Мисс Исландия - Олафсдоттир Аудур Ава

— Понимаю, — говорит подруга, отрезает кусок рождественского пирога и кладет на мою тарелку.

Мне нравится писать дневник на рассвете. При нечетких силуэтах мира. Получается до шести-семи страниц. Представляю, что похоже писал и этот Джойс.

Подруга встает и подходит к кухонному окну. Коляска у стены, из окна видны только колеса.

— Мне приснился сон, — говорит она, даже не взглянув.

Мне приснилось, что я пассажирка в машине и еду домой на хутор. Посреди дороги выхожу из машины и срезаю путь по пустоши. Наталкиваюсь на ложбинку между двумя большими кочками, а в ней полно черники. Ягоды размером со снежки, тяжелые и сочные, сияют голубизной, как небо в тихий осенний день. Последнее, что осталось в памяти: горстями собираю небесно-голубые ягоды в детскую ванну и мгновенно наполняю ее. Я была одна. Потом послышалась птица. Теперь я так боюсь, Гекла, что мне приснились мои будущие дети.

Когда за мной заехал Давид Йон Джон Джонссон, я уже собрала чемодан. Он отказывается от кофе, сославшись на последствия морской болезни, и, отложив свой непромокаемый вещмешок, здоровается с нами. Сначала обнимает меня, крепко прижимает к себе и некоторое время не отпускает, не говоря ни слова. Вдыхаю слабый запах рыбьей слизи, исходящий из его волос. На нем куртка поверх впитавшего морскую соль свитера.

Затем он обнимает Исэй и заглядывает в стоящую у стены дома коляску со спящим ребенком.

— Приехал сразу, как сошел на берег.

Он бледен, но волосы длиннее, чем весной, когда мы виделись последний раз.

Стал еще красивее, чем раньше.

Он закидывает вещмешок на плечо и берет мой чемодан.

Сама я несу печатную машинку.

С моря дует холодный ветер, в конце улицы смутно сереет водная гладь, за заливом — Эсья, но в медленно плывущем тумане гору совсем не видно. Мы проходим по каменистой дорожке парка. У статуи Йонаса Халльгримссона в помятых брюках моряк останавливается, откладывает в сторону вещмешок и чемодан и прижимает меня к себе. Прямо перед поэтом. Затем мы продолжаем путь.

Он рассказывает мне, что до того, как уйти в море, работал на разделке китов.

— Сутками напролет мы посменно резали мясо, пилили кости и варили. Я был единственным, кто не ходил загорать в компании парней. Боялся, что, осознав мою непохожесть, скинут меня в жиротопенные котлы.

Один из них, однако, оказался очень похожим на меня.

Я понял это сразу, как его увидел.

И он это понял.

Однажды вечером мы вместе пошли гулять.

Но ничего не произошло. После этого он стал меня сторониться.

Друг проводит рукой по волосам. Рука дрожит.

— Эти большие животные так долго умирают, агония может длиться целый день.

После разделки китов он два раза выходил в море на траулере «Сатурн».

— Меня все время мучила морская болезнь. Постоянно. К горлу подступала тошнота. Я не мог спать. Повсюду был запах слизи и чешуя, даже в подушке и одеяле. Вечно штормящее море. Я так и не научился ходить по волне. Спал на верхней койке, и линия горизонта то поднималась, то опускалась. Не стало лучше, даже когда завесил иллюминатор. Мне поручали самую ужасную работу. И вечное испытание на мужественность. Команда все время была в подпитии и издевалась надо мной. Я так уставал, что не мог пошевелить рукой. Каждый день боялся утонуть.

Он в нерешительности.

— Они пытались забраться ко мне в койку, и только то, что я спал в одежде, спасало меня от изнасилования. А потом была проститутка. Поняв, что я не спал с женщиной, они решили сделать из меня настоящего мужчину и, когда мы пришвартовались в Халле, сняли мне проститутку.

Я смотрю на своего бледного друга. Недалеко от нас плавают две лебединые пары.

— Я сказал, что порвал с девушкой.

Произнося эти слова, он отводит взгляд.

— Клянусь, Гекла, еще одного рейса я не переживу, ноги моей на этой ржавой посудине не будет. Готов работать где угодно, только бы больше не выходить в море.

Он недолго молчит.

— Но один защитнику меня все-таки был. Второй помощник. На берегу он рисует парусники, только не хочет, чтобы об этом знали.

Я вспомнила свекра Исэй с его любовью к такой живописи.

Когда вдрызг пьяного кока не удавалось оторвать от койки, этот помощник посылал меня принести из рефрижератора мясо и сварить суп. Камбуз был единственным местом, где меня оставляли в покое. Там же они на обратном пути прятали контрабанду. Телевизоры Blaupunkt, пачки сигарет и бутылки женевера. В стенном проеме за чуланом и в рефрижераторе.

Наш путь лежит на запад центральной части города.

— Ты пишешь, Гекла?

— Да.

— Хорошо.

Останавливаемся у деревянного дома, обитого ржавым гофрированным железом. В мансарду моряка ведет крутая деревянная лестница. Он вставляет ключ в замок и говорит, что он тугой.

Я осматриваюсь.

В комнате диван-кровать, в углу платяной шкаф, у дивана книжная полка, на столике под окном стоит швейная машинка. Он говорит, что общий туалет в подвале, а из мансардного окна в ясную погоду открывается вид на звезды. Первая звезда появилась три недели назад, добавил он.

— Здесь ты можешь писать, — говорит он, убирая со стола швейную машинку и перенося ее в шкаф.

Я ставлю на стол свою печатную машинку.

Он рассказывает, что за полгода переезжал трижды, сначала жил в подвальной комнате, которую регулярно заливало в сизигийные приливы, затем в подвальной комнате наискосок от полицейского управления.

— Они тогда знали, где меня найти, — говорит он и добавляет, что полиция следит за геями. Иногда «Черная Мария»[12] проезжает по улицам дважды в день, и копам легко заглядывать в окна. Дети тоже льнут к окнам, чтобы увидеть Содом и Гоморру, иногда и взрослые; и поэтому он снял комнату в мансарде, где, кроме того, меньше вероятности быть ограбленным. Правда, красть у меня нечего, разве что швейную машинку, добавляет он.

— После выходных я поищу себе работу и комнату, — говорю я.

— На диване достаточно места для нас двоих.

Он смотрит мимо меня.

— И потом, я не всегда сплю дома.

Я сажусь на диван, а он тянется к вещмешку, открывает его и достает коричневое замшевое пальто.

— Это тебе, — говорит он, улыбаясь. — На Британских островах последний писк моды. Примерь.

Я встаю и надеваю пальто. А он тем временем вынимает из мешка и раскладывает на кровати другие вещи: голубую водолазку, короткое платье типа сарафана, вельветовую юбку. Наконец вытаскивает кожаные сапоги до колена, на каблуке и с молнией на боку.

— Ты не можешь тратить на меня весь свой заработок.

Он рассказывает, что, когда они пришвартовывались, второй помощник посылал его в город за продуктами. И он мог покупать одежду. Пока команда зависала в портовых забегаловках.

— Не понимаю, как тебе удавалось обзавестись валютой.

— Связи. Я знаю одного таксиста, он работает в отеле. У них есть валюта.

Переодеваюсь, стоя на деревянном полу посреди комнаты, у него на глазах. Сначала надеваю платье и кожаные сапоги. Он просит меня пройтись. Это означает два метра на север и два метра на юг, два метра в сторону порта и два метра в сторону кладбища.

— Платье нужно укоротить, оно должно быть на пять сантиметров выше колена, а юбка — расклешенной.

Я снимаю платье и, быстро надев юбку, прохаживаюсь туда-сюда. Он молча разглядывает меня и явно растроган. Затем я снимаю юбку, снова надеваю брюки и сажусь рядом с Йоном Джоном.

— В следующий раз куплю тебе брючный костюм с поясом.

Я улыбаюсь ему.

— Не все возвращаются, Гекла. Сойдя на берег, мужики напиваются и приходят в себя, когда корабль уже отчалил.

Он мнется.

— Я решил было затеряться, но к тому времени уже купил сапоги, и очень захотелось тебя в них увидеть.

Он встает, подходит к окну и поворачивается ко мне спиной.