Идеальная копия: второе творение - Андреас Эшбах

Журналист только взглянул на конверт, не доставая из него фотографий, и кивнул:

– Остальные двое? Родители? Следующий конверт тоньше, чем предыдущий:

– Доктор Ричард Ведеберг, главный врач онкологической клиники. Одна из трех клиник больницы Хоенвальд, остальные две занимаются болезнями легких и косметическими операциями. Хорошенько он там зарабатывает, – добавил он безразличным тоном.

– Могу себе представить, – кивнул журналист. На этот раз он вынул и просмотрел фотографии. Они были сделаны на парковке и у главного входа в клинику.

– И его жена, в парикмахерской и в магазине. Судя по всему, подруг у нее нет.

Детектив протянул через стол третий конверт.

– Счет я вложил туда же.

Журналист спрятал конверт, не открывая его.

– Хорошо. Большое спасибо. Сейчас это все но, может быть, ваши услуги мне еще понадобятся, – сказал он.

– Всегда готов, – ответил его собеседник а исчез. Через некоторое время никто в кафе не смог бы припомнить, что он там был.

Глава 3

– Так, – сказал отец, складывая газету на нужной странице, – а вот и концертная критика.

Шелест бумаги наполнил столовую, в которой почти не было мебели, кроме массивного обеденного стола из красного дерева, доставшегося в наследство от бабушки с дедушкой. За этим столом спокойно поместилось бы шесть приглашенных, если бы Ведеберги хоть иногда кого-нибудь принимали.

– Все в порядке? – тихо спросила мама.

Вольфганг без особого аппетита грыз половинку булочки.

– Да-да, – промычал он.

Они почти никогда не завтракали вместе в течение рабочей недели. Как правило, отец выходил из дома около пяти и редко возвращался обратно раньше восьми.

– Отлично, – сказал отец, откладывая газету в сторону и подливая себе кофе. – Прекрасная критика, как и следовало ожидать.

Вольфганг сосредоточился на кусочке масла на острие своего ножа. Неожиданно ему показалось, что сейчас самый подходящий момент, чтобы наконец высказать все, что накопилось и лежало у него на сердце.

– Хируёки действительно потрясающе играл, – осторожно сказал он.

– Да, – кивнул отец, – именно так.

– У него большой талант.

– И он умеет его использовать, без этого тоже никак нельзя.

– Мне кажется… – Вольфганг набрал воздуха, не решаясь сказать это вслух. Отец сосредоточенно намазывал медом половинку своей булочки. – В тот вечер в воскресенье у меня сложилось впечатление, что… я совсем не так талантлив, как Хируёки. – Ну вот, теперь он это сказал. Сердце стучало у него в груди, как после километровой пробежки.

Отец молча отложил бутерброд и испытывающе посмотрел на Вольфганга.

– Чушь, – убежденно сказал он.

– Я не могу играть так, как Хируёки, – твердо возразил Вольфганг. – Я пробовал.

– Ты, как минимум, так же талантлив, как и он, в этом нет никакого сомнения, – сказал отец. Было видно, как тяжело дается ему этот разговор.

Вольфганг отложил нож в сторону, подавляя желание изо всей силы стукнуть им по столу.

– Как ты можешь так говорить?

– Я знаю это абсолютно точно.

– Как? Откуда тебе знать это?

Отец хотел было откусить от булочки с медом, но тут отложил ее в сторону, обменялся с матерью многозначительными взглядами, сложил руки и оперся локтями на стол.

– Талант, – начал он с вынужденным спокойствием, – заложен в генах. Или он у тебя есть, или его нет. Если у тебя нет таланта, то тут уже ничего не сделаешь. Но у тебя он есть. Ты наделен генами, благодаря которым ты можешь стать виолончелистом мирового класса, поверь мне.

Вольфганг почувствовал, как задыхается.

– Ты что, изучал мои гены? – Он, конечно, знал, что основной работой отца был генетический анализ, но занимался-то он раковыми клетками. Ему самому еще ребенком пришлось пройти через множество обследований в отцовской клинике. – Или ты хочешь сказать, что ты открыл во мне виолончельный ген?

– Это превышает возможности генетики. – Отец снисходительно покачал головой. – И конечно же, ничего похожего на виолончельный ген не существует. Нет, твой талант абсолютно природного свойства и к тому же признан одним из выдающихся профессионалов в этой области. Так сказать, немецким «виолончельным королем».

– Что? – спросил Вольфганг и почувствовал, как в голове у него вдруг стало пусто. – Об этом я ничего не знаю.

– Правильно, – кивнул отец, – ты об этом ничего не знаешь.

– Немецкий король виолончели? Кто это? И когда это было?

– Достаточно вопросов, молодой человек. В твоем возрасте я был бы счастлив, если бы мог позволить себе карьеру музыканта.

Вольфганг еле удержался, чтобы не закатить глаза. Старая песня! Семейная традиция, закрывшая отцу путь к музыке.

– Но, в отличие от тебя, мне это позволено не было. Мой отец запретил мне. А ведь у меня был талант. Мой учитель музыки собирался даже выдвинуть меня на стипендию. Но в нашей семье была традиция изучать медицину, и мне тоже пришлось стать врачом. Мне кажется, ты не ценишь своего счастья – иметь родителей, которые готовы поддержать твой талант. – Отец вновь занялся булочкой, посмотрел на часы и сказал, обращаясь к матери: – Со следующего понедельника у нас в клинике заняты все койки, эта неделя будет ужасно тяжелой. Я думаю, что завтра днем посижу дома, поработаю над налогами, а потом мы можем поехать в тот мебельный магазин, если хочешь.

Мама ошеломленно кивнула:

– Да, конечно.

Вольфганг знал, что таким образом отец пытается дать понять, что считает разговор оконченным, но он уже не мог остановиться.

– Если я такой невероятно талантливый, – его голос прозвучал неподобающе громко, – почему я хожу в самую обыкновенную школу в этой дыре на краю света. Почему вы не послали меня хотя бы в музыкальный интернат?

– Потому, что это лишило бы тебя детства, – раздраженно ответил отец, – и превратило бы все твои задатки в ничто. Как коршуны налетели бы эти организаторы концертов, которые продадут душу дьяволу, только бы отправить тринадцати– или четырнадцатилетнего соло-виолончелиста в мировое турне. А то, что таким образом ты сразу перегоришь и будешь потерян для настоящей музыки, их нисколько не интересует.

Вольфганг смотрел на отца чуть не плача.

– Но что за образование я получаю здесь? В школе наш учитель по музыке играет на пианино как дилетант, – черт, он не может отличить на слух Рахманинова, пока не увидит надпись на пластинке. Дважды в неделю уроки у Егелина – и это все.

– Егелин – выдающийся учитель. И госпожа Валлер была выдающимся учителем. – Отец сделал резкое движение рукой, как будто хотел согнать этот разговор со стола. – Кроме того, у тебя достаточно таланта, чтобы наверстать упущенное в высшем музыкальном училище. У тебя есть талант, ты понял? Это главное, а остальное не так важно.

Вольфганг со вздохом откинулся на спинку стула. Что я, собственно, делаю? Он посмотрел на свою тарелку и обнаружил, что во время разговора, сам того не замечая, раскрошил свою булочку на множество маленьких кусочков. Что я говорю? Я совсем не хочу становиться никаким солистом. Это отец об этом мечтает, а не я.

Мама протянула руку, как будто хотела приобнять его, но сдержалась, и рука осталась лежать на темно-коричневой лаковой поверхности стола.

– Знаешь, – тихо сказала она, – я думаю, что одаренный человек всегда сомневается в своем даре. Только бездари всегда уверены в себе.

Вольфганг посмотрел на нее и кивнул без особой уверенности. Он думал о прелюдии си бемоль, которую он пытался сыграть в понедельник, о том, как мертво и безжизненно она звучала, как будто бы ее играл не человек, а музыкальный автомат. В горле застрял комок. Все эти годы, все часы, посвященные занятиям музыкой… Если его таланта недостаточно для того, что он еще недавно почитал своим главным стремлением, – чем же он должен тогда заняться?

Чего же я хочу? – спрашивал он себя, но не находил ответа. Он его не знал.

Учебный день, казалось, тянулся бесконечно. Все было как в дурмане. Печальным апофеозом стал результат письменной работы по математике: Вольфганг, рассчитывающий на четверку, получил двойку с плюсом. Ошибки почти в каждом задании только по невниманию. Как будто этого было мало, после звонка на перемену учитель математики попросил его остаться в классе:

– Вольфганг, не могли бы мы с тобой немного поговорить с глазу на глаз.

– Сейчас он промоет тебе мозги, amigo, – шепнул ему вдогонку Чем, и нельзя сказать, чтобы это звучало ободряюще. Вокруг прозвучала еще парочка ехидных замечаний. Вольфганг почти не слушал. Он просто сидел на своем месте, пока не закрылась дверь за последним учеником, покидающим класс.

Во внезапно наступившей тишине Риттерсбах внушительно прокашлялся, прежде чем начать разговор. Он не был плохим учителем. Это был серьезный человек, настоящий знаток своего дела и к тому же опытный преподаватель. Вольфганг не очень увлекался математикой, но в этом не было вины Риттерсбаха.