Старинные сказки на всякую пору - Лилия Корнильева

Но, как говорят, «не всё коту Масленица, будет и Великий пост». Так и первого дня поста дождались, тужилки по Масленице справили. Март-марток и сам будто затужил. Он то холодом пахнёт, то белым снегом дороги переметёт.

Шло время и, хошь не хошь, а уж и Апрель-месяц не за горами. Тут и Сороки святые[90] подошли – большой праздник, светлый. Русь Святая церковным звоном да Службами сразу сорок святых славит. Они веру крепкую имели и за веру свою живота не пожалели. Оттого-то их на Руси и стар и млад величает.

Баба Нюра к этому дню, как заведено было, жаворонков из тестица вылепила, в печь посадила и испекла на славу. Всех внуков наделила, соседских детишек угостила. А старшая невестка бабы Нюры, Евдокия, решила выпечь к празднику колобки[91] золотистые, румяные. Мастерица она с тестами возиться! Она и расстегаи, и караваи, и курники[92] к свадьбам печёт.

Дают хозяйки по всей деревне детишкам угощенье знатное и всё приговаривают:

– Берите, кушайте на здоровье, это вам гостинчик из леса, от зайца!..

«Ишь ты, и тут от зайца! – всплеснул руками месяц Март. – Без него – никуда. И за что только серого пострела в таком почёте держат?»

Глядит Март, как детишки уплетают колобки подрумяненные, и всё умиляется, всё тешится. Как тут не вспомнишь: «Сороки святые, колобаны золотые». Вкуснотища! А ещё сразу припоминаешь хвастливого колобка из сказки: «Я колобок-колобок, по амбару скребён, по сусекам[93] метён, на сметане мешен, в сыром масле пряжен[94], в печку сажен»!

Март тоже отведал колобов сытных, золотых, ел и всё думал, что никому не надо быть хвастливому, как колобку из сказки, нельзя, как он, родительского наставления не слушать да на судьбу, как заяц в лесу, жаловаться.

С теми мыслями Март дальше по земле пошёл и сам того не заметил, как перед самым Апрелем оказался.

Апрель

С первым, ненадёжным ещё весенним теплом пришёл в деревню Апрель-месяц – добрый молодец.

Он яркому солнышку подмигнул, подснежники в прохудившейся снежной перине отыскал, журчание ручейков послушал. По окрестностям прошёлся, огляделся, осмотрелся, реке ход дал, из ледяных оков её освобождая. Тут же юркая ледоломка[95] вглубь леса полетела другим птицам порассказать, что она, дескать, своё дело сделала, хвостиком лёд проломила, что в верховьях лёд тронулся и теперь уже половодье не за горами.

Улыбнулся Апрель её новостям.

– Ну, суета! А ведь верно, пичужечка! Апрельский снег тает споро, а вешние воды и самому царю-батюшке не остановить!

Идёт Апрель дальше, чириканье воробышков слушает.

Прошёл по подлеску – первые листочки развернул, в берлогу заглянул, пучок солнечного света туда бросил, чтоб её косолапого хозяина разбудить.

– Вставай, Мишенька! – звонким голосом зовёт бурого ломаку Апрель. – Просыпайся, а то скоро талая вода бока намочит!

Вышел Апрель-месяц на опушку и видит: стоят у него на пути два обоза гружёные, а хозяев рядом с ними и не видать вовсе. Подошёл он ближе, поглядел, что за товар такой, и глазам своим не поверил. Лежат горою сокровища несметные: меха куньи да собольи, бобры[96], шапки горлатные[97] да парчовые с меховыми околышами[98], одёжи богатые, сплошь саженым жемчугом, канителью[99] да битью[100] расшитые, отрезы[101] дорогие, узорочье[102] разное.

«Откуда это тут? – думает Апрель и всё по сторонам оглядывается. – Никак в толк не возьму».

Тут дровосеки на своей лошадёнке мимо ехали, увидали скарб невиданный, себе взять захотели. Да только разделить между собою поровну не смогли, всё жадничали, горланили, друг другу ни в чём уступать не желали.

На их крики других зевак понабежало. И все меж собою спорят, не знают, как исхитриться да себе всё и забрать.

Слышит Апрель, как один грамотей громче других кричит:

– Это всё моё, моим дочкам-красавицам везли под заказ да старухе моей. За всё плачено. А ну, руки прочь!

– Не по Сеньке колпак! – орёт другой. – Кишка у тебя тонка столько добра понакупить! Жирно будет твоим дочкам в таких нарядах хаживать, чай, не королевны!

И ну драться меж собою, будто собаки.

А Апрель всё к каждому шороху в лесу прислушивается, всё к каждой веточке присматривается: не объявятся ль сами собою те купцы, которые скарб везли?

А вокруг возов уже народу прилично собралось, и всяк человек на свой нос чужим добром распорядиться хочет. А тут уж и ночь скоро, надо б дотемна богатства невиданные в деревню перевезти. Не в лесу ж бросать!

А в Николиной Сторонке, как прослышали про возы, товаром диковинным гружёные, ещё больше народу на улицу высыпало – на сокровища поглазеть. Дивится Николина Сторонка, диву даётся!

Тут купцы стали меж собою совет держать, чьё это всё добро да куда его везли.

– Не пойму я ничего, – говорит старый купец Григорьев. – Старинная тут одёжа, не простая, чай, не вчера шитая… Одно скажу: тут платья знатные припасены, они с рукавами длинными, что аж по земле волочатся. Их тому везли, кто богат несметно, кто спустя рукава работает да в хоромах, в палатах каменных живёт, как сыр в масле катается.

Потом пощупал он одною рукою воротник высокий, жемчугами низанный да яхонтами драгоценными расшитый, и молвит дале:

– Такой воротник на боярской одёже «козырем»[103] зовут, он всякого вельможу знатней да важней сделает. Оттого и ходит знатный вельможа козырем, он всякой там мелюзге не чета. Шапки тут тоже хорошие, высокие, в целый локоть[104]. Они из куньих горлышек да соболей шиты, а значит – не копеечный товар! Не каждому по зубам! А коли кто богат да знатен – так тому и шапку высокую носить должно.

«Да уж, – думает Апрель-месяц, – богат товар и для богатых везётся… Тут и сапоги сафьянные[105], с золотыми нашивками, и шелка наилучшие – дамасские[106], и кокошники расписные, и бархат, и аксамиты[107], и камка[108], и тафта[109], и чего тут только не найдёшь. Тут грубого миткаля[110] нету!..»

– Эх, нарядить бы красавиц русских во все эти убранства, – говорит молодой да удалой Иван Степанов, купеческий сын. – Вон тут всего сколько, на всех хватит!

– И то верно, – ответствует его отец. – Премного красавиц на Руси! Глядишь на девок, а перед глазами будто сама красавица-зима в сверкающих аксамитах проходит, осень золотая проплывает в дорогих ферязях[111] из парчи да бархата золотного[112], лето тёплое в камке разукрашенной на бегу подмигивает, аль весна цветистая в шелках драгоценных тебе приветливо улыбается.

Глядит старый Степанов, что народ примолк, его речами заинтересовался, и продолжает тогда:

– Девица-зима станом тонкая, будто льдинка, с челом высоким, ясным, с кожею белою, чуть прозрачною, словно первый снег. Она не говорлива, не тороплива, хрупка, будто фарфор. Её зимняя краса взор пленяет, за душу берёт. И всё ей к лицу, чем зимние месяцы богаты. Идут такой девице и атласы белоснежные, и тафта серебристая, и аксамит, и бархат рытный[113], затейливыми зимними узорами расписанный. К лицу ей кокошники высокие, лазоревые, с поднизями[114] жемчужными, драгоценными.

– Хорошо говорит, – шумит народ, – знатно!

– А бывает, – продолжает Степанов-старший, – идёт девица, будто сама весна, – тёплая, нежная. Ей первоцветом себя украшать охота, ленты атласные в косы вплетать. Ей-то из всех самоцветов зелень изумрудов к лицу всего боле. Наряды ей подавай яркие, сочные, красоты необыкновенной, будто сама природа, что после зимы пробудилась… А есть девицы, – негромко продолжает купец, – будто лето красное. На них взглянёшь – и сразу на душе тепло становится. Этим любимицам лета красного всё к лицу, чем Июнь, Июль да Август их одарить могут…

– Вот бы нам, братцы, – кричит из толпы молодой Степанов, – раздать таким красавицам сарафанов разных вдоволь, летними красками расцвеченных, отрезов да платков пёстрых, узорочья дивного! А узорочье тут всё, поглядите, сплошь из червонного золота да каменьев ярких, работы тонкой, затейливой. Уж то-то постарались золотых дел мастера!

И видит Апрель, что несказанно хороши русские серьги-малинки, брошки да перстеньки, с душою сделанные. Они тут и с эмалями, и со сканью[115], и с зернью[116], и чернёные[117]! Золотые руки у русского мужика! А уж купцы-Степановы умеют показать товар лицом.

А Степанов, знай себе, продолжает:

– Бывает ещё, что девица с золотою осенью схожа, что завсегда в парче да багреце ходит аль в других каких паволоках[118], каких тут много. Ей бы яхонты червчатые, сердолики медовые, яшму переливчатую да янтари сочные подарить, будто бы дарами осени золотой украсить!