Чего душа желает - Кир Булычев

Завтрашний диктатор Земли опускал стекло в машине, вдыхал свежий, чуть застойный речной воздух, слушал, как за рекой брешут собачки, гладил послушную коленку Ольги, смотрел, как опускается в мирные облака сельское солнце, и тосковал по прежней, добродушной жизни.

Потом закрывал стекло и говорил:

– К сожалению, больше ни секунды...

– Да, милый, – соглашалась женщина-врач, – ты человек долга.

И они мчались на ночные учения служебных собак.

Эпилог

Резиденция будущего диктатора Земли занимала психлечебницу. Преимущества этого места определялись высоким бетонным забором и крепкими решетками на окнах обоих этажей. Резиденция была окружена парком, оставшимся с дореволюционных времен. В парке щебетали воробьи, так как к осени остальные птицы замолкают.

Минцу не спалось. Наступал день «П», что означает: «Поехали!»

С рассветом Лев Христофорович навсегда покинет этот городок, в котором прошел ряд лет его жизни, и вскоре забудет местных жителей, людей ничтожных, недостойных сожаления, но в чем-то привычных и даже приятных.

Остаток жизни Льву Христофоровичу придется провести на командных пунктах, в походах и бомбоубежищах.

Не в силах сопротивляться сентиментальному душевному порыву, столь опасному для диктаторов, Лев Христофорович тихонько поднялся с кровати, раздвинул бронированные шторки, защищавшие от случайного злоумышленника, натянул галифе, сапоги, китель без знаков различия, перекрестился на портрет Калигулы и спустился в сад по водосточной трубе.

Охрана этого не заметила, потому что смотрела наружу и не ждала опасности изнутри.

Неприступных крепостей не бывает.

Минц поднял с травы забытую малярами стремянку, прислонил ее к забору и перебрался на улицу.

Рассвет только подбирался к Великому Гусляру, и воздушная синева была густой, как в чернильнице минцевского детства.

Звук шагов профессора легко понесся над примолкшими садами и зелеными крышами.

За несколько минут профессор дошел до дома № 16 по Пушкинской улице.

Знакомый двор. Стол для игры в домино под кустом сирени. Куст разросся, стол покосился – увлечение этим видом спорта осталось в прошлом.

У двери в двухэтажный дом сверкала медная доска.

Мемориальная.

На ней были выбиты буквы:

«В ЭТОМ ПОДЪЕЗДЕ В КВАРТИРЕ № 2 ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XX ВЕКА ПРОЖИВАЛ ПОКОРИТЕЛЬ ЗЕМЛИ ЛЕВ ПЕРВЫЙ НЕСГИБАЕМЫЙ.»

«Лакеи, челядь, блюдолизы! – с тоской, свойственной великим завоевателям, подумал Минц. – Какая убогая фантазия!»

Минц вошел в общий коридор и остановился перед своей дверью. Он опасался, что они успели соорудить здесь музей, но на его счастье, руки до этого не дошли. На двери была сургучная печать.

Минц сорвал печать и отворил дверь.

Странное предчувствие опасности охватило его. Настолько, что он замер, протянув руку к выключателю. И лишь сделав над собой усилие, смог на него нажать.

В комнате были гости. Шестеро гостей.

Трое сидели в ряд на постели. Один на стуле, один в кресле за этажеркой, еще один стоял у окна.

Минц потянулся за пистолетом, который был прикреплен под мышкой.

Другая рука потянулась за пазуху, за мобилем.

Гости смотрели на резкие и даже суетливые движения диктатора без страха и удивления.

– Не узнаешь? – спросил один из них.

Единственное знакомое лицо! Корнелий Удалов!

– Что ты здесь делаешь? – строго спросил Минц. И добавил, обведя ледяным взглядом остальных: – И вы все что здесь делаете?

– Лев Христофорович! – Удалов развел руками. Он был в пижаме. Пижама разъехалась на животе. – Ты ж меня с молодости знаешь. Зачем тебе все это?

– Уходите, а то буду стрелять, – приказал Минц.

– Еще неделю назад ему бы такое и в голову не пришло, – заметил мужчина средних лет с величественным лицом римского императора. – Поднять руку на ближних – нет, настоящий ученый так не поступает!

И тогда Минц хладнокровно навел удар. Спасенья нет. Пустое сердце билось ровно, в руке не дрогнул пистолет.

Первая пуля пронзила Удалова, вторая попала в грудь величественному гостю.

Следов на их одежде не обнаружилось.

Минц выпустил остатки обоймы в молодую женщину, стройную, как тополь.

– Щекотно, – сказала она.

– Татьяна! – строго произнесла другая женщина, постарше. – Ты не на вечеринке.

Выпустив все пули, Минц со злобой бросил на стол дефектный пистолет. И стал отступать к двери.

– Погодите, Минц, – сказал величественный мужчина. – Что вам нужно от жизни?

– Это я вас должен спросить – что вам нужно?

– Мы испугались за вас, – ответил величественный мужчина. – Мы испугались за ваш рассудок и за наших читателей. За свою жизнь в науке и Гусляре вы совершили немало добрых дел. Да и люди, прочитавшие о ваших делах, стали лучше и добрее. Неужели вы теперь перечеркнете все усилия, которые вложил в вас автор?

– Кто?

Удалов показал на пожилого, даже старого мужчину с седой бородой и красным лицом гипертоника:

– Ты что, своего автора и создателя не узнаешь? Это же Кир Булычев! Писатель!

– Не имею чести, – сказал Минц. – Пули бы на тебя не пожалел. А эти, остальные, кто?

– Таких людей тоже полезно знать в лицо, – сказал Удалов. – Это редакция журнала фантастики в полном составе, во главе с редактором.

Величественный мужчина склонил благородную голову.

– Бред какой-то! – возмутился Минц. – Мы, простите, находимся в различных измерениях. Вы – жители Земли, я – существо высшего, литературного порядка. И вообще я не понимаю, кто вас сюда пустил.

– Я! – сказал Кир Булычев. – Когда слухи о перемене в вашем характере достигли нас, мы решили с вами связаться. Остановитесь, профессор! Я вас таким не придумывал, читатели вас таким не знают. Прекратите проявлять инициативу, помогайте людям, не вредите им.

– Не могу, – обреченно сказал профессор. – Пока на земле остается хоть один жулик, взяточник, убийца, насильник или демократ, я не прекращу борьбы за счастье моего народа. До последнего олигарха! До последнего масона! Огнем и мечом!

– У вас большое и доброе сердце, – с чувством произнесла женщина постарше, – об этом знают читатели и критики. Неужели вы хотите, чтобы в литературоведении появилась фраза: «В конце жизни профессор Минц переродился в банального злодея»?

– Я не переродился, – ответил Минц. – Я таким родился, только не знал об этом раньше.

– Тогда сделай над собой усилие, – вмешался в разговор Удалов. – Ради людей. Ради читателей, наконец!

– Это выше меня! Слышишь, как танки разогревают двигатели? Слышишь, как ревут моторы истребителей? Слышишь, как бьются в унисон сердца смелых борцов за мои идеи?