Пуритане. Легенда о Монтрозе - Вальтер Скотт

Созданный Вальтером Скоттом жанр исторического романа сыграл большую роль в развитии европейской литературы. Роман из современной жизни, пришедший на смену историческому уже к середине XIX века, многое у него заимствовал, преодолевая то, что не соответствовало новому материалу и новым задачам эпохи.

Вальтер Скотт научил романистов тщательно изучать материал и исследовать современность как особый этап в развитии общества. Он приучил писателей рассматривать художественное творчество как познание, требующее глубоко разработанного метода. Он показал, как воплощать в ярко индивидуализированных героях тенденции и закономерности эпохи и, одевая их бытом и нравами, придавать им неотразимую жизненную правдивость.

Чтобы понять «дела давно минувших дней», Скотт должен был перевоплощаться в своих героев, жить воображением в тех же обстоятельствах, думать и чувствовать, как они, и вместе с тем оценивать людей и события с философско-исторической и нравственной точки зрения. И эту позицию по отношению к своему материалу, и эту «психологию творчества» заимствовали у него великие реалисты XIX века.

Конечно, писателю, изображавшему свою современность, труднее было оторваться от субъективного отношения к материалу, чтобы понять закономерности своей эпохи и ее движение к будущему. Но чтобы стать большим искусством, роман из современной жизни, так же как роман исторический, должен был отказаться от узкой фактографии и рассматривать свою эпоху как подлежащую решению общественно-политическую проблему.

Усваивая уроки Скотта, сопротивляясь ему, продолжая его традиции и вместе с тем создавая нечто совершенно новое, крупнейшие писатели XIX века могли назвать Вальтера Скотта так, как назвал его Стендаль в письме к Бальзаку: «нашим общим отцом».

ПУРИТАНЕ

Перевод А. Бобовича

Введение

В конце прошлого века в Шотландии был хорошо известен один весьма примечательный человек, по прозванию «Кладбищенский Старик». Роберт Патерсон — таково его настоящее имя — был, как говорят, уроженцем Клозбернского прихода в Дамфризшире и, вероятно, каменотесом — во всяком случае, он сызмальства был приучен владеть резцом. Неизвестно, что побудило его уйти из дому и пуститься странствовать по Шотландии, уподобляясь паломнику, — домашние ли неурядицы или глубокое и проникновенное ощущение того, что он считал своим долгом. Известно только, что не нужда толкнула его на эти скитания, ибо он решительно отказывался от денежной помощи и лишь позволял себе пользоваться гостеприимством, которое ему всюду охотно оказывали, а если случалось, что никто не приглашал его к себе в дом, у него всегда бывало достаточно денег для удовлетворения своих скромных потребностей. Его внешность и излюбленное — вернее, единственное — занятие подробно описываются в «предварительной» главе предлагаемого романа.

Лет тридцать назад, а то и побольше, автор встретился с этой необыкновенной личностью на кладбище в Даннотере, приехав сюда на день-другой к ныне покойному мистеру Уокеру, ученому и уважаемому приходскому священнику, чтобы осмотреть развалины Даннотерского замка, а заодно и памятники старины в ближайших окрестностях. Там же оказался за своим обычным, побуждавшим его к вечным скитаниям занятием и Кладбищенский Старик, ибо замок и приходское кладбище в Даннотере, хотя они и находятся во враждебном ковенантерам{1} округе Мернс, являются для камеронцев{2} своего рода святынею из-за мучений, которые здесь претерпели их предки во времена Иакова II.{3}

В 1685 году, когда Аргайл{4} угрожал высадкой в Шотландии, а Монмут{5} готовился вторгнуться в пределы Западной Англии, Тайный совет Шотландии, принимая в связи с этим крутые меры, велел арестовать в южных и западных провинциях более ста человек, многих вместе с женами и детьми, полагая, что вследствие своих религиозных воззрений они враждебны правительству. Узников, обращаясь с ними, точно со стадом волов, погнали на север, — впрочем, о волах проявляют заботу, между тем как до насущных потребностей этих людей никому не было дела. В конце концов их заперли в подземелье Даннотерского замка; окно их темницы было пробито в скале, нависшей на большой высоте над Северным морем. Они немало выстрадали в пути; их оскорбляли, над ними всячески измывались северные прелатисты;{6} их преследовали насмешками, издевательствами и шуточными песенками скрипачи и волынщики, сбегавшиеся со всех сторон на дорогу, чтобы потешиться вдоволь над теми, кто с такой нетерпимостью относился к их роду занятий. Даже в мрачной темнице их не оставляли в покое. Сторожа требовали с них плату за каждую оказанную ими услугу, даже за воду, и когда некоторые из узников противились столь наглому требованию, настаивая на своем праве получать ее безвозмездно, поскольку она необходима для поддержания жизни, их тюремщики выливали ее на пол, утверждая, что «если они обязаны приносить воду для ханжей-вигов,{7} то никто их не может заставить бесплатно давать им кувшины и кружки».

В этой тюрьме, которая и поныне называется «Темницею вигов», многие из заключенных погибли от болезней, обычных в подобных местах, а другие переломали себе руки и ноги или разбились насмерть, пытаясь бежать из своего страшного заточения. После революции над могилами этих несчастных их друзья воздвигли памятник с подобающей эпитафией.

Эту своеобразную усыпальницу вигов-мучеников глубоко чтят их потомки, как бы далеко от места их заключения и погребения они ни проживали. Мой друг, достопочтенный мистер Уокер, рассказывал мне, что лет сорок тому назад, путешествуя по Южной Шотландии, он имел несчастье заблудиться в лабиринте дорог и тропинок, пересекающих во всех направлениях обширную пустошь близ Дамфриза, именуемую Лохарские Мхи; выбраться оттуда человеку чужому без посторонней помощи почти невозможно. Между тем найти провожатого было делом нелегким, так как все, кто встречался ему по пути, усердно копали торф, а это — работа первостепенной важности, и ее нельзя прерывать. Мистеру Уокеру удалось добиться лишь нескольких малопонятных ему указаний на южном диалекте, который значительно отличается от мернского говора. Он начал уже тревожиться, не находя выхода из этого трудного положения, и обратился наконец к фермеру побогаче, занятому, как все, копанием торфа на зиму. Вначале старик, подобно другим, отказался проводить мистера Уокера, ссылаясь на неотложность своей работы, но, проникнувшись уважением к сану своего собеседника и увидев, что тот совершенно растерян, спросил:

— Вы, сударь, священник?

Мистер Уокер ответил утвердительно.

— Судя по вашей речи, вы с севера?

— Вы правы, друг мой, — отозвался священник.

— Разрешите спросить, не приходилось ли вам слышать о месте, прозываемом Даннотер?

— Мне полагалось бы кое-что знать о нем, друг мой, — сказал мистер Уокер, — я много лет был священником этого прихода.

— Рад это слышать, — оживился дамфризширец, — потому что один из моих близких родичей лежит там на кладбище, и на его могиле как будто есть памятник. Дорого я дал бы за то, чтобы узнать, цел ли еще этот памятник.

— Ваш родственник был, наверно, из тех, кто погиб в замке, в «Темнице вигов»; кроме них, на нашем кладбище покоится очень мало южан, и ни у кого из этих южан, насколько я знаю, нет намогильного памятника.

— Именно, именно, — сказал камеронец (старый фермер принадлежал к этой секте). Он отложил лопату, надел куртку и со всей искренностью предложил проводить священника, даже если его дневной урок и останется недоделанным. Мистер Уокер, по его словам, сторицею вознаградил его за этот урон, прочитав ему эпитафию, которую знал наизусть. Старик был в восторге, услышав имя своего деда или прадеда среди имен братьев-страдальцев, и, выведя мистера Уокера на сухую и безопасную дорогу, отказался от вознаграждения, лишь попросив дать ему копию с эпитафии.

Слушая этот рассказ и осматривая упомянутый памятник, я впервые увидел Кладбищенского Старика; занятый своим обычным трудом, он очищал от наросшего мха и подправлял орнаменты и эпитафии на могильных плитах. Его наружность и одежда были точно такими, как они описаны в предлагаемом романе. Мне захотелось поближе узнать эту необыкновенную личность, и я рассчитывал, что смогу это сделать, так как Кладбищенский Старик остановился в доме гостеприимного веротерпимого пастора. Но хотя мистер Уокер и пригласил его выпить с нами после обеда стопочку водки, к которой, как поговаривали, старик не испытывал особого отвращения, все же он не пожелал говорить со всею откровенностью о своем неизменном занятии. Он был в дурном настроении, и, по его словам, ему было в тягость поддерживать с нами беседу.