Блаженная (СИ) - Ворон Белла

— Я… как это говорится? …имею честь сообщить вам радостную новость. Мой любовник только что сделал мне предложение. Правда, Альберт? Извини, Регина, сегодня не твой день. И не твой год. И мужчина не твой.

Что было дальше, я помню урывками. Чьи-то руки пытаются меня схватить и стащить со стола, а я с визгом уворачиваюсь. Помню, как вылила шампанское из своего бокала на голову Альберту. Помню крики — “Она рехнулась! она все врет!” Помню, как летели на пол тарелки, бокалы… Кто-то смеялся, кто-то вскрикивал. Но я чувствовала, что публике нравилось происходящее. Эти насквозь фальшивые люди, даже вне сцены привыкшие к вызубренным ролям, жадно глотали мои настоящие эмоции, как сидящие в душной комнате глотают струю воздуха из выбитого ветром окна.

***

Утро.

Сообщение от Альберта: “Надеюсь, ты понимаешь, что это все.”

И еще одно — от Мишки Булкина.

“ В театре кошмар. Лучше не приходи сегодня, я вечером заеду. Это было грандиозно! ”

Мой верный друг-стервятник. Он мне сочувствует, но в каждом слове его коротенького сообщения светится плохо скрываемый восторг — он обожает скандалы.

Нет, дружочек, не заедешь ты ко мне вечером. Где ж ты был вчера, когда твоя помощь была необходима? И в театр я приду. Я не из тех, кто забивается в нору, поджав хвост. Я сумею уйти красиво.

***

Извиняться перед Региной за интрижку с ее мужем — идиотизм. А вот за безобразное поведение и испорченный банкет порядочные люди извиняются. И вот, отбивая от себя косые взгляды — жадные, сочувствующие, злорадные, — я шагала по коридору к Регининому кабинету. Вошла без стука.

Регина молча проследила, как я прошла через кабинет и села в кресло по другую сторону ее стола.

— Прошу прощенья, Регина Владиславовна. — сказала я, глядя ей в глаза. — Я не должна была вести себя вчера подобным образом.

Регина выдержала паузу, будто дожидаясь продолжения. Не дождавшись, она бросила:

— Ты уволена.

Я знала, что так будет. Я была даже не против. Мне было стыдно за мое вчерашнее поведение и нового скандала я не хотела. Я потеряла интерес к этой истории в тот момент, когда поняла, какой дрянью оказался мой возлюбленный.

Но Регинин пренебрежительный тон, жест, которым она отбросила прядь волос от лица, то, как безразлично она опустила глаза в дрянной глянец, распластанный перед ней, всколыхнуло во мне всю желчь.

— Ясно. Ну так вот вам мое “до свиданья”. — сказала я спокойно, хотя внутри у меня все дрожало.

— Ваш театр — дерьмо собачье. Хотя, какой вы театр… У вас тут драмкружок при маникюрном салоне. Вам на перекурах интересней, чем на репетициях. У вас все мысли об очередном уколе ботокса и о том, кто с кем спит. Да ладно бы только это! Вы же играть не умеете! Вы передвигаетесь по мизансценам и произносите текст с заученными интонациями. Чего-то пыжитесь, кривляетесь, Шиллера играете. Какой вам Шиллер? Вам Васю Пупкина доверить нельзя. Потому что все вы тут… Очень. Хреновые. Актеры.

Зачем я это несла? Ну зачем?

Регина не останавливала меня и выражение ее лица не менялось. Стороннему наблюдателю могло бы показаться, что она стойкая и хладнокровная и держит лицо, как самурай. Но я-то знаю, что это из-за ботокса.

— Можешь проститься с профессией. — хрипло произнесла Регина, дождавшись, пока я выдохнусь, — Тебя не возьмут ни в один театр. Даже аниматором тебе работать не придется. А если я хотя бы заподозрю, что ты продолжаешь лезть к моему мужу…

— То что?

— Вылетишь из Москвы, как пробка из бутылки.

***

Я возвращалась из театра будто с кладбища.

Дома меня ждал ворох цветов — это мне вчера надарили. Мои первые и последние цветы. Да, еще эти нарциссы… Я так и не сняла браслет со вчерашнего вечера. Забыла.

Я плюхнулась на диван, подобрав ноги, будто хвост поджала.

В этой милой моему сердцу квартирке на уютной Московской улочке мне можно жить еще месяц — пока хватит депозита. Денег, что выдадут мне в театре (если выдадут), хватит исключительно на то, чтобы не помереть с голоду за этот месяц. И в этот же месяц я должна найти работу. Не по специальности. Кем я смогу стать? Официанткой в обжорке? Поломойкой? Беби-ситтером? Без профессии я просто сожру сама себя, сойду с ума раньше, чем умру с голоду. Вопрос времени, причем недолгого.

За целый год моей жизни в этой квартире я не успела обрасти вещами. Некогда было. Из родного Питера я привезла только бабушкину фотографию. Все собиралась вставить ее в рамочку, да так и не нашла подходящей. Теперь я достала фотографию из блокнота, который мне подарила бабушка при последней встрече. Чтобы записывать впечатления дня — так она сказала. Блокнот остался чистым — слишком много было впечатлений, чтобы их записывать.

Я держала фотографию в руках и всматривалась в бабушкино лицо, будто ждала от нее подсказки. Бабушка на фотографии смеялась. А я не могла даже улыбнуться в ответ.

— Что мне делать? — спросила я у фотографии, машинально щелкая замочком браслета, — Что мне делать… что мне делать, — бормотала я, как заклинание, — ну подскажи, что мне делать?

Телефонный звонок прервал мою сомнительную медитацию.

Булкин, черт его раздери! Эта гадюка обещала подползти сегодня к вечеру. Полная решимости послать его подальше, я дотянулась до телефона.

— Да!

— Тинусь… — послышался гнусавый от слез голос моей давней подружки, одноклассницы Таты.

— Татусь… — вздохнула я.

— У него кто-то есть! — зарыдала Татка, — Он себе бабу заве-е-е-л!

— Чем тебе помочь? — спросила я. Мы с ней обходились без лишних слов и держаний за ручку. Просто прибегали на помощь друг дружке по первому писку.

— Может мне кажется? Может все не так страшно? Как думаешь? — шмыгала носом Татка.

Я молчу. Думать тут нечего. Ей не кажется. Таткин муж — тот еще котяра. Вдобавок врун, каких мало. Страшно ли это? Ну… кому как. Мне это кажется полной фигней по сравнению с моей катастрофой.

— Думаю, никуда он от тебя не денется.

Я не лукавлю, я действительно так думаю.

— Тинусь… а может погадаешь?

Я бесшумно вздыхаю и возвожу глаза к потолку. За годы нашей с ней дружбы, я много раз брякала наобум свои прогнозы о ее очередной вечной любви и каждый раз каким-то чудом попадала в десятку. Даже когда я перебралась в Москву, она звонила мне по видеосвязи и я играла с ней в гадалку. Как теперь откажешь?

Я молчу и смотрю на бабушку. Она улыбается мне. Правый глаз у нее сощурен чуточку больше левого и мне кажется, что бабушка мне подмигивает. А может это ответ? Может уже настало время? А, бабуль?

— Тин… ну погадай… Погадаешь? — канючит Татка.

— Погадаю. Завтра. Я возвращаюсь домой.

ГЛАВА 2. Визитер

— Борис Павлович Каргопольский. — медленно произносит мой незванный гость. И снова его фамилия кажется мне смутно знакомой. И он сам. Будто мы виделись с ним когда-то. Или я видела его во сне и фамилию его слышала там же.

Нет, я в своем уме. Я помню, как он приходил ко мне в гримерку. Но и до гримерки как будто что-то было. А что — не могу вспомнить. Словно дверь в голове захлопывается, когда я пытаюсь об этом думать. Почему-то меня злит это ощущение.

Он тем временем протягивает мне руку через стол и мне ничего не остается, как пожать ее. Рука у него холодная и влажная. Б-р-р-р!

С трудом преодолевая желание вытереть свою руку о бархатную обивку кресла, я натянуто улыбаюсь.

— Я вас помню.

Обычно я любезна и дружелюбна даже с несимпатичными мне посетителями. А этот человек ничего плохого мне не делал, но меня так и подмывает сказать ему какую-нибудь гадость. Он мне неприятен. Его хочется оскорбить и выгнать вон. Рядом с ним я чувствую себя как возле открытой розетки — нельзя, опасно, но так и тянет сунуть туда пальцы.