Мистическая Скандинавия - Александр Волков

Финский поэт Сакариас Топелиус (1818–1898), писавший на шведском языке, был знаком всего-навсего с тремя нестрашными сказками братьев Гримм – «Спящая красавица», «Золушка», «Храбрый портняжка», но Андерсена знал досконально. В рецензии на сборник его сказок Топелиус восхищался «доброжелательной сатирой» и тут же уверял всех, что дети очарованы Андерсеном и воспринимают его «картины и шутки» как свои собственные. Неужели Топелиус отыскал у детей сатирический настрой? Они, конечно, пародируют взрослых – ведь те уморительны в своей серьезности, – но не ратуют за справедливость.

Право, Андерсен был мудрее и не питал иллюзий относительно восприятия своих идей детьми. Поэтому он не гонялся за резюме – взрослым оно ни к чему, – и в его сказках почти отсутствуют толстовские ложки (так мы их окрестили в «Страшных немецких сказках»). Топелиус же полагал, что «дети нуждаются в разумном убеждении», и с размаху стучал ложкой по столу: природа на стороне смелых и добрых людей («Солнечный луч в ноябре», «Зимняя сказка»); скромность и доброта лучше богатства, красоты и ума («Жемчужина Адальмины»).

С 1847 по 1852 г. Топелиус опубликовал четыре сборника своих сказок. Из волшебных персонажей в них преобладают популярные в Лапландии колдуны. Они лишены зловещих черт: строят корабли, заговаривают воду, воздух, огонь, оборачиваются животными, а придя в скверное расположение духа, похищают принцесс. Дар ясновидения присущ и заурядным героям, например девочке-найденышу Звездоглазке.

А вот как перетолковывает Топелиус старинные предания. В известном скандинавском сюжете о строительстве (он подробно рассмотрен в «Страшных немецких сказках») тролль или великан хочет забрать глаза человека. Топелиус взывает к национальным чувствам финнов: мол, каждый человек в Финляндии без колебаний пожертвует своими глазами, чтобы разогнать ночную мглу, нависшую над родиной. Магический жест, имевший богатую предысторию, вдохновлявший религиозно мыслящих философов и поэтов, превращается в назидание для финских патриотов, к которым автор, похоже, причисляет и детей.

Тем паче непонятен ему охотящийся за детскими глазами ночной демон, заведующий кошмарами и известный в Германии под именем Песочного человека. Первым смягчил его образ Андерсен, чей Оле Лукойе отнимает сновидения у баловников, но кошмары не насылает. Добрый воспитатель Оле напоминает детям о своем суровом брате Смерти. Финский Нукку Матти, выведенный Топелиусом, к меланхолии не склонен. Он спасает от гибели маленького героя и не дает умереть с голоду принцессе. Брат Оле Лукойе с позором выставлен за дверь.

Многочисленные шведские сказочники, такие как Хелена Нюблум (1843–1926), Альфред Смедберг (1850–1925), Анна Валленберг (1858–1933), Гранер Сирус (1870–1937), Эльса Бесков (1874–1953), Вальтер Стенстрём (1881–1926), следуя заветам Андерсена, изгоняли из своих произведений малейшие намеки на древний ужас. О. Мяэотс, составившая русскоязычный сборник шведских литературных сказок, имела все основания заявить в предисловии к нему: «Страшных сказок в этой книжке нет».

Смерть, брат Оле Лукойе. Иллюстрация Х. Тегнера (1900). Эта строгая, но благородная фигура сродни по духу самому Андерсену

Слабую попытку вернуться в прошлое предпринял норвежский писатель Юнас Ли (1833–1908), целенаправленно сказками не занимавшийся, но опубликовавший в 1891–1892 гг. сборники «Тролль». Норвежцы были восприимчивее, чем датчане и шведы, к народным преданиям, и многие их начинания вызывали неприязнь благонамеренных жителей Копенгагена и Стокгольма. Так, Андерсен возмущался «диким» языком и «примитивной» атмосферой сцены с троллями из поэмы «Пер Гюнт» (1867) Генрика Ибсена (1828–1906).

В сказке Ли «Волшебная рыба» герой по имени Нуна, утянутый крупной рыбиной в дыру на дне озера, попадает в подземный мир, населенный загадочными тварями: «По берегам, укрытые мраком, далеко простирались болотистые топи, и слышно было, как там ворочаются и хлюпают по грязи какие-то огромные звери. С шумом разрывая взбаламученную трясину, шипя и фыркая, из гнилой воды вылезали извивающиеся гады. Рядом с лодкой в воде плавали светящиеся фосфорическим светом рыбы… все они были безглазые. Несколько раз Нуна различал в глубине очертания огромного морского змея, но конец длинного туловища терялся во мраке. Теперь он понял, откуда заплывают к ним в озеро эти твари, которых иногда можно видеть в жаркие летние дни, после того как вода хорошенько прогреется. Утконосые драконы с приплюснутой головой плавали и ныряли за рыбами, а потом выкарабкивались, волоча брюхо, на илистый берег и удалялись к болотам. В теплом и затхлом подземелье было нечем дышать, и вдруг Нуну обдало холодным ветерком; на берегу лежал, свившись в тяжелые кольца, покрытый зеленой слизью могильный змей, который роет землю под кладбищами, чтобы залезть в могилу, и там гложет гробы, пока от них не остается одна труха, – его-то холодная кожа и распространяла вокруг прохладу. Какие-то странные чудовища, похожие на бесформенные туши, с мохнатыми гривами, которые, как говорят, встречаются иногда в горных озерах, ворочались в чавкающей тине и шлепали по болоту, преследуя добычу. Нуна смутно видел многоруких человекоподобных созданий, которых моряки встречают порой в открытом море, а сухопутные жители замечают возле старинных курганов. А в воздухе все время стояло негромкое шуршание, как будто там тучами проносились невидимые существа, недоступные для человеческого зрения».

Ли искусно соединяет рассказы норвежских рыбаков со средневековыми легендами об адских глубинах и путешествиях в загробный мир. Его стиль, предваряющий гениальные прозрения английских мистиков и Г. Ф. Лавкрафта, естественно, не мог прижиться в детской литературе наступающего XX столетия.

Идейно близка Андерсену шведская писательница Сельма Лагерлёф (1858–1940), единственная из скандинавских сказочников создавшая шедевры прозы для взрослых. Лагерлёф активно пользовалась в своих книгах фольклорными заимствованиями, но детских сказок написала немного. В отличие от Андерсена и Топелиуса она великолепно знала сборники народных сказок, как шведских, так и норвежских, а предания, собранные Хофбергом, помогли ей в работе над «Удивительным путешествием Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции» (1906–1907), крупнейшим произведением для детей в Скандинавии.

Водяной в виде белой лошади. Картина Т. Киттельсена (1909)

Лагерлёф во многом повторила путь Андерсена: от детского страха перед деревенскими легендами к утрате веры в чудеса, а затем – к религиозным нравоучениям. Бабушка рассказывала маленькой Сельме о привидениях и домовых, о грешниках, знавшихся с дьяволом, о злых ведьмах, превращающихся в сорок. Однажды некий призрак прижал к окну гостиной их усадьбы в Морбакке свое пожелтевшее лицо. Великанов, гномов и троллей Сельма, по ее признанию, не боялась, а вот нечистый, скрывавшийся на чердаке городского дома, не раз мерещился ей в потемках («Записки ребенка», 1930). Как видим, скептическое отношение к сказочным персонажам и религиозная бдительность проявились у нее уже в детстве.

Детские образы писательница припомнила десятилетия спустя в своих автобиографических заметках «Морбакка» (1922), оценив их по-взрослому. Например, водяного, на глазах у изумленной девушки промчавшегося по лугу в виде серебристо-серого жеребца с нековаными копытами и длинной гривой и нырнувшего на полном скаку в озеро. Ощутимого вреда он не нанес, но один старик, возвращавшийся домой в густом вечернем тумане, захлебнулся в речке до того мелкой, что вода едва покрывала тело. Старик был полоумным, и о нем мало кто горевал, зато, с едва заметным сарказмом замечает Лагерлёф, все уверились в истинности видения девушки.

Эта же девушка, пасторская дочка, успокоила свою мачеху, атакованную в дороге «мелкими зверушками из преисподней»: «Пойдем в дом, милая маменька! Ты в Морбакке. Здесь, милая маменька, никакая нечистая сила тебя не достанет». Столь незначительное происшествие примирило мачеху с падчерицей.

Ну а случай с безголовым призраком нечестивого священника завершился в добрых традициях жанра, популяризованного Хофбергом. Хозяйка Морбакки, столкнувшаяся с привидением, не могла подобно фру Барнсков оказать ему медицинскую помощь, то есть пришить голову к телу. Поэтому она обратилась к мертвецу с увещеванием: «Коли ты упокоишься в могиле, обещаю тебе, что мой старший сын займет твою должность, станет священником». Женщина на все лады расхваливала благочестие своего мальчика. Наконец, призрак выдавил из отрубленной головы скупую слезу и навсегда растаял в лунном свете.

Описывая убийство священника, Лагерлёф допускает неточность, свидетельствующую о ее поверхностном знакомстве с обычаями предков: «…никто не хотел прикасаться к трупу, а так как все думали, что нельзя ему лежать в освященной земле, то и оставили его возле дороги. Только прикрыли дерном да навалили сверху груду больших камней, чтобы дикие звери не выкопали тело». Таких захоронений полным-полно в исландских[2] сагах, а груда камней служит отголоском древнескандинавского диса, пирамиды из камней или земли, прикрывающей труп человека, умершего насильственной смертью. Однако возводили дис не для защиты трупа от зверей, а для защиты людей от трупа. «Эффективность этого способа, – утверждает Н. В. Березовая, – заключается в механическом удалении могилы, а вместе с нею и тела опасного мертвеца из тех мест, где он может беспрепятственно вступать в контакт с людьми, животными и другими живыми существами»[3]. Набрасывание камней не всегда помогало избавиться от привидения. Священник из Морбакки разделил участь беспокойных мертвецов из саг, которые досаждали живым и которых отправляли к праотцам отнюдь не задушевными беседами.