Человек будущего - Андрей Буровский

Моя знакомая родила последнего (третьего) ребенка в возрасте 44 лет. Роды были быстрыми и легкими, мать и сын чувствуют себя превосходно.

Мужчины... Для мужчин в Европе после Второй мировой войны стало обычным заводить семьи даже не «за тридцать», а «под сорок». Рождение первых детей «за сорок» и даже «за пятьдесят» стало довольно обычным.

Недавно я позвонил одному известному немецкому аналитику, крупному чиновнику из Берлина. Он этнический русский, из семьи белогвардейцев — эмигрантов 1920-х годов. Но родился и вырос в Германии, и хотя говорим мы по-русски, в его речи часто проскальзывает акцент. Этот человек стал известен после того, как написал книгу про Путина; его работу я считаю шедевром.

Звоню, чтобы поздравить с Рождеством, и слышу на другом конце провода рев младенца.

— Саша! Вы стали папой?!

— Да! Принимаю поздравления!

Я с удовольствием рассыпался в поздравлениях, но вот человек этот моложе меня ровно на три года. Сейчас ему 46 лет. А ребенок этот — первый в его жизни.

Время зрелости

Древние греки считали, что мужчина переживает высший взлет, «ахме», в возрасте 40 лет. Примерно так же думали французы в XVI веке, когда сочиняли поговорку: «в сорок лет мужчина отвечает за свое лицо». Итальянцы XIII века полагали, что в 35 лет наступает перелом, человек начинает стареть.

«Земную жизнь пройдя до половины...» — писал Данте в свои 30 лет.

В XX веке возраст основных жизненных достижений перевалил за 40 и плавно приближается к 50. Если в 1980-е годы в СССР большинство людей назвали 44 года как возраст достижения вершины карьеры, то теперь в России большинство населения считает таким «годом вершины» уже 48.

То есть мы располагаем наше «ахме» на десять лет позже, чем древние греки и французы XVI века... И на тринадцать лет позже, чем средневековые итальянцы.

Теперь даже от молодых требуют качеств, характерных скорее для среднего возраста: осмотрительности, аккуратности, последовательности, умения предвидеть результаты. Мы привыкли к тому, что норма — многого достигший человек среднего возраста. В общем, на шпагах не дерется.

Впрочем, этот и связанные с этим вопросы я развиваю в своей статье, написанной специально для очень престижного журнала Академии наук «Общественные науки и современность». Всех, кому это интересно, отсылаю прямо к статье[4].

Чтобы стать взрослыми, нам приходится многому научиться, у нас более долгое детство.

Мы не можем себе позволить учить, дрессировать мальчиков розгами: мы попросту убьем их, вколачивая в них такими методами такой огромный объем знаний и умений.

Мы живем примерно в два раза дольше предков, умираем на 30—50 лет позже их. Но и взрослыми мы становимся на 10—15 лет позже.

Глава 3 . Отмена естественного отбора

Дай Боже скотину с приплодцем, а деток — с приморцем.

Старинная крестьянская молитва

Странности старинных фотографий

Как странно выглядят семейные фотографии начала века: много взрослых людей, а детей нет. Детей если и фотографируют, то отдельно, вместе с мамой или с гувернанткой. А если фотография всей семьи, то на ней — подростки, а уж никак не малыши. На знаменитых фотографиях семьи последнего царя Российской империи Николая Романова, великим княжнам не меньше 12—14 лет. Барышни.

Вот семейная фотография автора этой книги. Сделана она в 1908 году. Моей бабушке было тогда 8 лет, ее сестре — чуть меньше 7. Бабушка рассказывала, что, когда фотографировалась семья, она подсматривала в щелочку. Но ни ее, ни сестры, ни детей других родственников на фотографии нет.

Причина этой странности несколько жуткая — люди попросту не считали детей состоявшимися членами семей. Это только у нас: родился ребенок — значит, вырастет. Как же его не фотографировать?! Ведь ребенок уже никогда не будет таким, каким был в три... в пять... в восемь месяцев, в два или в три года. И мы останавливаем мгновение, чтобы потом годами смотреть, вспоминая — каким был наш малыш в тот или иной срок своей жизни.

Иная логика

А у людей еще начала XX века — совершенно другая логика. Далеко не все родившиеся дети будут жить. Даже в среде образованной, культурной в начале XX века детская смертность составляла порядка 7%, а то и 10%. Это в России, в Европе было чуть поменьше — порядка 6—7%. Впрочем, в Германии у «простого народа», то есть у необразованных людей, детская смертность зашкаливала за 20%. У русского крестьянства еще в 1920-е годы — за 50%.

За простеньким вопросом «Сколько у вас детей?» для нас стоит всего одна цифра: одно и то же число детей и родилось, и выросло, и есть в настоящий момент. В начале XX века детей в разное время разное число, и взрослыми станут не все. Родила хозяйка дома троих, из них выжили двое. Потом она родит еще двоих, один из них выживет. Из троих взрослых детей один погибнет на войне. Итого: рожала женщина пять раз, а в старости имела внуков от двоих детей. Фотографировать ее с тремя первыми детьми? А зачем? Ведь из них станет взрослым и сам будет иметь детей только один.

Если так, то действительно, какой смысл фотографировать каждого ребенка? Тем более вместе со всеми, как члена семьи? Ребенок родился, он крещен, ему неизменно предстоит стать членом семьи... если выживет. Но пока совершенно непонятно, состоится ли он как член семьи. Или так просто... мелькнет и исчезнет. Так что если его и фотографируют, то отдельно, на специальных «детских» фотографиях.

С чего начиналось?

Так было всегда, во все времена. Такова норма смертности детенышей у всех крупных млекопитающих: 70% родившихся детенышей умирают во младенчестве у львов, слонов, буйволов, оленей, гиен. Люди — совсем не исключения.

В первобытном племени парни и девушки ведут себя довольно свободно. В крестьянском обществе мужчины хотят передавать собственность родившимся от них детям. Девственность невесты начинает играть большую роль. Члены эзотерических сект часто видят в этом злое наследие христианства... Но почитайте вы индусов, того же Рабиндраната Тагора, и убедитесь — душное ханжество индусской деревни во сто крат превосходит ханжество христиан.

Первобытные охотники живут в природных ландшафтах с их наводнениями, пожарами, извержениями вулканов, дикими зверями и болезнями. Они подвержены множеству опасностей, вся их жизнь — почти беспрерывная охота, рыбная ловля, поиски пищи. В обществе охотников надо постоянно кочевать, там приходится сокращать число детей.

Оседлый земледелец живет в среде, которую сам для себя создал: в поселке, в доме, в усадьбе. Его женщина сидит дома, под надежной защитой мужа и всей общественной среды. Но рождается детей очень много. Женщина никуда не кочует по степи; не убегает от разъяренного льва; не носит на себе все свое домашнее хозяйство. Но она рожает каждый год — ведь такая возможность у нее есть.

Но при всех этих различиях женщина рожает столько раз, сколько успеет. В первобытных обществах — раз 8 или 10. В обществах крестьянских — до 25, даже 30 раз.

Большая часть этих детей умрут до 5 лет. Любое простудное заболевание, любая хворь легко убивают ребенка. Если ребенок дожил лет до 10—15 — скорее всего, он будет жить уже долго, до старости (то есть лет до 50— 60).

Из этой модели демографии прямо вытекает несколько последствий, и нельзя сказать, чтобы приятных. Главные из них — совершенно другое отношение и к детям, и к женщинам.

Отношение к ребенку

В результате патриархальные общества как-то и не считают полноценными людьми детей, еще «не вошедших в ум». Многих европейцев коробит китайский обычай — не считать людьми детей до трехдневного возраста. В эти первые три дня нежеланных детей попросту топят — с патриархальной простотой. Но разве наши предки были лучше?

Лев Толстой в своем «Воскресении» описывает, как это делалось в России: нежеланного ребенка крестили, а потом переставали кормить, и он умирал от голода. «Так обычно делается в деревнях», — мимоходом сообщал граф Лев Николаевич без особенных эмоций.

Детей всегда много. Дети — это своего рода секрет женского организма. Как не может не быть слюны во рту, так у женщины не может не быть детей; дети все время рождаются и умирают. Дети могут мешать, требовать слишком много забот. От детей порой хочется избавиться. Крестьянок, ставящих свечку «за примор своих чад», описывают все бытописатели старой деревни, от Энгельгардта до Успенского.

Разумеется, детей крестьяне любят — но без нашего страха, без чрезмерности. Бог дал — Бог и взял, ничего не поделаешь. К маленькому ребенку лучше не привязываться, не торопиться его любить.