Маркс против русской революции - Сергей Кара-Мурза

Так возникла немецкая Австрия… Немцы, которые вклинились между славянскими варварами в эрцгерцогстве Австрии и Штирии, соединились с мадьярами, которые таким же образом вклинились между славянскими варварами на Лейте. Подобно тому, как на юге и на севере… немецкое дворянство господствовало над славянскими племенами, германизировало их и таким образом втягивало их в европейское движение, — так и мадьярское дворянство господствовало над славянскими племенами на юге и на севере…».

Как видим, Энгельс совершенно ясно описал характер национальных отношений немцев и венгров со славянами как угнетение  и эксплуатацию , хотя и назвал захват славянских земель и «этническую чистку» этих земель уклончивым словом «вклинились ». Определенно выражена и разница этнических статусов. Немцы — европейцы, народ, имеющий развитые государственность и социальную структуру (Габсбурги, дворянство), славяне — племена, которые подвергаются германизации («немцы вклинились между славянскими варварами»).[4]

Как же развивались эти отношения при господстве немцев и мадьяр над варварами? В связи с конкретным случаем этнических взаимоотношений в Австрии Энгельс создает целую концепцию сущности разных народов, используя в качестве диагностического средства революцию . Он пишет: «Среди всех больших и малых наций Австрии только три были носительницами прогресса, активно воздействовали на историю и еще теперь сохранили жизнеспособность; это — немцы , поляки  и мадьяры . Поэтому они теперь революционны.

Всем остальным большим и малым народностям и народам предстоит в ближайшем будущем погибнуть в буре мировой революции. Поэтому они теперь контрреволюционны».

Таким образом, из представленной Энгельсом модели следует, что революции совершают не классы, не пролетариат, а нации . Революционны те нации, которые «сохранили жизнеспособность и являются носительницами прогресса». Не немецкие, венгерские или польские рабочие революционны, а немцы , мадьяры  и поляки . Польша в то время была шляхетской, и о наличии в ней революционного пролетариата говорить не приходится. Революционность выступает у Энгельса как присущее полякам этническое  качество.

Второй важный тезис Энгельса состоит в том, что большинство народов Центральной и Восточной Европы к носителям прогресса не принадлежит . Они контрреволюционны . Здесь опять же речь идет не о классах, а о народах (нациях). Это — взгляд на этничность через призму примордиализма  — учения, согласно которому этническая принадлежность человека есть некая данная ему изначально (примордиально) сущность.

Это — важный, но побочный для нашей темы вопрос (подробнее о нем см. [14]). Представления о народах самих Маркса и Энгельса были унаследованы от романтической немецкой философии, согласно которым народам присущи качества, порожденные «кровью и почвой». В целостном виде теорию нации основоположники марксизма не изложили. Это сделал австрийский марксист О. Бауэр, его книга «Национальный вопрос и социал-демократия» была издана в 1909 г. на русском языке в Петербурге. Из ее положений исходили и российские марксисты. Бауэр продолжает традицию немецкого романтизма и представляет нацию как общность, связанную кровным родством — «общей кровью» (см. [15, с. 209]). Формулу Бауэра принял Сталин, хотя и выбросив из нее «кровь».[5]

Однако революционность социальных групп — явление очевидно ситуативное, да и сами социальные группы есть общности весьма изменчивые. Если же говорят, что один народ революционен, а другой, наоборот, реакционен, то это характеристика сущностная . Энгельс как раз и утверждает, что большинство народов Центральной и Восточной Европы к носителям прогресса не принадлежат. Они контрреволюционны .

Отсюда Энгельс делает важнейший вывод об исторической миссии  революции, которая в советском истмате была замаскирована классовой риторикой.[6] Из того «очищенного» марксизма, который нам преподавался и был прочно встроен в наше общественное сознание, вытекало, что революция ожидалась как «праздник угнетенных», как путь к освобождению всех народов  от угнетения и эксплуатации. Именно так мы понимали смысл девиза, к которому были приучены с детства — Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Из рассуждений Энгельса следует совершенно иное — мировая революция призвана не только открыть путь к более прогрессивной общественно-экономической формации (привести производственные отношения в соответствие с производительными силами). Она должна погубить   большие и малые народы и народности, не принадлежащие к числу прогрессивных («все остальные» народы кроме революционных). Вчитаемся в этот прогноз основателей марксизма: «Всем остальным большим и малым народностям и народам  [то есть, за исключением прогрессивных — С. К-М ]предстоит в ближайшем будущем погибнуть в буре мировой революции ».

В виду такой перспективы эти народы, естественно, становятся не просто пассивными в отношении истории, они, в соответствии с концепцией Энгельса, просто вынуждены   быть контрреволюционными. И хотя такое их отношение к революции, которая грозит народам гибелью, следовало бы считать вполне разумным и оправданным и оно должно было бы вызывать у гуманистов  сочувствие, Энгельс подобный сентиментализм отвергает.

Он пишет в другой статье («Демократический панславизм»): «На сентиментальные фразы о братстве, обращаемые к нам от имени самых контрреволюционных наций Европы, мы отвечаем: ненависть к русским была и продолжает еще быть у немцев их первой революционной страстью ; со времени революции к этому прибавилась ненависть к чехам и хорватам, и только при помощи самого решительного терроризма против этих славянских народов можем мы совместно с поляками и мадьярами оградить революцию от опасности. Мы знаем теперь, где сконцентрированы враги революции: в России и в славянских областях Австрии; и никакие фразы и указания на неопределенное демократическое будущее этих стран не помешают нам относиться к нашим врагам, как к врагам» [16, с. 306].

Понятно, насколько актуальными стали эти формулировки в октябре 1917 г., когда к власти в России пришла марксистская  партия, которая в 1914 г. выдвинула лозунг поражения России в войне, а с начала 1918 г. вела с Германией переговоры о «похабном» Брестском мире. В элите российского общества возникли неразрешимые концептуальные противоречия. Консерваторы прямо увидели в Октябрьской революции  «Апокалипсис России», реализацию предсказанной марксизмом угрозы, что русским «предстоит в ближайшем будущем погибнуть в буре мировой революции ». В отчаянной попытке защитить Россию от этой угрожающей самому ее существованию «бури мировой революции» десятки тысяч русских офицеров кинулись на Дон собирать Белую армию.

С другой стороны, верные и верящие марксизму революционеры — меньшевики и эсеры — считали Октябрьский переворот  контрреволюцией и прямо увидели в нем очередную попытку реакционного славянского крестьянства задушить чистый самоотверженный порыв Февраля, предвестника и первого шага великой мировой революции просвещенного пролетариата. Такую попытку «реакционного русского народа» досконально изучил Энгельс в момент революции 1848 г., и эту вторую попытку он уже предвидел в конце ХIХ века. Поэтому революционная молодежь тоже бросилась на Дон собирать Белую армию — марксистская  молодежь в своем антисоветизме на время стала союзником антисоветского либерального  офицерства. Ведь начиная с 1914 г. все эти статьи Энгельса стали объектом яростной дискуссии в среде российских социал-демократов, и сама идея русской крестьянской революции, подавляющей революцию либеральную, выглядела как прямо предсказанная марксизмом контрреволюция реакционного народа .

Некоторые считают, что в этих статьях выразилась русофобия  Энгельса. Да, выразилась, основоположники марксизма своей русофобии и не скрывали. В их личной переписке они мимоходом обмениваются такими замечаниями. Маркс — Энгельсу (24 октября 1868 г.): «Боркхейм, русофобия которого (я привил ее ему как самое невинное противоядие, чтобы дать выход его излишней жизненной энергии) принимает опасные размеры…». Но к русофобии мы вернемся позже, сейчас она для нас вещь второстепенная по сравнению с фундаментальными абстрактными постулатами, которые здесь иллюстрируются конкретными случаями взаимоотношений конкретных народов — славян, венгров, немцев.