Пальто для Валентины - Валерий Шелегов

4. Сыновья

Улёженое сено на вилы бралось туго, и от дурной силы Петр сломал черен. Плюнул в сердцах. Успел и топтунец подобрать, навоз вытягать, и у свиней вычистить, зеленки с огорода наносил овцам. Сломал. Свинья и боров ревели в стайке над корытом, рявкали зверьем. «Порявкай, порявкай, — подумал про борова, — завтра приедут сыны… Доколи мучаться с вами Вале…» — по-хозяйски рассудил о свиньях. Притворил дверь сеновала, прошел через двор к крытому летнику, вытянул из-под крыши новые вилы, на их место вставил старые, со сломанным череном. Подумал, не последние и с починкой погодят. Вернулся к сеновалу. Забрался под крышу, наснимал оттуда пластами слежавшегося сена. Часть отдал корове с телкой, часть же уклал копешкой в свободном углу сеновала, на случай если Вале придется к скоту идти. Размотанное сено за стеной накатника топорщилось в щели и тёлка, оставив без внимания задачу, стала мусолить торчащие былки.

— Вот, дура, и есть дура. Тебе же дали, ешь, не хочу. Нет, быль те вкуснее, — оценил Петр телку. С продажи телки на мясо он решил в тот час справить Валентине новое пальто. Расчитывал: поохотится, сдаст пушнину. Теперь уж, какая охота? Похоже, свадьбу затевать надо…

Вернулся к летнику, достал все ж сломанные вилы. Сбил окороток, насадил вилы на добрый черен, про запас заготовленный. Только после этого вспомнил о паяльной лампе, веревках. Решил на завтра эту затею оставить. Пошел за ограду, будто гости там подъехали, и встречать их надо. Такое чувство.

От ворот мост над речкой, кажется рядом — за полотном дороги. Сеня Печенок видать, бродил по Егоровке и теперь возвращался в Зимник. Дошел он до моста, еле живой. Вернее, не шел, а брел, двигаясь рывками. От края тракта и до края его, Семена иногда так уводило, что, казалось, еще миг, и он улетит кубарем в ров под дорогу. За плечами у Сени свисала до задницы котомка в виде солдатского вещмешка, Валя Колесень ему из холщевого мешка сделала для вещей, куда поместились и катанки для матери Печенка, и хлеб с ломтем сала в холстине обернутые; телогрейку и шапку Сёма одел у них. Опосля, Семен добирал похмелье в Егоровке у людей. «Напоили, неразумного», — с сожалением подумалось Петру. Телогрейка с плеча Петра длиннополо висла на Семене ниже коленей и была распахнута, шапка закатана, и уши черными вороньими крылами порскали вязками по лицу. И казалось Петру, именно эти уши шапки и поддерживают Семена, будто парящего в коленцах и зигзагах, на кривеньких ногах — в его, Петровых резиновых сапогах, скользких по такому сырому времени. Петр застыл у ворот со щипающим чувством в уголках глаз. Как такую беду видеть? Время прошлое и настоящее, нищета и неоправданная безумная роскошь, как-то до дикости мирно соседствовали и уживались в непонятно каком времени, и непонятно в какой стране. Петр не знал высоких слов, не думал о стране в целом, как о родине, но он любил эту тайгу и все, что с ней связано, до замирания души, до истомы и скупых мужских слез. Слез Петра, никто и никогда не видел, слезы эти были внутри его, в сердце. А так, пощиплет глаза и уходит боль.…С чувством горечи Петр зашел в избу. Сынов он все-таки ждал почему-то сегодня. Поставил тарелку капусты на стол, наполнил, из сохраны самогону, опять граненый стакан по ободок. На кухне же и выпил, махом вылив в широко разинутый рот, высоко задрав бритый теперь уже подбородок с ямочкой. Оставил пустой стакан на кухонном столе, капусту же прихватил в прихожую к хлебу, накрытому светлым рушником, где недавно он хлебал щи.

Стол поставлен торцом к подоконнику, можно привалиться спиной к перегородке с горницей, отдыхая за чаем, посматривать на дорогу за окном.

Напротив дома на тракте, остановился оранжевый рейсовый автобус: из Абана в Апано-Ключи. Помедлил, уехал. Через дорогу к воротам рысью торопились Володя с Таней, Васька с дочерью Симоновича. «Сестра? Невестка будущая Петру?» Петр Васильевич отслонился от окна и стал поджидать гостей в дом. «И ведь не к матке с батькой — Зимник рядом, а сразу к нам. Сейчас там Симоновичу доложат, те, кто в Зимнике сойдут. На коне в телеге прикатит с бабой. И начнется тут такое…» Додумать Петр не успел.

— Здорово, батя, — первым ступил в дверь Володя. За ним его Таня. Васька пропустил невесту вперед. Столпились у порога, высвобождая ноги от обуви.

— Дорово-дорово, — поднялся и Петр навстречу. Ступил до них шаг, каждому сыну пожал руку, приобнял невестку Таню, приветливо поклонился Васиной невесте.

— Валя. Валентина, — тихо ответила она на поклон Петра.

— Хорошо, будут теперь две Вали, — пригласил жестом пройти в горницу.

— В бане все, полощатся, — понял Петр взгляд невестки Тани. — Скачи к ним.

Старший сын детьми еще не обзавелся. Но тяжеловесная поступь невестки Тани уже намечалась. Сын зовет Таню «Настей». Нравится и Петру имя Анастасия. И Петр иногда в шутку стал привыкать звать её «Настёной». Васька, второй сын после Володи у Вали. Рядом с кряжистым Володей он шибко разнится крученой прогонистостью, лицом вылитый дед Василий. И говорит также как он, помахивая в такт словам едва заметно головой, вроде как соглашаясь со сказанным. А девка у Симоновича, ладная. И чем-то напоминает молодую Валю Колесень. Сыны всегда ищут схожести с матерями в будущих своих женах. Природа такая.

— Рассказывайте, как добрались. Усаживайтесь к столу, — Петр любил говорить с детьми напевно, с расстановкой. — Та-ак, Василий Владимирович, знакомь ближе нас с твоей Валентиной, — нередко Петр звал детей и по имени-отчеству, чтобы подчеркнуть свое уважение.

— Часто жалею, что не могу вас собрать вместе. У нас ведь как, — обратился Петр к Валентине. — Вместе русская родня бывает только на свадьбах, да похоронах. А так, живут и недосуг о родне думать. Коля вот в армии, Надежда теперь в Абане, Любонька наша в Красноярске, на учителку учится. А так бы все вместе и порешили, как дела править.

— А чего решать? Все решено Васькой и без нас, Петр Васильевич. — Загорланил непутево Володька. Таня его ушла в баню к бабам. «Насти» рядом нет, он и сорвался с цепи.

— Все решено, батя! И сейчас запьем это дело — закрепим смотрины. Женится наш Васька! На ноябрьские праздники и свадьба: Валя на каникулах, Люба приедет с учебы. Самое время, батя. Тебя ждали с гуртов. Мы же — Шеляги! Решил — выполнил. Рак назад не пятится, так и Шелях. У мамки есть самогонка? Настя водку с собой унесла, чтобы мы без мамки не пили. — Хватился Володька объемистой сумки, которую нес из автобуса в дом.

Шалопутный, в отца родного, Володька быстро нашел на кухне банку с первачом. Васька помог ему сала напластать, из чугунка со щами выловил куски вареной говядины, поставил миску куриных яиц горкой, которые тоже нашел под занавеской в кухонном столе. Петра сильно задело, не дождаться Валентины Тимофеевны. Колесень недовольная будет таким заходом гостей. Но промолчал. Последние годы он сынам не перечил: их это дом, родовое гнездилище, пусть и поступают, как умеют. Будет того, что вырастил.

— Завтра кабана заколем, — веселился шалопутно Володька. — Свеженинки нажарим. А сегодня и такой закуски довольно. Люблю мамкин хлеб, — наполнив стаканы, потянулся он за долькой ржаного хлеба. Поднес хлеб к лицу, вдохул, закрыл глаза.

— За вас, батя с мамой, — вознес он стакан к центру стола.

— За родителей наших, Валя. Таких людей на земле больше нет. За их здоровье.

За братом к отцову стакану потянулся через стол и Васька. К Валентине Петр приподнялся сам. Выпили. Валя пригубила и отставила. Она деревенская, самогонкой не удивишь. Студентка, бывает, в городе, с вином отмечают. Но Васька перед батькой порисоваться решил.

— Пей, кому сказано: за родителей!

Валя спорить не стала, махом выпила из граненой стопочки на ножке, налитый в нее первач. Остервенело метнула взглядом громы на своего возлюбленного, замкнулась в себе за такое унижение. Петру тоже стало не по себе от поведения сына.

— Ты, Василь Владимирович, брось. Не жена она еще тебе, рано запрягаешь и понукаешь. А ты сестрица, не обращай внимания. Шеляги все беспутные.

«Сестрица» — вырвалось само собой. Но сыновья поняли буквально. Васька покраснел лицом, за столом создалось неловкое молчание.

— Я тоже, Петр Васильевич, пойду к женщинам, — вышагнула через лавку из-за стола Валя.

— Иди-иди, ты их знаешь. Мать тебя не обидит. — Хмуро зыркнул на Ваську Петр.

— Наливай, по второй, брат, — потребовал теперь уже Володя от Васьки. А говорил: «Захочу, на саночках привезет…» Шишь ты её породу сломаешь. Вон у меня Настя, золото. Шикну, и место знает…

Баня просторная и удобная. Женщины мылись без спешки. Скотина напоена, успеют повечерить, дневные заботы, вроде, на сегодня избыли. Колесень с любовью рассматривала невестку Таню, которая вроде как стеснялась своей беременности, чуть обвислого тяжелого живота. Была она на восьмом месяце. Володька работал в Канске в Райпотребсоюзе. Таню присмотрел в Нижнем Ингаше. Не местная она, как Валя, девка Симоновича. С невесткой проще и язык найти. Родители далеко, не на кого кивать. С Васиной Валей будет не просто…В бане тепло и не душно. Тане жар вреден, поэтому дверь в предбанник держали приоткрытой. Во дворе хлопнула дверь веранды, послышались голоса сыновей и Петра.