоял утес, очень большой, с круглой дыркой. Луна светила, утес отбрасывал тень, а рядом лежала еще какая-то тень и, оглянувшись, Джон понял, что прошел в темноте сквозь гору.

Остановиться он не мог, замерз бы, и мне снилось, что он упорно идет вперед, к самой дыре в утесе. Перед ней, у жаровни, сидели люди. Когда он приблизился, они вскочили, преграждая ему путь.

— Прохода нет, — сказал их начальник.

— А где же мне идти? — спросил Джон.

— Смотря куда.

— К морю, чтобы найти Западный остров.

— Тогда идти негде.

— Почему?

— Ты что, не знаешь? Этот край принадлежит Духу Времени.

— Простите, не знал, — сказал Джон. — Я как-нибудь обойду его владенья.

— Вот идиот! — сказал начальник. — Да ты уже в его владениях. Ты их прошел. Это выход, а не вход. Гостей он любит, беглецов — нет. — И он крикнул одному из людей: — Эй, Умм, отведи-ка его к Главному!

Молодой человек надел на Джона наручники, и повел его на цепи вниз, в долину.

И я увидел, как они идут по долине, и луна светит им в лицо, и гора стоит перед ними, словно великан.

— Неужели это вы, мистер Умм? — спросил Джон.

— Кто же еще? — откликнулся стражник.

— Вы очень изменились с того раза…

— С какого? Мы не встречались.

— Как, мы же были в кабачке, и вы везли меня в двуколке!

— А, вон что! Это мой отец, Умм-старший. Темный человек, почти как эти, из Пуритании. У нас в семье о нём не упоминают. А я — Сигизмунд Умм. С отцом мы давно в ссоре.

Они прошли еще немного и Сигизмунд заговорил снова:

— Вам же лучше, если я скажу сразу: бежать не пытайтесь, некуда.

— Откуда вы знаете, что острова нет?

— Вы хотите, чтобы он был?

— Да.

— А у вас раньше не бывало, чтобы вы принимали желаемое за действительное, мечту за реальность? Джон подумал и сказал:

— Бывало.

— А ваш остров похож на мечту?

— Вообще-то, похож…

— Видите! Но ответьте мне еще на один вопрос. Бывало ли так, чтобы мысли об острове не заканчивались темнолицыми девушками?

— Нет, не бывало. Но я не о них мечтал!

— О них. Стремились вы именно к ним, но хотели почувствовать себя хорошим. Отсюда и остров.

— Вы считаете…

— Островом вы прикрывали свою похоть от самого себя.

— Я же огорчался, когда так получалось!

— Да. Вас огорчало, что на поверку вы плохи. Но времени вы не теряли, пользовались случаем.

Гора стала больше, и тень покрыла их. Джон устало сказал:

— В конце концов, не в острове суть. Могу пойти и на Восток, к горам.

— Их нет.

— Откуда вы знаете?

— А вы там были? Вы их видели днем, при солнечном свете?

— Нет.

— Вашим предкам было приятно думать, что когда контракт кончится, они уйдут в горы, в этот замок. Все лучше, чем никуда.

— Конечно.

— Вот они и приняли мечту за действительность.

— Разве только так и бывает? Неужели все, что я вижу, мне просто хочется видеть?

— Почти все, — отвечал Сигизмунд. — Ну, например, вам хочется, чтобы это была гора, и вы так думаете.

— А что же это? — вскричал Джон. И мне приснилось, что Джон, словно ребенок, закрыл лицо руками, чтобы не видеть великана, но м-р Умм младший силой отвел его руки, и ему пришлось увидеть Духа Времени, который сидел в кресле и как-будто спал. Тогда м-р Умм открыл дверцу в скале и швырнул Джона в темницу упрямо напротив Духа, так что тот мог смотреть туда сквозь решетку.

— Скоро он откроет глаза, — сказал м-р Умм и запер двери.

Джон протомился всю ночь, страдая от наручников, и от холода, и от вони, а наутро, когда сковозь решетку проник свет, увидел много узников и узниц. С ним они не говорили, спеша укрыться от света, поближе к стенам. Джон пополз к решетке глотнуть воздуха, но страшно испугался, ибо великан медленно открыл глаза. Еще мне приснилось, что когда великан смотрел на что-нибудь, оно становилось прозрачным. И, обернувшись, Джон увидел не людей, а истинных чудовищ. Перед ним сидела женщина, но видел он череп, мозг, носоглотку, слюну в горле, кровь в жилах, легкие, подобные живым губкам, и печень, и змеиное гнездо кишок. Отвернувшись поскорее, он увидел старика, у которого темнела внутри страшная опухоль. Когда же Джон опустил голову, он увидел свои внутренности. И мне снилось, что так он прожил много дней, пока не упал ничком и не закричал: «Это черная яма! Хозяина нет, а яма есть».

Каждый день тюремщик приносил им пищу и говорил, что это такое. Если им давали мясо, он напоминал, что они едят труп; если то была, скажем, печенка, он объяснял ее функции и даже показывал, ибо великан не смыкал глаз, когда они ели. Принося яйца, он не забывал отметить, что это — менструальные выделения птиц, и отпускал шпильки, поглядывая на женщин. Однажды он принес молоко и сказал: