Измена, сыск и хеппи-энд - Светлана Гончаренко

Вика вернулась в квартиру и бросилась на кровать. Под одеялом было холодно так же, как на балконе. Только лицо горело от ужаса и недавних слез. Спать Вика не могла, все время вскакивала и терла глаза, которые колол под веками крупный кровавый песок. Она глядела на равнодушно светящийся циферблат ленивых часов, бегала к входной двери, открывала ее и выглядывала на мертвенно тихую лестницу. К четырем часам она совсем измучилась, и ей уже наяву чудился несчастный окровавленный Пашка, привязанный к стулу, а рядом с ним зверообразный Хрипатый с огромнейшим ножом. И Пашка, раздавленный шальным лимузином в своем “Саабе”. И Пашка без сознания на серой, испятнанной, казенной простыне. Вика хотела, чтоб скорее наступал рассвет, но его все не было. Неподвижная тишина и глухая темнота длились бесконечно, как на полюсе.

В полседьмого Вика взяла телефонный справочник. Вообще-то она читала его всю ночь и даже положила закладочки там, где были больницы и милиция. Она по разным фильмам знала, что надо сначала звонить в морги, но телефонов моргов в справочнике почему-то не было. Набрав, как ей показалось, подходящий номер, она залепетала прерывистым голоском:

— Алло, это горбольница номер один? Мне нужен телефон вашего морга…

В трубке что-то громко и сопливо чавкнуло и сказало:

— Что-то?

— Это больница? — спросила Вика еще тише и писклявее.

— Это квартира Кушнир! А вы бы…

Чавкающий голос Кушнира сказал Вике что-то такое, в чем она ни слова не поняла, хотя была природно русской с университетским образованием, отлично знала английский язык, неплохо немецкий и даже частично французский со словарем. По следующему медицинскому номеру Вику послали более членораздельно, а по третьему пообещали замочить. Вика испуганно уставилась на телефон. Номера она набирала очень старательно. Не могли же во всех медицинских учреждениях сидеть сплошные Кушниры и патологические ругатели! Вздохнув, она снова взялась за телефонные кнопки. В одном из очередных потоков мата наконец вынырнула и мелькнула одна вполне человеческая фраза: “Да нету здесь давно никакой милиции!” Вика посмотрела на обложку справочника — так и есть, шестилетней давности. Да за это время всё тысячу раз могло поменяться! Значит, просто номера другие, надо узнать их через справочную.

Первый же сообщенный справочной телефон горбольницы номер один сорвал с потели осатаневшего Кушнира. Услышав его сиплое сморканье, Вика в ужасе отпрянула и бросила трубку, но тут же запросила в справочной телефон другой больницы, номер пять — от греха подальше. Она снова попала в квартиру, но в ответ на ее робкие извинения шамкающий немолодой голос заинтересованно спросил:

— Морг-то тебе зачем? Мужа нету дома? И давно?.. И-и, милая, это тебе надо в бюро несчастных случаев позвонить. Все они, сердешные, там: и утопленники, и удавленники, и те, что жилы себе режут. Если какие выжили и в лечебнице лежат, те тоже значатся. И которые в отделение попали — задрались, морду кому побили. И которые, сердешные, в вытрезвителе. Всех сортов мужики. Мой пень старый как загуляет, туда завсегда звоню. Записывай, милая…

Еще говорят, что не осталось в мире чутких отзывчивых людей! Помимо задушевной старушки, рассказавшей об удавленниках, обнаружились добрые души и в бюро несчастных случаев. Хрустальный девичий голосок запросил Пашкины приметы и долго молчал, роясь в базе данных.

— Скажите, а есть у гражданина Царева в нижней части живота татуировка в виде обнаженной женщины? Нет? А множественные шрамы в области грудины? А грушевидное родимое пятно под левым глазом? Тоже нет? Как жаль! Тогда у нас не значится. Вы после обеда позвоните, может быть его подвезут, — проворковал голосок, после чего Вика снова разрыдалась. Она и представить прежде не могла, сколько слез способна вылить за одни сутки. И все-таки пришлось умыться, отправить Анютку в школу, а самой тащиться в “Грунд”.

В то утро выдержанный стиль фирмы, красота ее интерьеров, пружинистая бодрость ее сотрудников были Вике непереносимо тяжелы. Она старалась идти ровно, пощелкивать каблучками, улыбаться, но, похоже, выглядело все это неубедительно. Обращенная к ней улыбка Гусарова казалась подозрительной и сдержанно каннибальской. “Шьет-таки мне, идолище, критические дни”, — подумала Вика с тоской.

— Ты на себя в зеркало глядела? — сразу спросила ее Елена Ивановна и потащила в курилку, где сунула под нос свое зеркальце, густо запорошенное пудрой и табачными крошками. Смотрелась Вика в самом деле куда бледнее своих двадцати восьми лет.

— Дома что? — как всегда спросила Рычкова.

Вика молчала. Ей было ясно одно: Пашки нет в живых. Или он очень плох и неизвестно где. Как такое сказать? Весь день Вике страстно хотелось позвонить в бюро несчастных случаев и узнать, не подвезли ли Пашку, но телефон-автомат для личных звонков привинчен был между пилонами, как раз там, где по словам Елены Ивановны, вделана телекамера. Значит ее будут видеть и слышать. Заикнуться при таких обстоятельствах о кошмарном бюро? Никогда! Зато когда рабочее время кончилось, Вика стрелой помчалась к выходу. Без всяких ритуальных улыбок. Уносясь прочь, она боковым зрением заметила сунувшиеся ей вслед настороженные лица и голубоватые рубашки Смоковника с Гусаровым. Пусть!

Ворвавшись в квартиру, она бросилась к телефону. В соседней комнате привычно визжали, орали и мелькали розовым и лиловым Анюткины мультики. Но присутствовал и еще один звук: ровное шуршание душа в ванной. Вика замерла. Вскоре сквозь шуршание донеслось несколько неопределенных баритональных нот.

Пашка пел в ванной.

Он всегда пел в ванной. Слуха у него не было, слов песен он не знал и обходился обычными для себя односложными “е-е” и “пам-пам”, но пел всегда. И сейчас он пел в ванной! Он! Живой! Одновременно с осознанием этого факта Вика различила в полутьме прихожей Пашкину куртку на вешалке и Пашкину папку на тумбе. Живой! Но огромное облегчение, испытанное в первую минуту, быстро таяло и вырождалось в тупую обиду. Когда Пашка вышел из ванной, Вика снова была совершенно несчастна. И Пашка был не такой как всегда. Обычно посещение ванной делало его свежим, как роза. Теперь же, хотя щеки и раскраснелись, лицо выглядело осунувшимся и помятым. И глаза его были пусты.

— Где ты был? — спросила Вика скучным голосом, из которого самолюбиво постаралась отжать все свои муки. Пашка пошоркал полотенцем по сильной шее, выгадывая время для ответа.

— Э, — начал он. — Тут Влад… Это… короче…

Короче выходило, что Влад Вторников, чемпион Европы неизвестно какого года по буерному спорту, внезапно в ночи прибыл из Перми с предложением Пашке и его фирме совместно с ним, Вторниковым, торговать какими-то молодильными препаратами для женских задниц. Такое случалось и прежде — внезапные наезды партнеров по бизнесу.

— Но почему ты не позвонил?

— Дак ведь… тут это… Влад… ты ведь… короче…

Короче, Влад пожелал всю ночь напролет кататься по Нетску, разглядывая слабо освещенные достопримечательности и вспоминая былое. Телефоны они забыли в офисе.

Вика слушала все это без интереса. Ясно ведь, что вранье. Вранье! Пашка сегодня выглядел измученным и поникшим, как никогда. За прошедшую ночь он даже немного ссутулился. Что с ним делали? Вика не заметила следов пыток на его полуобнаженном теле, он был придавлен невидимой тяжестью. Какая-то мучительная тайна изводила его. Он уже не прежний несокрушимо-могучий красавец-атлет. И больше таким никогда не будет. Он начал стареть, блекнуть, дрябнуть. Что они с ним сделали? Кто они? И сколько, сколько нужно, чтоб они оставили его в покое? Давешние путанные денежные расчеты снова запрыгали в Викиной голове — нет, много ей достать не удастся, но есть ведь еще и Пашкины друзья, компаньоны, есть его тренер Самборучный, который теперь держит пельменную на автозаправке…

— Почему бы не сказать мне всю правду? — вдруг спросила Вика напрямик. — Разве я не сделаю все, чтобы помочь тебе?

Пашка даже присел. Банный румянец отлил от его лица куда-то к животу. Он снова изо всех сил стал тереться спасительным полотенцем и натер себе тонуса даже на улыбку — бледную тень той, что сияла когда-то с доски почета.

— Ну что ты, Вик… Ну… Да нет!.. Все вэлл…

Вика отвернулась и пошла прочь. Нет, он никогда не признается! Он все еще считает себя сильным и непобедимым, а ее — той тощенькой девочкой-куколкой, которой она была десять лет назад и которую он заваливал конфетами, цветами и меховыми зверушками. Он ведь до сих пор покупает ей шоколадки, а по пятницам привозит обязательный букет неправдоподобно упругих голландских роз. Он хочет гибнуть один. Какой дурак!

Когда беличье колесо вечерних забот наконец устало скрипнуло и остановилось, когда в доме делалось тихо, сумрачно и спокойно, Вика спросила себя словами Елены Ивановны Рычковой: