Карта утрат - Белинда Хуэйцзюань Танг

– Смотри тут такое не скажи, засмеют ведь. Сейчас это называется “управа”.

Итянь остро ощущал свою чуждость. Он уже собирался расспросить мать, что еще теперь называется по-новому и как ему скрыть свою неосведомленность, но со двора донеслись шаги. Он вскочил. Мали оказалась права – надо было лишь немного подождать, и отец объявился сам.

– Вот и ты! – воскликнул возникший на пороге мужчина.

Щупленький и бодрый, он был намного ниже отца Итяня, но такой же громогласный, разве что в голосе вместо требовательной строгости звучала благодушная непринужденность.

– Ох… – вырвалось у Итяня.

Стараясь унять подпрыгнувшее сердце, он скрестил на груди руки в надежде, что никто не заметит сковавшего его напряжения. Эта внезапная окаменелость случалась редко, зато если уж нападала, то внезапно и безжалостно. Заправщик на бензоколонке как-то знакомо ссутулил плечи – понурая фигура, голова опущена, щетинистый подбородок в тени. На какой-то миг он увидел отца: вот тот, ссутулившись, затягивается подобранным с земли окурком; вот, подобрав ногу, на которую прихрамывает, привалился к стене, чтобы немного отдохнуть. От этих картин Итянь замирал. Одного-единственного жеста хватало, чтобы отправить его в прошлое.

Однако лицо гостя казалось смутно знакомым. Итянь силился разглядеть под морщинистой кожей привычные черты.

– Ты ж меня не забыл, да?

– Что за глупости! Разве Дядюшку забудешь? – встряла мать.

Ну конечно, как он мог его забыть. Этот человек с изборожденным морщинами плутоватым лицом – один из немногих отцовских друзей, если их вообще можно так называть. Двоюродный дядюшка Тан. В детстве Итянь видел его неизменно в тусклом свете лампы, вечером, когда Дядюшка с отцом выпивали или играли в карты и дом, прочие обитатели которого старались держаться от этой парочки подальше, сотрясался от приступов хохота. Днем Дядюшка таинственным образом исчезал. Его даже прозвали Янезнаю – именно так отвечала его жена, когда за Дядюшкой приходили из сельсовета.

– Кое-кто нашептал, что в наши снежные края приехал чужестранец с красивым чемоданом. Вот я и пришел у твоей матушки справиться, может, она чего знает.

Мать принесла чаю и подсолнечных семечек, а сама уселась на трехногий стул возле двери и принялась растирать колени. В присутствии гостя-мужчины она за стол не садилась.

– Даже не верится. Наш самый знаменитый земляк, Итянь Тан, домой вернулся. Ты приехал из-за отца, да? – Дядюшка сокрушенно покачал головой: – Чудные дела…

– А у вас какие-то соображения есть? – спросил Итянь. – Лучше вас его разве что Ма знает.

– Честно говоря, мы в последние годы мало общались. Он стал… – Старик запнулся и посмотрел на мать Итяня.

– Одиночкой, – подсказала она, – все больше особняком держится.

“Одиночкой”. Странно, что она выбрала именно это слово. Сама идея одиночества предполагает потребность в других людях, а для отца такие сложные чувства были несвойственны. Он играл с Дядюшкой в карты и выпивал, потому что эти занятия доставляли ему удовольствие. Если он и здоровался на улице с соседями, то лишь потому, что в деревне так принято.

– Па не из тех, кого называют одиночкой.

– Люди меняются, – Дядюшка пожал плечами, – посмотри на меня. Сколько лет жизни я потратил впустую! Пил, в карты играл! Я мог бы прожить совсем другую жизнь. А вот ты, – он наставил палец на Итяня, – ты всегда знал, чего хочешь от жизни. Твой отец в тебе ошибался. Сейчас мы все это видим.

Итянь было запротестовал.

– И такой скромник. Рядом с тобой, Тан Итянь, нам всем стыдно.

Итянь заметил, как мать гордо выпрямилась.

– У твоей матери была одна догадка, – сказал Дядюшка, – верно ведь?

– Ох, даже и не знаю… – Она покачала головой и уткнула взгляд в колени.

– Ма, у тебя и правда какие-то соображения есть? Ты вроде сказала, что нет.

Мать, словно школьница, вжалась от смущения в стенку и забормотала:

– Да не знаю даже. Но я тут подумала, что если твой отец и жил где-то кроме нашей деревни, то это в армейских казармах. И он столько рассказывал про тогдашнее свое житье-бытье. Может, ему захотелось на старости лет еще раз на казармы те глянуть. Посмотреть, не изменилось ли там все.

– Он в последнее время говорил о том, что собирается туда?

– Что собирается – нет, а вот старые свои байки рассказывал. Он то и дело их вспоминал.

– Я слыхал, там все уже упразднили, – сказал Дядюшка.

– И я такое слыхала, да, но здания-то остались. Возможно, ему просто захотелось на них взглянуть.

Предположение матери рисовало образ куда более сентиментальный, чем тот человек, которого помнил Итянь. Однако других версий у них все равно не имелось, к тому же, если они начнут разрабатывать эту, появится ощущение полезности – все лучше, чем беспомощно сидеть дома.

– Ладно, – согласился Итянь, – сначала съездим в полицию, а после и про казармы подумаем.

– В полицию? – изумился Дядюшка.

– Он думает, в полиции ему помогут.

Дядюшка расхохотался и шлепнул себя по ляжкам. “Да что они вообще понимают? – подумал Итянь. – Мать даже читать не умеет, Дядюшка – деревенский пьянчужка, что бы он там ни говорил”. Мысль о том, что он примется рыскать по провинции в одиночку, без поддержки государственных служб, пугала Итяня. Отправиться в путешествие не пойми куда, не оставив предварительно заявления, – нет, такое у него в голове не укладывалось.

– Ладненько, пора нам пообедать, – сказала мать.

Она предложила Дядюшке поесть с ними, но тот покачал головой:

– Тетушка у меня тоже обед стряпает. – Он повернулся к Итяню: – Зайди к ней повидаться, пока ты здесь. Если время будет.

– Да, ты ведь давно ее не видел. Мы завтра придем, – сказала мать.

– Не уверен, что получится. Нам же надо Па искать…

Лицо у Дядюшки оскорбленно скривилось, и Итянь осекся.

– Ну да, ясное дело. Ты сейчас человек занятой, – сказал Дядюшка.

Когда Дядюшка вышел за дверь и уже точно не мог услышать, мать резко сказала:

– Ты чего грубишь? Это тебя в Америке научили так с людьми разговаривать?

Итянь забыл, насколько в этом мире пекутся о хороших манерах, жертвуя срочностью и логикой в угоду этикету. Даже если он действительно тревожится об отце, говорить об этом вслух не следует. Правильно было бы принять приглашение и не приходить – подобное более приемлемо. В Америке, он не сомневался, в такие моменты и речи не идет о вежливости. Впрочем, его отец тоже без зазрения совести выпроводил бы гостя, будь у него дела поважнее. Отец имел привычку говорить начистоту и ставить собственные желания превыше всего. По ночам,