Дом напротив - Сергей Соколов

Рифмованные томления прервал негромкий бархатистый голос:

– Кира, зябко что-то, подкинь поленце.

– Да, мама, сейчас.

Она поставила бокал на светлый паркетный пол, поднялась, резко оттолкнувшись от подлокотников. Платок соскользнул с плеч, остался лежать на качнувшемся со скрипом кресле.

Дровяная печь красного кирпича, предмет гордости рукастого главы семейства, занимала доминирующее положение в большой гостиной, открывая уютный для глаз вид на огонь, горящий за массивной стеклянной дверцей. Рядом в чугунной розетке была сложена небольшая поленница из берёзовых дров, с небрежно прислонённой к ней кочергой.

Кира, не привычная к подобной работе, неловким движением открыла дверцу, кочергой пошуровала внутри топки, вызвав сноп искр и осторожно, боясь занозить пальцы, отправила два полена в печь. Пламя ярко вспыхнуло, забилось, быстро охватило кудряшки берёзовой коры, безуспешно пытаясь вырваться наружу.

Через стекло Кира оценила результат своих действий и осталась довольна. Она решила было вернуться в кресло, но передумала, прошла мимо него, на ходу подхватила свой напиток и, ещё не дойдя до праздничного стола, осушила его неторопливым глотком. Поискав глазами среди всякого разного добра на столе коробку с ворохом маленьких шоколадок в виде букв, наугад взяла одну и осторожно, как давеча у печки, отправила в рот попавшуюся «С». Всё-таки подтаявший шоколад испачкал на ухоженных руках Киры подушечки пальцев и она, облизывая их, подошла к матери.

С неподдельным сочувствием смотрела Кира на хрупкую, немного усталого вида, женщину, сохранившую в чертах своего славянского лица зрелую природную красоту и обаяние. Только вот, от когда-то роскошной русой косы, которую маленькая Кира так любила сплетать и расплетать, осталась лишь задорная мальчишечья стрижка, и сеточка морщинок возле глаз была заметна и без ставшей редкой улыбки.

Женщина полулежала на диване, укрытая толстым, верблюжей шерсти, пледом, подложив под поясницу и голову многочисленные подушки. Её взгляд должен был упираться в экран телевизора, но глаза были закрыты, лишь веки без следов косметики иногда вздрагивали, выдавая нездоровье и неспокойное внутреннее состояние.

– Как ты себя чувствуешь? – Кира положила ладонь на лоб матери. – У тебя температура? Знобит?

– Нет-нет, просто холодком потянуло, и… тяжело… здесь… – женщина открыла глаза и поводила пальцем у левой груди.

Кира наклонилась и тихо, чтобы не слышал сын, спросила:

– Мама, может скорую вызвать или в город поедем?

– Какая сегодня скорая, да ещё в садоводство, а за руль тебе, тем более, твоему Фёдору нельзя. Не беспокойся, я отлежусь. В тишине.

Дочь похлопала по руке матери:

– Поняла, сейчас устроим. Так, – строго обратилась она к сыну, – хватит геройствовать. Три часа ночи. Дай отдохнуть телевизору и бабушке. Мыться и спать.

Упоминание о бабушке было не случайным: всё, что должно было делаться от имени бабушки, с бабушкой, для бабушки, Алёша выполнял беспрекословно – он её очень любил и уважал, проводя с ней да, пожалуй, ещё с дедом, значительное время. Первым ясным воспоминанием, закрепившемся в младенчестве, стало лицо склонившейся над ним бабушки, а первым звуком – перекатывающиеся шарики внутри цветной погремушки в её руках. Мама с папой спорили, кого из них он назвал первым, а Алёша, что-то бубукая, звал бабушку. Позднее – чтение сказок, его попытки что-то сложить в слова, букет первой учительнице, проверки дневника, гербарии, теннис – всегда рядом была бабушка. Конечно, и маму, и деда он любил, даже очень любил, но бабушка всё ещё оставалась главным человеком в его жизни.

Кира часто пользовалась этой эмоциональной лазейкой в душе сына, вошедшего в возраст юношеского максимализма, бурно проявляющегося в поиске собственного пути, от срезания углов газонов до выбора книг для чтения, отрицания всего ему несвойственного, противодействия всему окружающему, особенно, некоторым взрослым.

Алёша молча выключил телевизор, сунул под мышку новогодний подарок – фоторамку, подошел к накрытому столу, взял яблоко, надкусил его и стал демонстративно медленно подниматься к себе на второй этаж.

– А мыться? – спросила мать.

Сын только яблоком помахал: «Пока!»

– Ты не дави на него, – услышала Кира педагогический совет. – Он хороший мальчик.

– Я понимаю, издержки возраста… С Федей у него не заладилось – это проблема. Если честно, мама, – зашептала Кира, бросая взгляд на дверь спальни, откуда в затихшую гостиную стал проникать храп её гражданского мужа, – то и у меня… с ним… – одними губами, без звука Кира произнесла: «С Фёдором». И продолжила:

– Это… нет контакта. Ты понимаешь…

– Давно без контакта?

– До сегодняшнего дня давно и регулярно. Бывало, приступим…

– Перестань. Ясно всё. Ну, а кроме?..

Кира отвечала медленно, впервые высказывая вслух, тайные и давно сформировавшиеся, мысли:

– Сначала мне нравилась его деловая хватка, хозяйственность. Совсем как у папы. – Она присела на краешке дивана. – Я думала, вот выстроит он дом, надёжный, высокий, для меня, для семьи нашей. Отгородит от горя, лишений, мелочных забот. Что ещё женщине нужно? Любовь? А если её нет, то повод ли это отказаться от простого житейского счастья? Я не ошиблась в Фёдоре – он хороший строитель, но то, что он строит вокруг меня, скорее напоминает непробиваемую крепостную стену, отделяющую меня от меня самой. Посуди, мама. У Фёдора напрочь отсутствуют духовные, извини за пафос, запросы. Книгу у него в руках не увидишь. В театр с ним один раз ходила, на премьеру! в БДТ! – зареклась на будущее – только без него. А на хоккее были – я чуть с ума не сошла! Теперь всё раздельно: я на книжные развалы – он на авторазборки; я в очереди на вернисаж – он опарышей, тьфу, для рыбалки покупает; я хочу смотреть «Фантазии Фарятьева» – он переключает канал на… погоготать бы только. Разные мы. Одна моя половинка продолжает цепляться за каменные стены, а вторая бежит прочь. Прочь, но куда?

Она замолчала. В тишине послышался приглушённый звук подъехавшей машины.

Мать Киры повернула голову на этот звук и очень твёрдым голосом, даже как-то не совсем соответствующим её состоянию, сказала:

– Жизнь в семье – это очень чувствительные весы, которые всегда должны показывать равновесие. Необходимо трижды подумать, что бросать на их чаши, чем жертвовать, а за что надо стоять до смерти. Сама, дочка, решай, что тебе дорого, а мне давление померяй.

Кира сходила за тонометром, надела манжету, стала нагнетать воздух. Резиновая груша зачавкала, и объективный прибор беспристрастно показал серьёзные цифры.

– Всё же, лучше бы в город…

– Возможно… Дай мне, пожалуйста, телефон. Свой.

– Если ты папе, он вне зоны… Я пробовала. Скорее всего, перегрузка сети – Новый год за окном!

Словно в подтверждение её слов, снаружи раздался оглушительный треск фейерверка.

10

«Напрасно она пошла одна разбираться. Скорее всего, случайные приезжие… Ну, пусть, пошумели бы немного, а так мало ли… Сердце прихватывает, иглой колет, воздуху не набрать… В город, само собой, надо ехать… Позвонить? Некрасиво как-то: пока всё хорошо, то молчание, а как нужда, так алло-алло, вспомнила сразу… Не вспомнила, потому что помню… про Новый год и… не только… Вопросов лишних, конечно, задано не будет, и он приедет. Я знаю, что расстояние значения не имеет, будто рядом совсем…»

Она набрала номер, оставалось нажать только кнопку вызова…

«А семья? Представляю выражение лица Киры, если она воочию увидит его здесь и, нарочно что ли? в отсутствии отца. Ещё неизвестно, что она шепнёт своему Фёдору… С того станется… Это будет грандиозный скандал. Нет, нельзя. Я справлюсь. Равновесие… равновесие… равновесие… будь оно…»

Наташа отбросила телефон к своим ногам, подальше, чтобы невозможно было до него дотянуться.

11

Света и Фикус переминались с ноги на ногу рядом с чужим, вероятно, соседским внедорожником, подпрыгивали и махали руками, согреваясь от холодного ночного ветерка. Рядом, в снегу, стояла початая бутылка шампанского, с надетыми на горлышко пластиковыми стаканчиками. Они вдвоём, без Сергея, уже выпили за место, за праздник, за здоровье, для сугреву и теперь смотрели, как в звёздном небе, с треском, воем, шипением, лопается китайская продукция с экзотическими названиями: Серебряный блеск, Горная музыка…

– Серёга, давай напоследок… эти… как их там… Красные персики в камышах!

– Сейчас! – отозвался он из темноты, находясь в центре своего занесенного снегом участка. – Поджигаю… Пли!

«Персики» со свистом понеслись вверх, там что-то ухнуло и на фоне зелёного веера вниз посыпались оранжевые звёздочки.

– Ура-а! С Новым Годом! – завопили три глотки.