Разбой на Фонтанке - Андрей Иванов

В четверг Степанычу и Петровичу выдали зарплату. Приятели решили отметить это событие с размахом. Вечером, пройдя через чердак, они разместились на крыше музея, прихватив с собой пару бутылок водки, пару стаканов, колбасу, хлеб, луковицу и квас.

Перед Петровичем и Степанычем распахнулась панорама вечернего Петербурга. По Неве тянулись баржи. По набережным сновали машины. Дворцовую площадь пересекали стайки туристов.

– Красота… – вздохнул Петрович.

– Живописно, – согласился Степаныч.

Расстелив на крыше газету, приятели начали подготовку к застолью. Когда колбаса, хлеб и луковица были порезаны, Петрович откупорил бутылку и наполнил стаканы.

– За искусство, – сказал он.

– За непреходящие ценности, – поддержал коллегу Степаныч.

Друзья выпили. Степаныч поперхнулся и закашлялся. Петрович несколько раз ударил товарища по спине.

– Первая колом, вторая соколом, – сказал он.

– Это точно, – прохрипел Степаныч, сделав несколько глотков кваса.

– Вот такие дела… – произнес Петрович, хрустя луком.

– На следующей неделе много работы будет.

– Это почему?

– Выставка из Франции приезжает. Этот, как его… Моне.

– Хороший художник, – со знанием дела сказал Петрович.

– Традиционалист?

– Нет, импрессионист.

Петрович вновь наполнил стаканы.

– Импрессионисты у нас на третьем этаже висят, –

сказал Степаныч.

– Давай за французов, – сказал Петрович.

– Почему за них?

– Сколько они хороших художников миру подарили!

Коллеги чокнулись, выпили и, положив колбасу на хлеб, начали закусывать.

– Может, художников-то они миру и подарили, – произнес Степаныч, – но народ, скажу тебе, жуликоватый.

– Ты думаешь?

– Не думаю, а знаю.

– Откуда тебе знать, какой народ французы?

– Я позавчера с буфетчиком Арменом в обеденный перерыв разговаривал.

– Это когда я отгул брал?

– Да.

– И что тебе Армен рассказал?

– Рассказал, как он барменом работал на теплоходе, который ходил по Средиземноморью.

– А не врет твой Армен?

– Он фотографии показывал. Везде, собака, побывал. И в Стамбуле, и в Риме, и в Барселоне.

– Почему же он оттуда ушел?

– Уволили за пьянку.

– То-то он теперь в завязке.

– Говорит, что больше не может, желудок отказал.

– Ну, у нас с тобой не откажет. – Петрович в третий раз наполнил стаканы. – Давай.

– Давай.

Товарищи выпили.

– Так что говорит твой Армен? – продолжил тему Петрович.

– Говорит, когда первый раз приплыл во Францию, их теплоход встал на рейде на Лазурном берегу.

– Так…

– Он вышел на берег и хотел купить билет на поезд до Ниццы. Так его тут же обсчитали на пять франков, то есть на один доллар.

– Да ну…

– Вот тебе и ну.

– Может, он сам по пьянке обсчитался?

– Нет, Армен говорит, когда указал кассиру на то, что тот сдачи недодал, кассир сразу деньги вернул.

Петрович задумался.

– Выходит, и у них воруют.

– Да еще как! Представь, тебя бы в кассе вокзала на тридцатку обсчитали. Это же две бутылки пива.

– И пачка сухариков.

– Вот-вот.

Приятели закурили.

– У меня один торгаш знакомый был, – сказал Петрович. – На Невском матрешками торговал. Так он мне все на итальянцев жаловался. Паскудный, говорил, народ. Шумят, торгуются, а покупают мало.

– Что итальянцы, что французы, – махнул рукой Степаныч.

– А вот испанцев он хвалил.

– За что?

– Приличные, говорил, люди. Один раз он по ошибке какому-то испанцу лишнюю двадцатку сдачи дал. Дело было утром. Так испанец не поленился, вечером приехал, отыскал этого торгаша и вернул деньги.

Стаканы вновь были наполнены.

– Все они басурманы, – сделал вывод Степаныч. – Давай за нас.

– Давай.

Первая бутылка опустела.

– Где теперь этот твой торгаш? – поинтересовался Степаныч.

– Давно его не видел. Говорят, подался в администраторы.

Степаныч вздохнул:

– Да, неплохо бы сейчас на Средиземноморье…

– Или хотя бы на залив.

– Это точно…

Город не спеша погружался в белую ночь. Ночные заведения на набережных сверкали огнями. Где-то вдали играла музыка.

Вскоре и вторая бутылка опустела. Колбаса и лук были съедены. Бомжам хотелось продолжения банкета. Они задумались. Петрович шмыгнул носом, Степаныч почесал затылок.

– Неплохо бы добавить, – произнес Петрович,

– Да уж…

– Я говорил, надо три брать.

– На свежем воздухе алкоголь быстро выветривается.

Собутыльники приуныли.

– Я знаю тут один круглосуточный лабаз, – наконец сказал Петрович.

– Где?

– На набережной Мойки.

– Ты предложил, тебе и идти.

– Один не пойду.

– Ладно, пошли вдвоем. Не каждый день все-таки зарплату выдают.

Друзья поднялись.

– Переодеваться будем? – Степаныч посмотрел на свой служебный халат темно-синего цвета. Такой же был на Петровиче. Пиджак Степаныча и куртка Петровича остались в подсобке.

– На кой нам переодеваться? До магазина и так дойдем, – сказал Петрович.

Сказано – сделано. Работники Эрмитажа спустились вниз и, миновав вахту служебного входа, вышли на Дворцовую площадь. Группа иностранных туристов стоя возле музея, о чем-то лопотала на своем языке.

– Вон твои французы, – показал рукой Степаныч.

– Это финны.

– Думаешь?

– Точно тебе говорю.

– Черт с ними, показывай свой лабаз.

Собутыльники направились на набережную Мойки. Минут через семь они оказались возле небольшого круглосуточного магазина.

– Здесь, – сказал Петрович.

– Вижу.

Друзья зашли в магазин и окинули взглядом витрины. Не долго думая они вновь взяли водку, колбасу и лук и, выйдя из магазина, побрели в сторону Эрмитажа.

Пока Петрович и Степаныч ходили за покупками, на вахте произошла смена. К работе приступила вахтерша, только вчера поступившая на службу в музей. Женщина лет шестидесяти пяти, с крупной фигурой и строгим взглядом, она еще не успела познакомиться с Петровичем и Степанычем, поэтому остановила их, когда они попытались пройти в здание.

– Вы куда? – поинтересовалась вахтерша.

– На работу, – ответил Петрович.

– На какую такую работу?

Только сейчас собутыльники сообразили, что их служебные удостоверения находятся в одежде, оставленной в подсобке.

– Да мы, бабуся, здесь работаем, – сказал Степаныч, – видишь, на нас рабочая форма.

Вахтерша с недоверием осмотрела работников Эрмитажа, взгляд ее остановился на сетке в руках Петровича, где находились выпивка и закуска.

– Где, вы говорите, работаете?

– Здесь, где же еще.

– Грузчиками!

– Вот что, грузчики, предъявите свои удостоверения.

– Они у нас в подсобке.

– В какой подсобке?

– В подвале.

Вахтерша начала терять терпение.

– Значит, так, если вы сейчас же отсюда не уберетесь, я вызову охрану…

Между тем белая ночь окутывала город неповторимыми красками и звуками, создавая у горожан, гулявших по улицам, лирическое настроение. Одним из ночных прохожих был журналист Юрий Епифанов. Работник прессы не спеша шагал по Дворцовой набережной, обдумывая рецензию па выставку эротической фотографии, проходившую в те дни в выставочном зале Союза художников. Как всегда, Епифанов собирался отразить впечатление от увиденного в газетах разной политической ориентации.

Для газеты «Петербургская правда» требовалась ругательная статья, в которой необходимо было разоблачить морально вредную выставку, приехавшую к нам с Запада, чтобы растлить и без того распущенную отечественную молодежь. Шагая по набережной, Епифанов подбирал словосочетания для будущей статьи: «свалившаяся к нам неизвестно откуда выставка», «набор безвкусных снимков», «похотливый взгляд камеры». Думая о статье для газеты «Петербургский либерал», Епифанов подбирал другие слова и выражения: «давно в нашем городе не проводилась эротическая выставка такого масштаба», «о качестве некоторых снимков можно спорить», «определенный вклад в раскрепощение нашего общества». Что касается газеты «Желтый попугай», для статьи в это издание необходимы были более хлесткие выражения: «арбузные груди и персиковые попки», «разжигает воображение и возбуждает желание», «секс продолжает оставаться главным занятием в нашей жизни».

Епифанов любил обдумывать статьи на ходу. В кармане журналиста всегда находился блокнот, в котором он набрасывал тезисы будущих публикаций. Идя по набережной и глядя на спокойные воды Невы, газетный работник время от времени останавливался и, сделав пометки в блокноте, продолжал дефилировать дальше.

Свернув с набережной на Дворцовую площадь, Епифанов зашагал вдоль Эрмитажа…

Петрович и Степаныч между тем продолжали препираться с вахтершей на служебном входе в музей.

– Мамаша, мы здесь работаем! – воскликнул Петрович.