«Додж» по имени Аризона - Андрей Уланов

А глаза у этого священника добрые-добрые, прямо как у нашего особиста, майора Кулешова. Мы с ним еще в апреле, помню, крепко поцапались. Командованию тогда «язык» позарез был нужен, вторую неделю никаких сведений о противнике. Ну, ребята пошли и при переходе на немецкое боевое охранение напоролись. И началось – комдив орет, начштаба тоже орет, а капитан, он ведь тоже не железный – трое убитых, четверо раненых, – не сдержался, всем выдал по полной и особисту с начразведотдела заодно. Вот начразведотдела, по совести говоря, как раз за дело досталось – переход он должен обеспечивать. Хотя и комбат, и артиллеристы с НП клялись и божились – не было до той ночи никакого охранения. Тоже может быть – на войне и не такое случается. В общем, дело замяли – чего уж там, все свои, а «языка» мы через три дня добыли. Спокойно пошли и добыли. Без всякой ругани. А Кулешов, кстати, он тоже мужик ничего, даром что на собачьей должности. Походил недели три волком – он нас в упор не замечает, мы его, – а потом все в норму вошло. А вообще, среди замполитов, по-моему, сволочей ничуть не меньше. Да и среди всей остальной тыловой шушеры тоже. На передовой просто им деваться некуда – мина, она ведь не разбирает, плохой ты, хороший, жена у тебя законная в Москве или ППЖ в санвзводе – всех подряд выкашивает.

Так я и говорю, глаза у этого священника точь-в-точь как у майора Кулешова – добрые, с хитринкой. Поверишь – пеняй на себя. Проглотит и даже звездочку с пилотки не выплюнет.

Дохлебал я суп, хлеб догрыз, сижу, дно тарелки изучаю. Тарелки у них, кстати, алюминиевые. Ложки деревянные, а тарелки алюминиевые. Но не такие, как у нас, а самодельные, из самолетного дюраля. Наши из него портсигары наловчились клепать, а здесь – тарелки.

Аулей свой суп тоже доел, ложку отложил, а тарелку с поклоном жене передал.

– Спасибо, – говорит, – хозяйка, тебе и богам нашим за пищу эту.

Ну, я тогда тоже встал, пробормотал чего-то типа «мир дому вашему» и сел. Странные у них тут все-таки обычаи. Хотя, со стороны смотреть, любой обычай странный.

Аулей только в усы усмехнулся.

– Вижу, воин, – говорит, – что не терпится тебе задать нам множество вопросов.

– Во-первых, звать меня Сергей Малахов или, в крайнем случае, товарищ старший сержант. Во-вторых, вопросов у меня много, но у вас их, по-моему, не меньше. Вот вы и начинайте. Я ж у вас гость, а не вы у меня.

– Хорошо, Сегей. Как ты думаешь, куда ты попал?

Хороший вопрос.

– Теряюсь в догадках, – отвечаю. – Европа, а точнее… ноль да семечки.

Эти трое за столом меж собой переглянулись, понимающе так, Матика на меня и вовсе жалостливо поглядела, и от этих взглядов мне сразу резко не по себе сделалось. Черт, думаю, если это не Европа, так куда ж меня занесло? В Папуа-Новую Гвинею, на остров имени товарища Миклухо-Маклая?

– Боюсь, Сегей, – начал Аулей, – что тебе будет очень сложно поверить в то, что я поведаю тебе. Да и мне, признаться, сложно говорить о вещах, в которых я, простой рыцарь, что греха таить – почти несведущ.

– Ну, так уж и несведущ, – перебил его Иллирий. – Вы наговариваете на себя, мой добрый Аулей, а это тоже грех. Во-первых, вы не простой рыцарь, а во-вторых, вашему образованию могут позавидовать очень и очень многие.

Черт! Что эта парочка за комедию ломает?

– Самое главное, Сегей, – мягко сказал Аулей, – ты в другом мире.

Ну все, приехали! Хватай мешки – вокзал отходит!

– Это где ж, – спрашиваю, – на Марсе, что ли? А до ближайшего канала далеко?

– Марс – это что?

– Планета это такая, – говорю. – Ближайшая, насколько помню, к Земле. Есть еще и Венера поблизости, она, кстати, еще больше подходит. Тоже все время облаками закрыта.

– Эти планеты, – отвечает Аулей, – как и твоя родина, сейчас одинаково далеки от тебя.

– Как же, – говорю. – Вы, значит, добрые дяди с далекой звезды, у вас давно полный коммунизм и межзвездное сообщение, а весь этот металлолом на себе вы таскаете для съемок исторического полотна о темных веках. И сожженная деревня – это тоже часть декораций, а скелеты из папье-маше, только сделаны очень хорошо, потому и выглядят как настоящие. А «Додж» вы сперли, потому что у вас подлинного реквизита не хватает.

Ох, и разозлили они меня. Я даже слова вспомнил, которые со школы не употреблял.

– Не совсем так, – говорит Аулей. – Наш мир находится рядом с твоим, но, как бы это лучше сказать, за поворотом.

Ловко. Вышел, значит, в булочную за хлебом, завернул за угол – и на тебе – другой мир. Ни Гитлера, ни Черчилля, ни даже товарища Сталина. Одни мамонты по деревьям скачут.

Только вот чувствую – волосы у меня на загривке чего-то шевелиться начинают. Очень уж много вещей, которые разумно не объяснить – а в эту легенду они, как в родной ствол, укладываются.

Спокойно, думаю, Малахов, только без нервов. Ты же разведчик, вот и действуй соответственно. Вспомни, что тебе капитан говорил.

Вспомнил. Говорил наш капитан: «В большинстве своем самые непонятные на первый взгляд случаи имеют самое простое и обычное объяснение». Только добавлял при этом: «А если все простые и понятные объяснение не срабатывают, значит, истинным является оставшееся, каким бы невероятным оно ни казалось».

Конец цитаты.

– Ладно, – говорю, – допустим. Не скажу, что я нам так вот сразу и поверил, но, пока других версий нет, принимаю вашу как рабочую. – Ну, точно как капитан заговорил. – Вы мне вот что объясните. Если наш мир рядом, да так, что я в него запросто угодил, почему же между нашим и вашим до сих пор регулярное сообщение отсутствует? У вас ведь тут, я смотрю, много нашего добра – и «Додж», и Трофим, и самолет на тарелки. А про ваш мир я что-то до сих пор не слыхал. Или у вас вход рубль, а выход – два?

– Дело в том, – говорит Аулей, – что в вашем мире идет война. Как и в нашем, но ваша война гораздо страшней, ужасней, больше. Настолько больше, что нам здесь даже не удается представить, как можно дойти до такого.

Как-как. От хорошей жизни, разве не понятно?

– И та боль, тот ужас, – продолжил Аулей, – которые каждый миг выплескиваются там, у вас, истончили преграду между мирами. Поэтому от вас к нам попасть действительно намного проще. У нас тоже идет война, тоже горе и ужас, но до такого мы пока не дошли. И спасибо богам хоть за это.

– Это что ж, – говорю, – выходит? Получается, все, что у нас там без вести пропало, сюда к вам сыплется? К вам танковые корпуса три года назад не забредали случайно? А дивизии этим летом?

– Все не так просто. Преграда между мирами еще есть. И для того чтобы ее преодолеть, нужно много…

– Энергии, – подсказал отец Иллирий.

– Интересно. Что-то я не припомню, как меня к электростанции подключали.

Сказал я это, и тут меня в самом деле словно током ударило. А мина из шестиствольного! Реактивная дура в пятнадцать сантиметров! Все верно – осталась от старшего сержанта Малахова одна дымящаяся воронка. Уж там-то этой самой энергии было – отбавляй сколько хочешь!

Видок, наверное, был у меня в этот момент – как будто мне эта мина только что на голову свалилась. Поэтому жена Аулея надо мной и сжалилась.

– Довольно вам, двоим, – говорит, – человека мучить. Ему сегодня и без вас немало досталось. – И мне: – Пошли, Сегей. Кровать у нас в гостевой хорошая, а утром всегда легче.

Ага. Особенно когда с утра на расстрел ведут.

Проснулся я, лежу себе, глаз не открываю. Надо же, думаю, какая только муть человеку присниться может. Или это меня лихорадка треплет, а лежу я у доктора в землянке. Очень похоже, тем более что не будит меня никто, команду «подъем» на ухо не орет.

А так сон ничего был, особенно рыжая эта. Вот выздоровею, думаю, надо будет и в самом деле с дивизионным слабым полом поближе познакомиться. А что, нам, разведчикам, это просто. И подарочки из трофеев, и орденов с медалями полная грудь – одалживать не надо, и времени свободного навалом. Когда не на задании. А то и в самом деле смех один – двадцать второй идет, сколько раз со смертью в обнимку по немецким тылам хаживал, а с девчонкой ни разу еще толком не целовался.

Открыл глаза – а надо мной потолок каменный.

Я как вскочил – чуть об этот потолок макушкой не въехал. Приземлился на пол, гляжу – точно, на эту самую кровать меня вчера Матика и уложила. А вот и форма рядом лежит сложенная, и сапоги рядом стоят.

Значит, не сон все это. Значит, наяву все было. И островок, и замок, и деревня, и Кара рыжая.

Ох, думаю, ну и влип же я.

Ладно. Оделся, выглянул в коридор – никого. Вышел и только успел до лестницы дойти, глядь – рыжая. В засаде сидела, не иначе.

Смотрю – вырядилась она сегодня прямо как на бал. Сапожки красные, юбка коричневая, мягкая, в складку. Короткая юбка, еле колени прикрывает. А сверху то ли рубашка, то ли блузка – не разбираюсь я в этих дамских шмотках – белая, с длинными рукавами и вырез глубокий, с отворотами. Я на эту блузку секунд пять пялился, а потом дошло – да это же шелк парашютный! У нас, когда фриц со сбитого «Юнкерса» прямо на землянку свалился – дохлый, правда, зенитчики постарались, – мы тоже этот парашют оприходовали. Кто на что, а один дурик на портянки.